Степан Злобин - Пропавшие без вести
Двое суток заградительный отряд Баграмова вел работу, пополняя бойцами части круговой обороны.
Обстановка была все та же: гулко грохала артиллерия, с разных сторон доносились звуки снарядных разрывов, много раз засветло налетала и авиация немцев, которая бомбила плацдарм. Но отряд был удачно замаскирован в лесу и не испытал на себе фашистских налетов.
В окопах сборного пункта бойцы тихонько переговаривались, приводились в порядок, курили, чистили винтовки. Кто-то из только что прибывших, сворачивая цигарку, заметил, что табак у него на исходе, и что-то по этому поводу проворчал.
— Погоди, товарищ, к своим пробьемся, тогда уж вдосыть покурим, — сказал пожилой, угрюмого вида красноармеец, рядом с ним чистивший ручной пулемет.
— А считаешь, пробьемся? — спросил тот.
Сосед взглянул на него с удивленным недоброжелательством.
— А ты что, товарищ, зимовать в окружении собрался? — насмешливо спросил он.
Ближайшие к ним бойцы засмеялись. Ворчун смутился неуместностью своего вопроса.
— От таких разговоров и паника! — поучающе заметил угрюмый немолодой красноармеец.
— Да, что ты, отец, я ведь так спросил… — сконфуженно возразил боец.
— А лучше «так» никогда не спрашивать, братцы! «Так» только галки летают, а ты красноармейское звание носишь! Думай, что говоришь! — сурово, по-отечески, сказал тот же немолодой.
— Я с начала войны в третий раз попадаю в такой ералаш. Два раза пришлось пробиваться, — ни к кому отдельно не обращаясь, громко заговорил румяный, голубоглазый, похожий на девушку паренек. — В первый раз — с пограничной частью, на самой границе, двадцать второго июня…
— И что за война, прости господи, за чудная! — вмешался боец с перебинтованной головой, с лицом, обросшим седой щетиной. — Я три года в империалистическую воевал — ни разу такого не видел, а в этой уже второй раз. Обида берет. Нам в колхозе доклад читали: когда еще было, при князь Александре Невском, русские немцев сажали в мешок, а тут нас самих, как поросят…
Иван Балашов, который пристроился бриться в окопе, подал свой голос:
— Постой, папаша. У них сейчас опыта больше. Они всю Европу в мешок посадили, а мы воевать отвыкли. Потренируемся малость…
— Не раскачались?! — по-своему понял седой. — А пора бы уж! Гляди, куды он залез! Не мы на его земле, он на нашей! Высадим мы, конечно, сукина сына с нашей, как сказать, территории… Да сколько ж терпеть! От терпения и камни лопаются!
Подошли ещё два бойца, еще трое. Спускались в траншею, их зачисляли во взводы и отделения. Как и другие, они переобувались, принимались чистить оружие.
Командир отряда в этот день приказал снять часть постов с лесных тропинок. Снят был и пост, который держал Иван Балашов со своими двумя товарищами.
— Товарищ командир, зачислите нас в роту пополнения всех троих, — обратился Иван к Баграмову.
— Хочется воевать тебе, Ваня-печатник? — ласково спросил командир.
— Как не хочется! Нельзя же в тылу!
— Ну, иди в окоп. Зачисляю. Да скоро все уж, видно, туда направимся. Не стоит овчинка выделки тут стоять. Вчера батальонами подходил народ, а сегодня стоим почти без толку, — сказал командир, который после утреннего донесения по телефону о ходе комплектования рот уже получил приказ явиться со всем отрядом в распоряжение «штаба прорыва» тотчас после обеда.
Комплектовалась последняя рота. Связисты ожидали приказа снимать телефонную связь.
— Стой! — услыхали бойцы команду в кустах.
Возглас раздался с той стороны, где стояли вчера Иван и его друзья, с тропинки из леса, и прозвучал он какой-то тревогой.
— Стой! Руки вверх! — узнал Иван голос старшины. Так не командовали никому. Бойцы в окопе прислушались.
— Ну что такое?! — дерзко и недовольно спросил задержанный, которого за кустарником не было видно.
— Что будешь за человек? — послышался строгий вопрос старшины. — От кого схоронился?
— Человек. А тебе что?!
— Руки вверх, говорю! — настойчиво повторил старшина.
— А зачем мне их вверх? — вызывающе продолжал задержанный.
При общем молчании голоса из кустов доносились ясно:
— Пристрелю, вот зачем! Какой части?
— Я не в части, а сам по себе.
— Откуда явился?
— Иди-ка ты… знаешь куда! — грубо крикнул задержанный, видимо не подозревая присутствия рядом стольких людей.
— Товарищ старшина! Ведите задержанного сюда, — громко отдал приказ командир.
