Михаил Никулин - Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди
После долгого молчания Петя тихо спросил:
— Антон Григорьевич, вы на ней женаты?
— Да. А что?
— Вам из-за меня здорово от нее достанется?
— Может, и достанется.
— Антон Григорьевич, а почему вы на ней женились?
— Она у меня не такая уж плохая. Тоже из рыбаков. Очень самостоятельная и за справедливость на нож не побоится…
— Хорошая, а вас ругает…
Пете хотелось, чтобы Лида знала, что во всем виноват он сам, а не Антон Григорьевич, и он громко заговорил:
— Антон Григорьевич, мне казалось, что я отбежал от них далеко в сторону. Забыл, что от них надо еще дальше. Спасибо, что вы не забыли…
— Спасибо ему, что не забыл, только плохо, что долго помнил. Должно быть, и сейчас спина побаливает? — обернувшись, резонно заметила Лида.
— Да нет, — не признался Петя.
— Терпеливый же ты, — усмехнулась она.
…Через час в Западном поселке, на окраине города, Петя прощался со своими недолгими спутниками. Его приглашали зайти в беленький кирпичный домик с зелеными ставнями, но он отказался.
— Тогда, друже, клади свою руку вот сюда, — и Антон Григорьевич протянул Пете свою костистую, сильную ладонь. — Пусть наша встреча будет не последней, хотя ручаться теперь ни за что нельзя… Видишь, в переулке никого нет, а тесно мне в нем. На море, погляди, пусто — выехать туда нельзя, запрещено. Ой, хочется развернуться! — И он сокрушенно покачал головой.
— Будешь проходить мимо, — сказала Лида, — стучи в любое окно, спрашивай Лидию Матвеевну — меня. Я тебя в спину не толкала и найду чем вкусным угостить, — шутливо добавила она.
— Спасибо, — охотно ответил Петя.
А еще через час Петя постучал в ставню другого беленького домика, на фонарном столбе которого было написано: «Каменный переулок, 92, М. К. Попова». Петя постучал сначала часто и коротко, а затем медленно и внятно отстукал три удара. Он знал, что ему придется в этом домике разговаривать с женщиной-врачом. Он вспомнил, что о ее приметах говорил Василий Александрович, и ждал, когда она, приоткрыв дверь, скажет ему: «Доктор не принимает», и тогда он попросит: «Примите, все просили, чтобы приняли».
И вдруг за дверью сразу завозились с цепочкой, потом вхолостую защелкал замок, и затем послышался страшно знакомый заспанный голос:
— Черт их знает, как они его отмыкают?.. Сроду замков не любил, а теперь поздно понять в них толк. Ты, Петро, заходи за угол, там увидишь калиточку. Я тебя через нее пропущу. Так у нас получится верней.
«Кто же это за дверью?!» — удивился Петя и зашагал к калитке.
* * *Калитку Пете открыл Иван Никитич Опенкин. Глаза у него были заспанные, на ногах, поверх белых шерстяных чулок, были стоптанные чувяки, а за узкой спиной плотника болтались ветхие, латаные-перелатаные сапоги. Ушками сапоги были надеты на палочку, а палочку плотник держал в левой руке.
В чужой кухне Иван Никитич вел себя так свободно и так уверенно, будто в собственном доме: из духовки достал кастрюльку не то с кашей, не то с распаренной картошкой, заставил Петю вымыть руки и сесть за стол… Правда, за полотенцем ходил он на цыпочках в соседнюю с кухней комнату. Петя, следивший за ним, заметил, что в соседней комнате стояли стол со стопками грузных, дорогих книг, большой диван и зеленые фикусы…
— В той комнате никого нет?.. Тогда скажите, пожалуйста, что случилось с другим разведчиком? — спросил Петя.
— Сорокин в пути обессилел. Я нашел его в первомайском саду и скрыл у вас. Опасно для Марии Федоровны, но иначе нельзя было. Через три-четыре дня он сам уйдет, — тихо, но сердито бросал слова Иван Никитич, подавая Пете нарезанный темный хлеб, солонку с дырочками в крышке.
Плотник все делал правой рукой, а левая привычно держала палочку, на которой висели сапоги.
— Иван Никитич, вы с сапогами и спали? — с усмешкой спросил Петя.
— Ага, вон на том топчане.
— Зачем они у вас?
— Продавал на базаре.
— Не покупают? Цены хорошей не дают?
— Да нет, сегодня один фриц подходящую цену давал, — усмехнулся Иван Никитич, покрутил головой и, присев на табурет, стал рассказывать. И, пока Петя ел пшенную кашу с распаренной картошкой, плотник рассказал, как трудно было ему раньше семи часов пробраться в город. Часовой ни за что не хотел пропускать его. — Я пошел на хитрость. Бегу к нему прямо на автомат, а сам прикладываю сапоги к сердцу, а потом выставляю вперед: дескать, тебе, дорогой фриц, несу… Тебе в них будет теплей, удобней… Разговариваю с ним так, как будто день и ночь пекся о его здоровье! — тоненько смеялся Иван Никитич.
