Виктор Бычков - Везунчик
Мужчина подчинился, вернулся на место.
Все замерли, молча наблюдая за Антоном и бородатым.
– Минута у тебя есть, Борода. Потом не обижайся – стучать буду твоею дурною башкой, – не отрывая глаз от противника, зло произнес Щербич.
Сверкнув глазами, бородатый с трудом поднялся, пошел к двери, держась рукой за стенку. Из уголка рта выбежала струйка крови, затерялась в бороде, и тут же потекла по голой груди.
– Зря ты так со мной, Лысый, зря, – прошамкал мужик. – Не жилец ты бо…, – не успел договорить, как от сильного удара в пах рухнул на пол.
Несколько человек кинулись к Антону, повисли на руках, оттащили в угол камеры. Кто-то уже барабанил руками и ногами в дверь.
Когда зашел охранник, все сидели вдоль стенки, только бородатый мужик все пытался и никак не мог подняться.
– Кто? Кто, я спрашиваю? – обвел глазами арестованных солдат.
– Сам. Упадет мордой об пол, поднимется, и опять. И так несколько раз, – перед солдатом стоял немолодой уже мужичок с заячьей губой. – Ты что, не видишь, служивый? Начальника давай сюда, и фельдшер не помешает.
Антона перевели в одиночную камеру. На допросы вызывали даже среди ночи. Допрашивали попеременно: то молодой лейтенант, то – седой майор с морщинистым лицом и вечной папиросой во рту. Щербич не отпирался, легко сознаваясь в тех делах, которые были известны всем. Но вот тетку Соню Дроздову, Машку Маслову отрицал. А зачем? И про военкомат смолчал.
Дотошный попался лейтенант: все пытался узнать, как это Антону удалось из-под Бреста дойти до Борков? Кто на пути встречался? В какие деревни заходил? Что ел, что пил? С кем беседы вел?
Майор тот все больше интересовался чувствами, мыслями его: зачем пошел в полицию, стал старостой деревни? Что думал, что чувствовал?
Странный народ, ни как не хотят понять, что он хотел жить, жить хорошо, безбедно, в своих родных Борках. И чтобы без немцев, без коммунистов. Сам себе начальник – что захотел, то и сделал. И чтобы никто не указ. Показалось попервости, что с немцами как раз так и будет. Ан, не получилось. Убедили, что надо прогнать Советскую власть, уничтожить всех, кто будет стоять на пути. Вот и ввязался, не жалел ни себя, ни других. Правда, потом так закрутило, что уже трудно было остаться чистеньким и гладеньким. Его убивали, и он убивал.
Ну а что застрелил Вовку Козлова, Леньку Петракова, так была война – кто первый выстрелит, тот и жив останется. Не повезло парням, а ему повезло. Вот и весь сказ.
И про неудавшийся поход за головой Леньки Лосева рассказал правду. Как было. А что скрывать? Опять же – война. Вон за его, Антона, головой тоже охотились. А он что, должен сидеть и ждать, пока придут, укокошат? И про партизана, что в дозоре сидел, бедолага, все рассказал. Не убери его Антон с дороги, сам бы остался в лесу на съедение комарам да зверям. Тут как кому повезет.
Иногда приходит какой-то капитан, не представляется, зато все интересуется отношениями с Ленькой Лосевым. Не верит, что без посторонней помощи смог вырваться с партизанского лагеря, и всю войну живым оставался. Все намекал, мол, не могли Леонид Лосев тебе помочь? Мог, отвечал капитану, да только Ленька не схотел. Это каким надо быть идиотом, чтобы тебе руку отстрелили, потом собирались и голову снести, почитай, отца застрелил Вернер из-за Антона, а он возьми и помоги вырваться из плена?!
Хотя Антон понимал, что капитан копает под командира партизанского отряда Лосева Леонида Михайловича. Но вот что-то не позволило навесить на него напраслину. Не знает Щербич почему, никак не может в себе разобраться, но не смог оговорить Леньку. Где-то даже видит причину в Леньке, что сидит сейчас в камере, ждет смерти. Не насмехнись лишний раз, больше доверяй, меньше опекай – и, может, не стал бы таким Антон Щербич? Однако, втягивать в процесс хоть и бывшего, но все же друга детства остерегался. Нет, ни кого Антон на этом свете уже не боится. Единственно – хочет жить. Но это уже страх за собственную жизнь, а не боязнь какого-то отдельно взятого человека. Тем более Леньки Лосева. Прошел страх перед людьми.
И они, оказывается, боятся и за себя, за своих родных. Страх и у них присутствует. Просто умеют себя держать в такие минуты.
Трудно признаться, но и сам виноват. Где просчитался? Что не так сделал? И говорил же Вернер, что надо подальше от родных мест. Вот именно, от родных. А как же все бросить, жить, что бы не видеть Деснянку, камень-валун на Пристани? Не испить водички с родника? Э-э, да что говорить, не понимают, нет, не понимают. Никто не понимает. Аистов над твоей деревней? Не понять это немцу Вернеру. Да и следователи не поймут и не понимают.
