Александр Воинов - Ватутин
Фашисты все же прорвались в нескольких местах, но и на этих участках наши войска отошли только ко второй линии. Однако по всему фронту и на этих участках остались группы, стойко отражавшие атаки, а там, на второй линии, гитлеровцы натолкнулись на свежие силы, натренированные и обученные. И тем не менее они еще рвались вперед, еще надеялись преодолеть сопротивление советских армий.
Противник сразу же оценил свое преимущество на участке дивизии Ястребова, понял, что именно здесь сходятся фланги различных частей и, стало быть, тут надо искать щель, чтобы проникнуть в глубину обороны. Высота, на которой укрепилась дивизия Ястребова, давно уже привлекала внимание немцев. С нее далеко простреливалась равнина, и, если бы врагу удалось занять ее, задача прорыва на Обоянь была бы для него значительно облегчена.
Чистяков приказал Ястребову стоять насмерть. И Ястребов принял этот приказ со всей ответственностью боевого командира.
— Ну что, Потапыч? — спросил он начальника штаба, когда, оглушенные взрывом, они вылезли из обвалившегося блиндажа. — Ты живой?
— Живой! — ответил Потапов, протирая глаза и выплевывая землю.
В то же мгновение они оба спрыгнули в окоп. Опять со свистом летели бомбы. Фашистские самолеты «накрывали» опушку рощи, которая им показалась чем-то подозрительной. Только когда самолеты прошли дальше, Ястребов и Потапов смогли оставить окоп.
Враг наносил дивизии огромные потери, но атака его танков уже захлебывалась, была замедлена.
Центр сражения все отчетливее и отчетливее перемещался на левый фланг, к оврагу, и Ястребов видел: справа, где действовала соседняя с ним дивизия, из глубины обороны били орудия, методично расстреливая «тигров». Но левый фланг…
— Надо немедленно еще- сильнее укрепить стыки частей, — сказал он Потапову, вспоминая о предупреждающих словах командующего. — Пусть Федоренко перекинет сюда противотанковую артиллерию…
Полк Федоренко занимал правый фланг дивизии.
Положив на колено тетрадь, Потапов быстро написал ему приказ о переброске артиллерии на левый фланг и послал в полк ординарца.
Рискованно, очень рискованно оголять правый фланг, по другого выхода не было. Как ни трудно пришлось Ястребову, но ему и в голову не приходило требовать у Чистякова помощи. На своем маленьком участке он делал то же, что Ватутин делал в масштабе фронта.
Бой, жестокий и стремительный, завершался как будто в пользу противника. Но из ста его танков не более пятнадцати прорвались к позициям дивизии Ястребова. Правда, за ними широкой цепью двигалась пехота.
6Это была уже двадцатая атака. Сержант Курбатов стоял около орудия, в опаленной гимнастерке, багровый от жары и усталости. Впрочем, в горячке боя он не чувствовал, что устал. Сбитая с головы стальная каска лежала у колеса пушки, но Курбатов не замечал и этого. Он не замечал многого из того, что творилось вокруг, и был поглощен только одним: как бы получше прицелиться по вражескому танку и выстрелить…
Ему казалось, что прошло всего несколько минут, как осколком снаряда ранило его друга, сибиряка Николая Мороза, который сейчас лежал, привалившись боком к краю окопа, и сжимал обеими руками живот. После каждого выстрела Курбатов оборачивался к нему и кричал:
— Коля, да иди же на перевязку!
В разгоряченном сознании Курбатова, где-то в самой глубине, жила неугасимая тревога: а что, если Колька Мороз, с которым они вместе прошли путь от Сталинграда до Белгорода, так и не дождется санитаров?.. Да нет, не может того быть. Такой здоровый мужик!
Невдалеке разорвался снаряд. Курбатова осыпало землей и градом мелких камней. Оглушенный взрывной волной, он на мгновение ослеп, затем снова бросился к орудию… Если бы у него было время подбежать к своему другу, он увидел бы, что тот мертв, и мертв уже давно… Мороз умер больше часа назад, а Курбатову казалось, что не прошло и пяти минут, как того ранило.
У орудия оставались два человека: он, сержант Курбатов, командир орудия, и подносчик снарядов Кутенков — воронежский колхозник, рябоватый парень с крепкими, мускулистыми руками. Кутенков был медлителен в движениях, нетороплив, словно не снаряды подносил, а таскал на мельницу мешки с мукой.
Но если эта неторопливость раньше, до сражения, раздражала стремительного Курбатова и он объяснял ее ленью, то теперь, когда кругом рвались снаряды, когда из всего орудийного расчета уцелели только они двое, Курбатову даже легче было от невозмутимости Кутенкова.
— Давай, давай, двигайся! — покрикивал он по старой памяти, хотя подносчик снарядов справлялся на этот раз со своим трудным делом быстрее обычного.
