Александр Кузнецов - Макей и его хлопцы
К вечеру оба орудия были извлечены из земли и поставлены на колёса. Это были 76–миллиметровые пушки. От долгого пребывания в земле они побурели, но ничуть не испортились. Жирно смазанные маслом пушки отлично сохранились. Механизмы пушек действовали безотказно. Было отрыто также двадцать шесть снарядов.
Вот что‑то скрипнуло. Проводник закричал филином. Ему трижды ответили по–совиному. Хлопцы с удивлением переглянулись, так как никто и не предполагал в этом хроменьком пареньке столько смекалки и опытности. Видно, ни один раз он оказывал партизанам свои услуги, делая незаметно то будничное дело, без которого всё партизанское движение было бы бессмыслен–ным и нелепым. Партизанское движение в тылу врага опиралось на широкую поддержку всего советского народа, временно подпавшего под ярмо немецкой оккупации.
Из‑за деревьев показался бородатый дядя с густыми хмурыми бровями. Партизанам этот человек не понравился: «Леший какой‑то».
— Бог помочь! — сказал он густым басом и вдруг добродушная улыбка осветила его лицо, оказавшееся молодым и симпатичным. Позади стояла мать проводника.
— На двух парах мы. Дотащим эти штучки? — говорил бородач, глядя синими озорными глазами на пушки.
Спустя два дня после того, как макеевцы отпраздновали новый год, в лагерь были привезены пушки. Партизаны сожалели, что они опоздали к празднику.
— Эх, вот бы!
Каждую пушку тянули сильные кони, запряженные цугом. Колёса орудий глубоко врезались в снег и неимоверно скрипели. Надо удивляться, как это только при такой «музыке» их не сцапали немцы.
— Хотели сцапать, да мы охоту отбили, — говорил Елсзин. Как всегда, в его рассказе быль переплеталась с небылицей. Его часто бранили за это.
— Да ведь, чудила–мученик, — оправдывался он, — скажи тебе, как было на самом деле, и ничего интересного.
— Видали? Гроза! — кивнул Макей на пушки, стоявшие под широкой развесистой елью.
— Да ещё какая! — серьезно сказал Костик, восхищенно глядя то на дядю Макея, то на пушку. Костик ещё ни разу не видел пушки, и не слышал, как она стреляет. «Эта, наверно, как грянет — от фашистов и следа не останется», -— думал он. Хотелось ему узнать, сколько можно убить врагов одним выстрелом. Костику казалось, что пушка может стрелять на бесконечно далёкое расстояние, что из неё можно убить наповал роту фрицев. Дядя его представлялся ему совершенно непобедимым человеком, как Александр Македонский, о котором в школе рассказывал учитель.
— Ну, как, Костик, — обратился к нему Макей, — не боишься?
— А чего мне? Это фашистам да полицаям страшно, небось. Правда, дядя?
— Ух, ты! Герой! — сказал Макей и ласково потрепал своего племянника по бледной щеке. — Худой ты у меня, Костик. Есть надо больше, что ли.
— Это от роста, — товарищ комбриг, — сказал кто‑то.
Хлопцы ходили вокруг пушек, восторгались ими. Подошли Новик с Ужовым. Сумрачно–холодный и грузный, уже стареющий, Новик и по–девичьи нежный, с грустной улыбкой на красивом смуглом лице, Ужов, волосы которого тронула преждевременная седина — печать фашистских застенков, стали неразлучными друзьями. Они оба внимательно рассматривали пушку.
— Здорова, чёртушка, — сказал с каким‑то зловещим блеском в глазах Новик.
Ужов задумчиво осматривал лежавшие грудкой снаряды.
— Всё против человека.
— Против зверя, дорогой, — ответил Новик, в обращении которого с Ужовым была какая‑то отеческая нежность.
VII
Вот уже месяц, как на большой лесной поляне сооружен аэродром, но еще ни один самолёт не опускался на него. Целый месяц партизаны ожидали к себе людей с Большой Земли и, наконец, перестали даже верить в возможность этого. И вдруг — радостная новость: Макей приказал сообщить партизанам, чтобы они писали письма на Большую Землю.
— Что? Неужели будет самолёт?
— Будет, хлопцы.
— Когда? — выпалил Карасев и, спохватившись, залился краской.
Макей сурово посмотрел на него, а у комиссара в больших жёлтых глазах блеснули смеющиеся огоньки:
— Эх, кацо!
Карасев зачем‑то почесал затылок.
К вечеру начштаба Стеблев и писарь Макуличев были завалены свернутыми бумажными треугольниками— партизанскими письмами к родным и знакомым на Большую Землю.
