Георгий Кубанский - Команда осталась на судне
Желая хоть немного разрядить напряженную обстановку за рыбоделом, Иван Кузьмич распорядился отнести зубаток на камбуз. Попутно он приказал боцману выкрасить столешницы рыбоделов в белый цвет. Осветить палубу нельзя. Пускай хоть темная треска выделяется на рыбоделах.
На косяке
«Ялта», выписывая крутые зигзаги, медленно двигалась на юго-восток. Подъемы по-прежнему не радовали. Даже ночью вахта без особого напряжения справлялась с разделкой более чем скудного улова.
В свободное время рыбаки отсыпались, а то часами просиживали за домино. В салоне тянулась нескончаемая беседа о небывало крупных подъемах, удачливых рейсах. Так голодающие охотно ведут разговор о хлебе – мягком, душистом... и недоступном. Все напряженно ждали появления Корнея Савельича с большим блокнотом, куда он записывал сводки Совинформбюро.
Вести с фронтов шли не радующие. Утешало рыбаков, что фронт за Мурманском держится прочно. Гитлеровцы больше и не пытались там наступать. Зато, даже по скупым сообщениям Совинформбюро, нетрудно было понять, с каким ожесточением продолжалась битва за Баренцево море. Любая весточка о ней вызывала горячие толки в салоне и на палубе. Ведь холодные волны, окружавшие «Ялту», и были фронтом, полем боя.
Иван Кузьмич упорно не уходил из рубки. Он лично распоряжался спуском и подъемом трала. А когда выливали рыбу, капитан спускался на палубу и потрошил поднятую с глубины треску. В желудках трески появились мелкие рачки – капшак, или черноглазка, как их называют рыбаки. Двигаться на холодный восток рачки не могли. В этом Ивана Кузьмича убеждал не только личный опыт, но и планшет покойного Бассаргина. Милях в сорока на восток путь траулера преграждала холодная вода. Следовательно, где-то поблизости капшак скопится, образует плотную массу. За ним и треска собьется в косяк.
К ночи трал поднял почти полтонны рыбы. Это уже был улов. Хоть и небольшой, но улов. Радость живо облетела траулер. Свободные от вахты рыбаки высыпали на палубу, ждали нового подъема.
Напряженную тишину разрядил возглас Фатьяныча:
– Рыба!
С палубы ему ответил сдержанный говор. Матросы словно боялись спугнуть рыбу.
А сверху, с невидимого в темноте открытого крыла ходовой рубки, подтверждая сорвавшийся у тралмейстера возглас, прозвучал голос капитана:
– Боцман! Поставить второй рыбодел.
Палуба ожила, зашумела.
Стол еще только закрепляли, а рыбаки уже пристраивали возле него решетчатые подножья, пробовали на ноготь лезвия ножей и ожесточенно правили их о жесткие проолифенные рукава роконов. Кто-то стучал рукояткой ножа по столешнице и радостно, во весь голос кричал:
– Рыбы! Рыбы!
Оборвал расшумевшихся рыбаков строгий окрик капитана:
– Базар на палубе! Базар!
В легких синеватых отсветах проворно скользили темные тени – вахта спускала трал. Ивану Кузьмичу хотелось не мешкая проверить: случайный ли это был подъем или же «Ялта», по рыбацкому выражению, «оседлала косяк»?
Из негромкого шума возле рыбодела выделился глухой бас Корнея Савельича
– Внимание, товарищи! Первая вахта объявляет себя ударной фронтовой вахтой и берет обязательство шкерить не менее чем по три рыбы с половиной в минуту на человека.
Ответом ему был дружный смех работающих за вторым столом. Удивили! Ударнички! Три рыбины в минуту! С половинкой! Новички и те шкерили по пять. А тут... фронтовики!
– Разрешите считать ваш смех ответом на вызов первой вахты? – спросил Корней Савельич
Смех оборвался. Лишь сейчас рыбаки заметили, как медленны и неточны их движения. Три рыбы в минуту? Оскорбительная норма!
Выручил их голос капитана.
– Вира трал!
Первая вахта воткнула ножи в столешницу и, готовясь к подъему, заняла свои места у лебедки и траловых дуг.
На этот раз радость на палубе перешла в ликование. Улов был настоящий. Почти две тонны. И чистый. Одна треска. Теперь сомнений быть не могло: «Ялта» на косяке.
И, словно утверждая общую радость, капитан приказал:
– Боцман! Поставить третий рыбодел.
Рыбы на палубе было достаточно. Пора бы свернуть трал и обратить все силы на обработку улова. Так думала команда, но не капитан. Иван Кузьмич тралил сейчас очень недолго – всего двадцать минут, хотя это и отрывало вахту от рыбодела, снижало выработку. Заваливать палубу рыбой не следовало. Прихватит ее морозцем, потом возись, оттаивай кипятком. В то же время надо было выяснить, насколько велик косяк.
