Леонид Ленч - Из рода Караевых
— Настоящая! — вставил младший следопыт, совсем изнемогший от долгого молчания.
— Настоящая! — теперь уже спокойно подтвердил старший. — Та, из которой они стреляли. Про двух артиллеристов мы все узнали, изучили их биографии. А про Н. И. Великанова нам известно лишь то, что он жил до войны в вашем городе и работал на этом заводе. Скажите, пожалуйста, вы его знали, Н. И. Великанова? Какой он был человек?
Трофим Петрович не спеша достал из ящика письменного стола пачку сигарет, закурил.
— Вот за этим вы и прикатили, ребята? Можно же было письмом меня запросить.
— Личный поиск всегда больше дает.
— А на какие денежки вы прикатили?
— Собрали.
— Кто собрал?
— Мы, следопыты.
— А родители вас отпустили?
— Во-первых, сейчас каникулы, а во-вторых, при чем здесь родители? — пренебрежительно хмыкнул младший следопыт. — Мы ж не просто так прикатили, а по общественному поручению. Вы нам лучше скажите — вы можете нам все рассказать про Великанова?
— Могу! — сказал Трофим Петрович и, чуть помедлив, прибавил: — Но лучше будет, если он сам про себя все расскажет. Поскольку Николай Иванович Великанов жив, здоров и по-прежнему работает у нас на заводе.
Сказал и, откинувшись на спинку кресла, усмехаясь, скрестил большие руки на груди, наблюдая за лицами следопытов.
Следопыты сидели, раскрыв рты и синхронно моргая глазами. Потом разом вскочили, и младший, заикаясь от волнения, с трудом выдавил из себя:
— Неужели его фамилию теперь сшибут с памятника?
— Не надо этого делать! — рассудительно сказал Трофим Петрович. — Разве Великанов не заслужил вечной славы? Думаю — заслужил. А то, что он жив остался, так в этом, видно, фашисты виноваты, а не вы. Свалить свалили, а убить не смогли. Вы обождите, я его сейчас позову сюда — сами с ним обо всем договоритесь!..
Он нажал кнопку настольного звонка. В кабинет вошла секретарша, и Трофим Петрович распорядился, чтобы к нему позвали слесаря Великанова из инструментального цеха — ненадолго. А следопытов попросил пока тихо посидеть, почитать газетки и журналы — вон лежат на столике перед диваном.
Следопыты уселись рядышком на диване («Как воробьи на телеграфной проволоке», — подумал Трофим Петрович) и стали о чем-то горячо шептаться.
…Дверь тихо отворилась, и в кабинет, чуть прихрамывая, вошел пожилой низкорослый человек в рабочей спецовке. Виски седые, серые светлые глаза прищурены, щеки в резких морщинах.
— Вы меня вызывали, Трофим Петрович?
Не дав директору рта раскрыть, младший следопыт подступил к Великанову и, так же заикаясь и проглатывая окончания слов от волнения, спросил его:
— В-в-вы Великан?
Великанов улыбнулся:
— Ростом-то я, пожалуй, к карликам поближе. А фамилия моя Великанов Николай Иванович, это точно.
Младшего следопыта отстранил старший:
— Скажите, пожалуйста, в бою за освобождение (он назвал город, откуда приехал со своим напарником) вы участвовали?
— Пришлось. А что, собственно, случилось, ребята?
Тут снова эстафету допроса перехватил младший следопыт, выкрикнувший с восторгом:
— Значит, это вы… не пали смертью храбрых в том бою?
Трофим Петрович хохотнул у себя за столом. А Великанов нахмурился, посуровел, сказал тихо:
— В дивизионе тогда решили, что я убит, а в санбате — спасибо нашему санинструктору Нюре, она меня туда приволокла — я вдруг ожил, ко всеобщему удивлению. Меня мигом в полевой госпиталь.
— Такое часто бывало на фронте! — сказал Трофим Петрович.
— Вам же памятник стоит у нас в городе! — с тем же восторгом снова выкрикнул младший следопыт и так тряхнул головой, что его шикарные очки наконец свалились с носа, но он успел их поймать на лету. — На постаменте ваша фамилия выбита — Великанов Н. И. И еще две фамилии: Стеценко И. Я. и Осипян Г. Н.
— Боевые дружки! — тихо сказал Великанов. — Они погибли. Это уж точно!..
Следопыты переглянулись, и младший сказал старшему:
— Ну говори же ты, Вова!
— Товарищ Великанов, мы вас приглашаем, когда у вас будет отпуск, приехать к нам в город, — смущаясь и краснея, сказал старший следопыт. — Вы выступите у нас на слете, расскажете, как вы ожили, по радио тоже выступите…
— И по телевидению! — вставил, не удержавшись, младший следопыт. — Мы вас представим к награде.