Дальше Петя узнал, что фрицу при осмотре сапоги очень не понравились, но солдат отнесся снисходительно к русскому старику и, пропуская в город, только подтолкнул его в спину.
— А вы не обиделись на него? — сквозь усмешку спросил Петя.
— Не стал высказывать обиду: могло быть куда хуже…
— А как же вы сапоги не растеряли?
— Не растерял я их, Петро, потому, что без них трудно мне проходить в город. Сапоги эти как пропуск из фашистской комендатуры: посмотрят на них и скажут: «Базар?.. Коммерция?! Айда! Можно!»
И вдруг Иван Никитич, оборвав смех, негромко сказал:
— А ведь день-то у нас, Петро, вовсе не смешной. Ты вот принес лекарство, чтобы помочь Ивану Владимировичу, а ему, оказывается, никакой помощи уже не нужно… Помер человек.
Петя побледнел и вылез из-за стола.
— А чего же врачи смотрели? — спросил он.
— Загноение какое-то, очень серьезное. А нужного лекарства в аптеках нет… Теперь нам надо поскорей схоронить его и уходить из города.
Иван Никитич стал обуваться. Петя смотрел на плотника сначала с печальным недоумением, а потом с нескрываемым упреком. Он не мог примириться с будничной озабоченностью плотника, с суховатой торопливостью, с которой он сообщил о смерти Ивана Владимировича и о его похоронах.
— Что же тут за порядки? Для такого человека лекарства не достали…
Иван Никитич обернулся и, видя, что Петя прерывисто дышит, мягко, но настойчиво проговорил:
— Порядки здесь, Петро, фашистские, и за них ты меня не укоряй. Не укоряй и доктора Попову…
В передней двери защелкал тугой замок. Помедлив, пока не приблизились шаги вошедшего в соседнюю комнату, Иван Никитич проговорил:
— Вот и доктор Попова пришла. Можешь ее спросить, почему вовремя не оказалось нужного лекарства…
У доктора Поповой, грузноватой женщины с густой сединой в черных волосах, был низкий, отчетливый и хрипловатый голос. Смуглое лицо ее с крупным носом, с черными глазами было усталым. Она слышала, что сказал Иван Никитич, поняла, что горько расстроило Петю.
— Это тот, кого вы ждали? — указывая на Петю, спросила она Ивана Никитича.
— Тот.
— Ты окраиной шел в город? — обратилась она к Пете.
— Окраиной.
— Почему не напрямую?
Петя не ответил, потому что вопрос этот считал лишним.
— Вот и мы окраиной искали лекарство — не знали, что гестаповскому врачу Куртке нужны были золотые сережки. Теперь лекарство есть. — И она показала Пете несколько крохотных пакетиков, извлеченных из кармана драпового мешковатого пальто. — Давай и ты свое. Нуждаемся в нем… Да ты что-нибудь ел? — спросила она.
— Спасибо. Наелся, — ответил Петя.
— Что наелся, не верю. У меня тут все на холостяцкую ногу… Иван Никитич, вы уже собрались? Спрячу лекарство, и пойдем на похороны.
— А там-то все готово?
— С трудом, как могли, приготовились, — ответила она из той комнаты, где стояли диван и большой письменный стол с дорогими книгами и зелеными фикусами.
* * *От Стрелки до городского рыбацкого кладбища, расположенного на крутом прибрежье моря, не очень далеко — семьсот — восемьсот метров, но похоронная процессия вот уже около часу тянется туда и никак не может дотянуться.
Наскоро обструганный длинный гроб вместе с крышкой прикручен телефонной проволокой к крохотной платформе, сбитой из досок, извлеченных из забора. Платформочка поставлена на четыре игрушечных роликовых колеса. В эту похоронную тележку впряжены Коля Букин и Дима Русинов. Лица у них измученные. Шапки они засунули за пояса.
Непосредственно за гробом идут Иван Никитич с болтающимися за его узкой спиной сапогами, врач Попова с маленьким букетом белых и голубоватых осенних цветов, а чуть позади шагает Петя со своей заплечной сумкой.
Петя хотел вместе с Колей и Димой везти гроб, но друзья не дали ему веревки. Если Коля и Дима в этот печально-хлопотливый день порой забывали о смерти Ивана Владимировича, о горестях и трудностях дня, то это было именно в те минуты, когда они смотрели на своего внезапно объявившегося друга.
Иногда Коля и Дима подзывали к себе Петю, чтобы хоть словом обмолвиться с ним о том, что нового они узнали, пока его не было здесь.