А если бы послушал друга детства своего? С самого начала. Жил бы такой же жизнью со всеми вместе? Тогда что было бы с ним, Антоном Степановичем Щербичем? Кто знает? Никто не знает? И он сам не может знать. Призвали бы в армию перед войной, и где бы сейчас был Антоша? В лучшем случае – в плену. А в худшем – догнивали бы его косточки у какой-нибудь безымянной реки. Как у того солдатика на берегу Березины в начале войны. И кто бы от этого выиграл? Уж не Антон, точно! Вот то-то! А так, хоть немного, но пожил. Пусть с ранениями, со страхом в сердце – но жил! А в Бобруйске? Золотая пора!
А что, если бы с Лосевым в партизаны? Не факт, что дожил бы до сегодняшнего дня, не факт. Вон их сколько полегло, партизан-то.
Как ни крути, а все правильно сделал Антон Щербич, все правильно. Только в конце просчитался маленько. На будущее надо быть умнее.
Своими глазами читал Антон про смертную казнь за его делишки, да только не верит, нет, не верит, что с ним такое произойти может. С кем-то другим – пожалуйста, а вот с ним – нет. До сих пор везло, неужто сейчас кончится везение? Не может быть!
От таких мыслей сердце перестает биться, холодеет внутри, перехватывает в горле. Как хорошо пошло у Егора Кондратьевича Булыгина – любо дорого смотреть! Тут бы жить да жить!
Не выдал адреса своего у Даши Путинцевой. Надеется вернуться туда в скором времени, перенести дело свое подальше от родных мест.
На допросах указал старое место жительства. Даже возил следователей к бывшей хатенке бабы Моти. Мол, вот что осталось от его жилья. А оно и вправду снарядом в разные стороны разбросано. Только яма, водой наполненная. А жил, где придется: и на кладбище ночевал, в руинах хоронился. Мол, всякое бывало. Не знает Антон, поверили или нет, только с такими вопросами отстали, не донимают больше.
Правду рассказал и про то, что Вернер помог с документами, и что прирезал он коменданта из-за аиста. Про все поверили, а вот про аиста – нет, ни в какую!
– Ты что голову морочишь, Шербич? – майор попыхивал папироской, с недоверием смотрел на арестованного. – Это какой дурак поверит, что ты убил и сжег коменданта только из-за того, что тот хотел застрелить аиста у тебя во дворе?
– Аистов убивать нельзя, – стоял на своем Антон. – Примета такая. Вот его смерть и наказала. И кресты на кладбище рушить нельзя – тоже смерть придет за расчетом.
– Да не смерть наказала, а ты его убил и сжег! Значит, у тебя были другие причины, другие мотивы?
– Аиста убивать нельзя, гражданин следователь. А вы как будто упрекаете меня, что я уничтожил коменданта?
– Ну, от возмездия он бы все равно не ушел. А раз ты это сделал, то и ладно, – майор загасил одну папиросу, достал очередную. – Это тебе вменять не будем. Только мне кажется, что убрал ты его как свидетеля. Лишнего свидетеля. Вот и все. И никакие аисты тут не причем. Что у вас было общего с майором Вернером Карлом Каспаровичем?
– Думайте что хотите, только из-за аиста это, – не сдавался Антон.
– А майор начальником моим был. Вот и все. Да вначале войны любил приезжать ко мне в гости: больно нравилась ему гусятинка жареная с хрусткой. У него даже кличка была «Гусиный Карла».
Сидит Антон в одиночной камере на вмонтированной в пол табуретке, думает, вспоминает. А иногда читает надписи на стенах. Как книгу читает.
«Умираю, но не сдаюсь!» – Н.К. 21.09.41
«Смерть фашистским оккупантам!» – без подписи.
«Отомстите за нас, люди! – коме, и коммун, подполья» – ну, этих Щербич встречал. Несколько раз участвовал в облавах и обысках таких подполий. Идейные. Ловили, вешали, расстреливали – были люди, и нет людей. И что кому доказали? Только жизни себе укоротили, да таким как Антон не дали хорошо ночью выспаться. Вот и все. Правда, говорили, что и водокачка, и взрывы в солдатской столовой у немцев – это все их рук дело. И патрули пропадали частенько не без этого подполья. Ну, что ж – за что боролись, на то и напоролись.
А вот теперь и он сидит на их месте. Да-а, жизнь сложная штука. И против немцев пошел бы, еще не факт, что живым бы остался. И против своих пошел, тоже не в радость. Где та золотая серединка, кто его знает?
Вот барыги – это да! Им сам черт не сват. И при немцах, и при коммунистах – нос в табаке! Как последнее дельце в Бобруйске – всем хочется жить, и Егору хорошо!
«Прощайте! Да здравствует СССР! 12.03.43» – без подписи. «Родина, отомсти! 25.01.44»