Орудие Курбатова уже подбило два танка. Когда первый из них вдруг остановился и пламя жадно охватило броню, затянув белые кресты клубами густо-серого дыма, у Курбатова радостно зашлось сердце, но все же он не посмел себе поверить, что подбил неудержимую стальную махину. Ведь сотни орудий, рассыпанных вдоль высоты, били по немцам — ив упор, и издалека, из тыла, через голову своей пехоты, и каждое из них могло настичь эту тяжелую машину.
Но когда второй вражеский танк неуклюже развернулся и замер, а из-под правой гусеницы у него вспыхнуло яркое пламя, Курбатов уже точно знал, что это — дело его пушки, его руки, и сразу почувствовал себя намного смелее и спокойнее.
Уже третий танк полз вверх по склону. На этот раз Курбатов не стал торопиться; он выждал, пока танк подойдет поближе, и целился медленно, так медленно, что у, Кутенкова хватило времени перевести дух и оглядеться по сторонам. Тут он и заметил неподвижное, окаменевшее лицо Мороза, со сжатыми поголубевшими губами.
Краем глаза Курбатов увидел, что Кутенков повернул Мороза на спину, прикрыл его лицо каской, и сразу понял, что случилось, понял, но не отошел от орудия и не сказал ни слова — продолжал следить за танком…
И этот и еще один танк подбили Курбатов с Кутенковым. Они работали дружно, как у наковальни кузнец с подручным, точно и слаженно, не зная, кто еще, кроме них, уцелел на высоте.
Второе орудие батареи, которым командовал старшина Грищук, было разбито прямым попаданием бомбы, там все погибли, в том числе и командир. А третье орудие хотя и стреляло, но кто там остался, не было видно из-за бугра. И Курбатов чувствовал: он один отвечает за то, чтобы эта высота по-прежнему оставалась грозной и неприступной.
Он поднял свою каску, надел ее и застегнул под подбородком ремешок. Потом взял обломок доски, обтер ее рукавом, вытащил из кармана карандаш и, послюнявив, написал на дереве большими неровными буквами: «Умру, но с рубежа не уйду». Доску воткнул в землю.
Опять суматошно забили зенитки, небо сразу же покрылось белыми пушистыми шариками разрывов. В пике шли десятки «юнкерсов». Оглушающе-пронзительно закричали бомбы — «ревуны». Взрыв, другой, третий… Туча черной пыли окутала позиции дивизии.
А издали уже доносился многоголосый крик:
— Хох! Хох!..
Крик приближался, нарастал. Вот он уже совсем близко. Вверх по склону холма вслед за танками — справа, слева — бежали серые фигуры, строча из автоматов.
Двадцать первая атака!.. Дивизия обескровлена, по врагу стреляли только отдельные орудия да пулеметы — от края оврага и от центра его, из-за густых кустов.
Вражеская пехота устремилась к новому рубежу. Он свободен, надо спешить!
«Тигры» тяжело переползали через окопы, в которых все было как будто мертво. Цепь эсэсовцев уже совсем близка. Видны их злобные лица, их глаза, руки, сжимающие автоматы…
И вдруг надвигавшиеся на высоту танки остановились, пехота противника залегла, неожиданно оборвав свой бег, а вражеские минометы, спрятанные в посевах, перенесли свой огонь куда-то дальше, вглубь…
Курбатов не столько понял, сколько почувствовал: за его спиной есть что-то такое, что устрашило врага. Еще не видя, откуда идет помощь, он уже ясно ощущал ее и, почти задыхаясь от горячего чувства, в котором были и радость, и облегчение, и злость, крикнул Кутенкову хрипло, прерывисто:
— Живем, Кутенков! Врешь! Наша возьмет!..
Командир орудия сержант Курбатов и не догадывался, что в это время в дело вступил корпус Кравченко.
Молчавшие в глубине обороны батареи внезапно ожили. Рев орудий слился в сплошной гул. Забили станковые пулеметы, отсекая вражескую пехоту от танков, заухали минометы, застучали противотанковые пушки. И навстречу вражеским машинам из-за рощи стремительным потоком выползли тридцатьчетверки, в небе появились десятки «лагов» и «илов». Снизившись до бреющего полета, «лаги» расстреливали фашистов, оказавшихся под перекрестным огнем. Теперь уже врагам было не до атаки укреплений. Основная их масса, отстреливаясь, начала в беспорядке отходить.
Когда атаку отбили, Курбатов присел, вытащил из горлышка фляги черную резиновую пробку и долго, тянул теплую воду — все не мог напиться. Потом он вытер рукавом с лица пот и осмотрелся. Невдалеке, на снарядном ящике, сидел Кутенков и, кряхтя, перевязывал раненую ногу. Труп Мороза по грудь засыпало землей. Каска сдвинулась с лица убитого, и теперь он, казалось, глядел полузакрытым глазом, словно щурился от яркого солнца. В пятидесяти шагах от Мороза, на скате холма, стоял развороченный, с вздыбленной пушкой, еще дымящийся фашистский танк. Это был шестой или даже седьмой танк, подбитый Курбатовым в бою.