К концу вахты Иван Кузьмич спустился в трюм. Осмотрел заполненные первым уловом чердаки. Озабоченность его усилилась. На трех столах обработали трески меньше, чем делали при свете прожекторов на одном. Плохо. И вовсе грустно стало, когда Корней Савельич объявил, что первая вахта не выполнила обязательства.
В ответ прозвучал чей-то протяжный свист. И только. Ни смеха, ни шуток.
Час проходил за часом. Обработка улова в темноте явно не ладилась. И поторапливать матросов ни Иван Кузьмич, ни Корней Савельич не рисковали. Спешка не быстрота. Долго ли в темноте промахнуться, ударить тяжелым головорубом по руке или полоснуть ножом по пальцам?
За минувшие дни Иван Кузьмич успел присмотреться к первой вахте. Матросы сработались быстро. Малыш подавал рыбу. Оська отсекал у трески головы. Быков шкерил ровно, с выработанной десятилетиями автоматической точностью. Легко, без заметного напряжения работал и Марушко. Так было днем, при свете. Зато в темноте первая вахта быстро «скатывалась» на последнее место.
Иван Кузьмич оставил в рубке Анциферова, а сам спустился по отвесному трапу в сырой трюм.
Остановился он у желоба первой вахты. Перехватывая скользящую сверху выпотрошенную рыбу, капитан внимательно осматривал ее и отбрасывал засольщикам.
Спустя десять минут все, что делалось наверху, стало ясно. И все же Иван Кузьмич решил проверить свои наблюдения.
– Чей это разрез? – Он показал Терентьеву крупную треску.
– Быкова работа, – ответил засольщик и охотно пояснил: – Старик сперва прижмет рыбину к столешнице. Брюшко натянется. Острым ножом чуть провел – и порядок. Разрез как по ниточке. А вот работенка его напарника. Разрез волнистый. С краю ножа, можно считать, прорвана. Почему? Нож тупой. Вот и выработка у него новичковая. На две быковских рыбины он отвечает одной.
Иван Кузьмич вытер руки о висящую на гвозде мешковину и поднялся на палубу.
– Дай-ка нож, – подошел он к Марушко.
– Возьмите у Быкова, – ответил Марушко. – У него острее.
– Дай нож! – строго повторил капитан.
Он взял нож, провел пальцем по лезвию и сказал:
– Становись на рубку голов.
– Да я подточу сейчас нож... – начал было Марушко.
– Рубить будешь, – оборвал его капитан. – Баштан! Отдай ему головоруб. Становись шкерить.
На рубке голов за спину соседа не спрячешься. Стоило Марушко замешкаться, как Быков и Оська уже грохочут рукоятками ножей по столешницам, кричат:
– Рыбы! Рыбы!
Спустя два часа первая вахта поравнялась с третьей.
Под утро капитан остановил работы и отправил матросов отдыхать. Пускай люди выспятся, пока на палубе темно. Зато в светлое время все три вахты будут работать с полной нагрузкой.
Рыба!
Иван Кузьмич появился в рубке задолго до рассвета. Людей следовало будить расчетливо. Нельзя было терять и пяти минут светлого времени. Но и для матроса, после изнурительной ночной вахты, дорога каждая минута отдыха.
Небо на востоке поблекло. Мелкие звезды тонули в нем, гасли. На горизонте еле приметно наметилась светлеющая полоса.
Пока матросы завтракали, забрезжил вялый полярный рассвет. Проваливаясь выше колен в рыбе и зябко поеживаясь со сна, пробирались рыбаки на свои рабочие места. На помощь к ним вышел третий штурман, два механика и свободные от вахты кочегары.
Даже в сером рассветном сумраке работа шла на редкость споро. Рыба за рыбой летели со столов в желоба, скользили в трюмы.
Над морем показался край темно-вишневого в сизой дымке солнца, когда Корней Савельич объявил:
– Стол командного состава опередил всех. – Он выждал, пока затих вызванный его словами гул на палубе, и добавил: – Делают на нем восемь с четвертью рыбин в минуту на шкерщика.
Командиры торжествовали недолго. Умелые, но не привыкшие подолгу стоять у рыбодела, они не выдержали взятого сгоряча темпа. Вперед вырвалась вторая вахта, правда, с более скромными результатами – около восьми рыбин в минуту. Но и этот успех оказался недолговечным. Все чаще за столом первой вахты слышалось боевое:
– Рыбы! Рыбы!
И грохот рукоятками ножей по столешнице.
Марушко рубил с окаменевшим от напряжения лицом. Капли пота сбегали по лбу и щекам, покачивались на подбородке и, падая на промерзшую, жесткую куртку, остывали на груди мутными льдинками.