Свиягин сидел на нарах в тёмной душной землянке и при свете сальной свечи писал письмо в далекую Россию, Два года ничего не знают о нём старики–родители. Последнее письмо послал он им из‑под Чаус, в котором писал, что немцы подступают к городу, обстреливают его из орудий и там уже начались пожары. И вот прошло два года. Ранение, плен, побег в партизаны. Неужели всё это было с ним? Свиягин писал обо всём этом домой и сам с трудом верил в написанное. «Да со мной ли это было?» — думал он. Сколько слёз прольет мать, читая это письмо. Да и отец, хоть и старый большевик; и участник двух войн — мировой и гражданской, засопит трубочкой, отвернется к окну и будто невзначай смахнет с порыжелых усиков скатившуюся из суровых глаз слезинку.
— Стишок выдумляешь? — спросил Свиягина дед Петро.
Свиягин вздрогнул от неожиданности, улыбнулся как-то криво и сказал, что пишет письмо матери, правда, в стихах.
— Это что же, вроде песни? — любопытствовал старик, всегда удивлявшийся тому, как это так люди могут складно писать.
— Пиши, мешать не буду, — сказал он и ушёл.
Ночью на лесную поляну сел большой самолёт. Из каждой роты выделили по десять лучших бойцов для встречи с советскими лётчиками. Среди них были дед Петро, Андрей Елозин, Юрий Румянцев, Василий Закалов, Саша Догмарёв, Алиев, Иван Великанов, Василий Ёрин, Михаил Бабин. Все они ехали в санях, за исключением разведчиков Ерина, Потопейко и Великанова, которые лихо гарцевали впереди на своих конях, стараясь выставить напоказ краснодонные шапки–кубанки и только недавно нашитые поверх брюк красные казачьи лампасы. Макей и Хачтарян ехали сзади в санках. Предстоящая встреча с советскими воинами волновала всех.
Макеевцы приехали на большую ровную поляну, где уже было несколько десятков партизан из других отрядов соединения. Прибывшим сказали, чтоб они пока не выходили из леса и зря не толкались.
Вскоре к группе партизан из отряда Макея подошёл какой‑то человек и поинтересовался, кто они такие. Узнав, что это макеевцы, он спросил, где сам Макей.
— Они с товарищем комиссаром пошли вон туда, — сказал Елозин, указывая рукою в лес.
— А, это ты, Елозин?
— Я, товарищ полковник, — ответил Елозин, узнав в говорившем начальника оперцентра. Он сразу же вытянулся, стараясь выправить свою сутулую спину.
Завязалась беседа. Каждому хотелось узнать, что нового на фронтах, думает ли наше командование разгромить Дручаны, где полицаи совсем обнаглели, будет ли второй фронт? Полковник объяснял, что открытие второго фронта зависит не от нас, а от наших союзников, которые, как известно, не очень‑то торопятся с выполнением взятых на себя обязательств.
— Что можно ждать от капиталистов, — сказал командир роты Бабин, — они — свой брат друг другу. Что Гитлер, что Черчилль. Два сапога пара.
— Ясно. Ворон ворону глаз не клюёт, —заметил кто‑то. — Вот нас они бы живьем проглотили.
— Нас голыми руками не возьмешь, — сказал опять Бабин.
— А вот и комбриг с комиссаром сюда идут! объявил Догмарев.
Те, видимо, уже узнали, что полковник, среди их партизан. Макей подтянулся и, не доходя метров пяти, встал, приложил руку к головному убору и отрапортовал:
— Товарищ полковник, по вашему приказанию группа партизан отряда прибыла на аэродром для встречи с лётчиками.
Где‑то далеко в небе послышался тихий рокот мотора. Первым этот звук уловил Бабин.
— Слышите! — обратился он сразу ко всем. — Самолёт! Наш — советский!
Все притихли, подняли кверху головы.
Теперь уже все слышали ровный нарастающий гул мотора. Самолёт шёл с Востока. Да, но куда он идёт? Почему этот самолёт должен сесть здесь? Ведь и до этого над лесом каждую ночь шли советские самолёты, шли на Запад. В сводках Совинформбюро всё чаще говорилось о том, что советские самолёты бомбят вражеские военные объекты, города Германии, само логово фашистского зверя — Берлин. Может быть, и этот самолёт идёт бомбить вражеские военные сбьекты?
— Пролетел, — сказал кто‑то и вздохнул.
Люди продежурили здесь еще часа два и унылые стали уже было собираться к отъезду, Но вот с Востока снова послышался нарастающий гул самолёта. Все воспрянули духом. «Может, этот к нам?». На земле вспыхнули два костра. Пламя их билось и рвалось кверху, словно приветствуя и маня к себе воздушного гостя. Самолёт сделал круг и, к общей радости партизан, пошёл на посадку.
Партизаны окружили приземлившийся самолёт. Трое лётчиков в теплых комбинезонах, в шлемах и высоких, словно ботфорты петровских времен, меховых унтах, вышли из кабины на крыло самолёта.