— Нет, ребята, этого не надо делать. Я свою награду уже получил.
— Какую?
— Жизнь! — сказал Великанов.
В кабинете стало тихо. Только Трофим Петрович у себя за столом шелестел бумагами, перебирая какие-то документы в старой папке и делая вид, что читает их.
Согнав с лица добрую усмешку, Великанов решительно сказал:
— Нет, ребята, не приеду я к вам.
— Почему, Николай Иванович?
— Потому что… сами посудите, как-то… неловко мне. Ваня Стеценко, Жора Осипян погибли, а я… живой. Дрался я честно, стоял до конца, а все ж таки… неудобно… Нет, не приеду! И доклада не надо делать на вашем слете. Пусть я для вас останусь «неизвестным солдатом» по имени Н. И. Великанов.
Следопыты снова переглянулись — они не ждали такого конца от этой встречи. И вот жалобное выражение разочарования появилось на их полудетских лицах, что Великанов смягчился и сказал:
— Вот что, ребята, я перед вами новую следопытскую задачу поставлю. Поищите-ка вы мою спасительницу — женщину-хирурга из полевого госпиталя. Она же меня буквально по кусочкам сшила, как раньше в деревнях невесты себе в приданое шили одеяла из лоскутков. У меня, в общем-то, тогда одна голова была в относительном порядке и при себе, а остальное — лохмотья.
— Давайте ее данные! — деловито сказал старший следопыт и тут же достал из кармана курточки блокнот и карандаш.
— Какие вам нужны ее данные?
— Для поиска. Отправные. Имя, отчество, фамилию, сколько лет, где живет, адрес…
— Ну, если бы я эти «отправные данные» знал, я бы сам ее давно нашел. Записывайте. Зовут Нина… А может быть, Зина… Но вот отчество — Павловна, это точно. Фамилию не знаю. Тогда было ей… ну, лет двадцать восемь… Глаза веселые, черные… А может быть, темно-карие. Украинка… Вот и все, что я знаю. Я ведь тогда в полузабытьи был. А после операции меня вскоре в далекий тыл отправили… Найдете, следопыты?
Младший сказал твердо:
— Отправные данные не очень точные… Но… найдем. Постараемся!
— Тогда и поговорим!
Великанов обернулся к улыбающемуся Трофиму Петровичу:
— Вот кому надо памятники ставить — хирургам, врачам, сестрам, санитарам — всей нашей полевой медицине. Ведь сколько солдатских жизней она спасла на фронте — не счесть! Как ты считаешь, Трофим Петрович, правильно мое предложение?
Трофим Петрович кивнул и сказал:
— В Болгарии, в Софии, на одной красивой площади есть такой памятник. Только он поставлен в честь русских медиков, погибших еще в русско-турецкую войну за освобождение Болгарии.
— Вот видишь! Догадались же люди. А мы — нет! У тебя все ко мне?
— Все.
— Тогда я пошел… До свиданья, ребята! Смотрите, я на вас надеюсь! — сказал Великанов и вышел из кабинета — низкорослый, узкоплечий, с сильно поседевшими висками.
УДАЧНАЯ ОХОТА
Памяти Сергея Васильева
Ранним апрельским вечером лирический поэт Максим Лебедкин, саженного роста человек из породы добрых молодцев, приехал к своему приятелю — прозаику Блинову Василию Петровичу. Прозаик сидел в своем кабинете за письменным столом, тощий, с желтовато-зеленоватым лицом, одетый в теплую байковую куртку и домашние туфли, и писал, вернее, пытался писать.
Кто из пишущих людей не переживал того отвратительного, подлого душевного состояния, которое в просторечии именуется муками творчества?! В голове пусто, как в барабане, — ни одной мыслишки. Лежащий перед тобой на столе белый чистый лист бумаги вызывает ощущение мозговой тошноты. Сидишь и тупо смотришь в одну точку час, другой, пока всем твоим бренным телом не овладеет многопудовая сонливость.
Блинов находился именно в таком состоянии, когда поэт шумно вошел в его кабинет. Он поздоровался с хозяином, плюхнулся в кресло, вытянул ноги и, с сожалением поглядев на измученное лицо прозаика, спросил:
— Творишь, Вася?
— Пытаюсь.
— Рассказ?
— Да!.. Хотелось, понимаешь, написать небольшой рассказец из колхозной жизни. Такой, знаешь, лирический… Любовь, природа, хорошие, чистые девушки, песня на заре… Название уже есть — «Вечерний покой». Хорошо?
— «Вечерний покой»? Ничего, подойдет! А кроме названия, что у тебя есть, Вася?
— Ни-че-го! Ноль в целом, ноль в периоде. Два часа сижу, голова трещит, устал, как последняя собака! Не получается!
— И не получится! — убежденно сказал поэт.
