Леонид Ленч - Из рода Караевых
— Сейчас все объясню… Ах, какой народ замечательный наши армейцы! Я, понимаешь, вышел на эстраду и все им рассказал, извинился, что… на босу ногу. А им это как раз и понравилось. Один полковник мне даже с места крикнул: «Ничего, товарищ Лебедкин, поэт и в жизни должен быть мастак!» Успех я имел, Вася, потрясающий! Давно так не аплодировали. Кончил читать — выходит на сцену начальник клуба и преподносит мне от имени их охотничьего кружка вот этот ягдташ и глухаря… Ты жене не говори, я скажу, что в лесу подстрелил!
— Так она тебе и поверит!
— Поверит! Она ведь вроде тебя… из той же породы следопытов… с Лаврушинского… Потом я ей признаюсь… Поехали домой!
Машина быстро помчалась по широкому руслу Садовой. Прозаик сидел рядом с поэтом, думал о чем-то своем. Ветер стих, потеплело. Ясное, звездное небо сулило на завтра хорошую погоду.
Повеселевший Блинов положил руку на плечо Лебедкина, гнавшего машину на пределе дозволенной скорости, и сказал:
— Знаешь, Максимка, я тебе очень благодарен за эту поездку!
— То-то! Надышался, проветрился. Знаешь, как это много значит для нашего брата! Теперь ты так напишешь свой «Вечерний покой» — читатели пальчики оближут!
— Нет, теперь-то я уж наверняка не напишу этот рассказ.
— Почему?
— Потому что я проветрился и понял, что у меня не хватает для него живых впечатлений. Поэтому он мне так и не давался. Если бы ты не вытащил меня за город, я бы его, конечно, написал и… одним плохим, худосочным рассказом стало бы больше! Спасибо тебе, Максим, от меня и… от читателей.
— Не за что, Вася!
Они взглянули друг на друга и рассмеялись.
Гудела, сверкала, переливалась огнями весенняя Москва.
ПЯТЬ МОИХ ДВОЙНИКОВ
Я начинаю этот рассказ не с вымысла, а с самого доподлинного факта и прошу читателей поверить мне, что в этой маленькой вступительной истории все правда.
…Первая мировая война началась, когда мне было девять лет. Семья наша жила в Петербурге — нынешнем Ленинграде. Мой отец — военный врач — был призван из запаса в первый же день всеобщей мобилизации, надел форму и уехал на Кавказский фронт. Брат матери, дядя Сережа, кадровый офицер старой армии, командир роты пехотного полка, дрался с наступавшими немцами в болотистых лесах Польши. Война все перевернула в нашем мирном доме. Мы с братом купили карту военных действий, обозначили линию фронта цветными флажками и были абсолютно убеждены в том, что, если бы ставка русского верховного главнокомандующего того времени — великого князя Николая Николаевича — послушалась наших советов, немцы были бы разбиты наголову через три дня, от силы — через неделю. Вот тогда-то я и решил коллекционировать иллюстрированные журналы военного времени. Не почтовые марки и не спичечные этикетки, а именно иллюстрированные журналы.
Идею такого коллекционирования внушил мне Николай Матвеевич Турбин, веселый человек, заведовавший редакцией модного петербургского журнала «Дамский мир», мой неродной дядька.
Однажды он заглянул к нам в детскую комнату и спросил меня, что я коллекционирую.
— Марки! — ответил я гордо.
— Ну и дурак! — сказал Николай Матвеевич. — Собирай иллюстрированные журналы: русские, иностранные, всякие. Я тебе помогу.
— А почему не марки?
— Потому что за марки ты не получишь Георгиевский крест, а за журналы получишь.
Я удивился.
Николай Матвеевич сказал:
— Пройдут годы, кончится война, все всё забудут, а ты придешь…
— Куда?
— К Главному Историку и скажешь: «Вот, пожалуйста, Главный Историк, возьмите эти журналы, они вам пригодятся».
— А что скажет Главный Историк?
— А Главный Историк скажет: «Молодец! Ты умный мальчик». И прикажет выдать тебе много денег и Георгиевский крест первой степени!
Деньги меня не интересовали, но получить Георгиевский крест, да еще первой степени, очень хотелось. Движимый этими честолюбивыми мечтами, я и стал собирать для Главного Историка русские и иностранные журналы времен первой мировой войны.
Тот же Николай Матвеевич Турбин подарил мне для моей коллекции какой-то английский журнал большого формата, отпечатанный на роскошной бумаге, с фотографиями и рисунками. Названия его я не помню. И вот, перелистывая английский журнал, я вдруг вскрикнул от удивления: я увидел свой портрет!