Бойцы с любопытством глядели в ту сторону, откуда слышалось препирательство. Иван, старательно бреясь, сидел на корточках на дне окопа и не видел задержанного.
— Успели уж в штатское переодеться? — спросил командир.
— Успел, — по-прежнему вызывающе и угрюмо ответил тот.
— Ну, держать руки вверх! — прикрикнул командир. — Признавайся, фашистский парашютист?! — спросил он.
— Товарищ командир! Та вин же наш командир хозвзвода, лейтенант Горюнов! — почти весело воскликнул один из красноармейцев. — Вин самый! — радостно подтвердил он. — Ой, як обрядывся — не разом признаешь! — по-прежнему жизнерадостно заключил боец.
— Что же, лейтенант, гражданское платье на случай с собой, что ли, возил в чемодане? — строго спросил политрук.
— Возил. Ну и что? — притихнув и оробев, но все еще внутренне сопротивляясь, отозвался задержанный.
— А може, у них в Германии тетя чи дядя! — сказал тот же красноармеец.
Иван вытер бритву и любопытно выглянул из окопа. Он почему-то ожидал, что увидит мелкорослого человека, у которого красный нос алкоголика, маленькие бегающие глазки, лысина и толстенькое брюшко, а увидал поднявшего руки рослого молодца, своего ровесника, с правильными чертами и нахальным выражением лица, одетого в несколько даже щеголеватый макинтош и пушистую кепку. У ног его лежал туго набитый новенький желтый портфель. Он нагло глядел в обезображенное ожогом лицо командира. Выражение своего превосходства и злобного презрения к окружающим было в его голубых глазах, опушенных длинными ресницами.
— Куда девал форму? — спросил командир.
— Бросил в лесу, — мрачно глядя в дуло нагана, признался дезертир. Он сбавил тон и хотя не менял позы, но как-то вдруг весь обвис.
— Где оружие?
— Оставил под деревом, — вдруг совсем тихо сказал тот.
— Бросил?! Струсил?! А слыхал, что за это бывает? — спросил политрук Климов.
— А як же вин не чув, товарищ политрук! Вин сам инструктировал бойцов! — со злостью откликнулся веселый красноармеец. — А буде ему за его видвагу от яка малюсенька пуля в башку, девять граммов, — и вся тут справа!..
— Слыхал? — грозно спросил командир отряда. И тут Иван увидал на искаженном лице переодетого лейтенанта в самом деле узенькие, как щелки, бегающие глаза. Тот не знал, куда деть их, переводя взгляд с командира отряда на политрука, на старшину, на красноармейцев в окопах, и, ощутив недостаток смелости, попытался его возместить нахальством.
— Разрешите узнать: а на кой черт, кому нужна эта комедия? Нас предали, начальство сбежало. А мы что же, не люди?! Что мы в плену — это ясно даже ребенку… — заговорил дезертир.
— То есть как это вы в плену? У кого? — перебил командир заградотряда.
— Не я, а мы все, вместе с вами. Комиссары-то смылись! Ну что ж, отдавайте меня под суд, если сам прокурор не сбежал…
— Чести много! — оборвал его политрук. — Обойдется и без суда!
Два бойца ощупали платье, вывернули карманы задержанного, а старшина вытряхнул на землю все, что было в портфеле.
Голубое белье, пестрый галстук, коробок пять папирос, бритва, одеколон, несколько пачек денег, оклеенных банковскими бандеролями, плитки три шоколада и русско-немецкий словарь рассыпались по траве.
«Чего с ним возиться? — мелькнуло в уме Ивана. — Чего они тянут?!»
— Товарищ командир, разрешите прочистить канал ствола! — как бы подслушав мысли Ивана, вызвался пограничник, похожий на девушку, он вскинул к плечу винтовку и направил ее в голову задержанного.
— Не спеши, минут через десять успеешь! — остановил политрук. — Куда же вы шли, гражданин? — обратился он к дезертиру.
Тот побелел. Подбородок его дрожал, губы кривились, вздрагивали.
— Я… куда-нибудь в лес… выбраться хоть в одиночку к своим… — пролепетал тот.
Старшина, перелистывая словарик, найденный у дезертира, вдруг с восклицанием гнева и удивления выхватил из его страниц маленькую бумажку и как улику держал ее перед носом задержанного.
— А это что?! Это что?!
— «Пропуск в немецкий плен»! — отчетливо произнес политрук.
Щелканье десятка ружейных затворов, крики негодования — все заглушил показавшийся неожиданно громким одиночный удар выстрела над самым ухом Ивана.
Пораженный в голову пулей Николая Шорина, изменник молча упал к ногам командира, широко раскинувшись по траве своим макинтошем…