Конечно, это был не мой портрет, но тот английский мальчик в костюме фельдмаршала королевских войск, участник лондонского детского бала-маскарада в пользу жертв войны, фотоснимок которого поместили в журнале, был похож на меня как две капли воды. Все домашние были так же, как и я, поражены этим удивительным сходством. Фамилию английского мальчика — своего двойника — я забыл, звали его Ричард.
И вот что мне пришло в голову. А ведь этот Ричард — мой английский двойник, — он, возможно, жив и сейчас. Он оказался молодцом, проявил недюжинную изобретательность, даже геройство и выжил, несмотря на все испытания, свалившиеся на голову нашего поколения! Но если Ричард жив и сходство наше не утратилось с годами, то наша, в конце концов, вполне вероятная встреча с ним доставила бы нам обоим много удовольствия! Фантазируя так, я решил описать свою возможную встречу с моим двойником. Мальчик в костюме фельдмаршала королевских войск впоследствии мог сделать блестящую военную карьеру, но мог и не сделать. Он мог стать артистом, ученым, банкиром, писателем, инженером — кем угодно. Поэтому я придумал несколько Ричардов с разными биографиями.
Вот, собственно, и все. Прошу прощения у читателей за это несколько затянувшееся вступление и лирические излияния. Перехожу к самим встречам.
Встреча перваяМы встретились с ним на улице в Москве. Впрочем, мы могли встретиться и в Лондоне. Или на улице любого европейского города. В наше время интенсивного туризма ничего удивительного не будет в такой встрече.
Итак, мы встретились.
— Здо́рово, однако! — говорит он, оглядывая меня с ног до головы.
— Здо́рово! — говорю я, оглядывая его с головы до ног.
— Пожалуй, только нос у вас немножко толще моего, — говорит он, продолжая меня рассматривать. — Здесь природа допустила легкое отступление от нормы.
— Типичная английская самоуверенность! — отвечаю я. — Почему норма — это английский нос? Почему не русский?
Он улыбается.
— А почему вы решили, что я англичанин?
— Во-первых, потому, что англичанин всегда и везде англичанин. А во-вторых, потому, что я вас знаю. Вас зовут Ричард. Когда вам было девять лет, вы были фельдмаршалом. Вы неплохо начинали!
Глаза у Ричарда лезут на лоб, лицо вытягивается, и он становится совсем непохожим на меня. Я спешу рассказать ему историю с коллекционированием журналов. Ричард поражен. Мы обмениваемся обязательными в подобных случаях фразами.
— Жизнь — самый изобретательный выдумщик!
— А вот напишешь про такое — не поверят!
Начинается взаимное выяснение биографий.
Оказывается, мой двойник все же стал военным специалистом. Начав в девять лет с фельдмаршала, он к пятидесяти годам обратным ходом дошел до полковника авиации. Он участник воздушной битвы за Англию во время второй мировой войны. Чувствуется, что Ричард был не последним человеком среди храбрых британских авиаторов в те дни. Мы решаем, что надо отметить такую необычайную встречу, и идем в ближайший бар. Раздеваясь в вестибюле, мы опять придирчиво разглядываем друг друга и снова поражаемся таинственной игре природы. Ричард верен традиции: он заказывает себе виски с содовой. Я предпочитаю итальянский белый вермут. Это не мешает нам разговаривать в дружественных тонах.
И вот разговор переходит на самую важную, самую злободневную тему.
— Что вы думаете о мирном сосуществовании? — спрашиваю я.
Ричард хмурится.
— Я солдат. Мое дело выполнять приказы, а не думать. Я не думал о подобных вещах.
— Напрасно, Ричард! — говорю я. — Когда вы отражали атаки «юнкерсов», а я писал фельетоны про Гитлера в газете нашего Брянского фронта, мы оба не только выполняли приказы, но и думали кое о чем!
— Это так!
— Мы дружили в военное время, когда у нас с вами был один общий враг. Зачем же нам ссориться в мирное? И потом, вы понимаете, что война в современных условиях — бессмыслица?
— Авиация у вас сильная! — отвечает Ричард уклончиво. — Русские летчики умеют драться. И авиационная техника у вас высокая. И… ракеты. И вообще…
— Наши силы — в лучшем для вас случае — равны! — говорю я. — Но мы считаем, что можем с вами обо всем договориться, не размахивая бомбой. И жизнь за нас. Земной шар в своем извечном полете ложится на мирный курс. Это видно каждому, кто держит глаза открытыми. Я говорю элементарные вещи, но… попробуйте все же подумать о них!
