Михаил Ливертовский - Другая любовь
Остальной народ не слышал, о чем она говорила. Все были заняты обсуждением вопроса: не стоит ли свадьбу организовать в поезде. Выделить купе… Неизвестно откуда взявшиеся моряки, где-то хорошо подзарядившиеся, громко прошипели: – «Тш-ш-ш»… что за шум, а драки нет? Почему майору не даете отдыхать? – здорово они наловчились говорить дуэтом.
– Подполковнику, – поправила моряков Ольга-Оленька, пробиваясь сквозь густо сбившуюся толпу, бурно обсуждавшую «предстоящую свадьбу».
– Правильно – полковника, – согласились с ушедшей уже Олей моряки. Отправил ли я Ольге ответный воздушный поцелуй? Не помню. Чувство ответственности заснуло раньше меня. И я не запомнил, чем этот день закончился.
Я отключился, когда солнце только вставало, а очнулся глубокой ночью. И вспомнив об игре суток с временными поясами, подумал, что в Москве еще вечер. Зорька… да (!), что она сейчас может делать? Попробовал представить: расстилает постель, укладывается спать…
… Она это делает медленно, предвкушая… нет, скорее всего – она безоглядно бросается в кровать или на тахту и сразу тонет в сновидениях.
… В моем воображении смешались все ее рисунки, письма и я стал создавать что-то среднее в ее облике, манере поведения… составил кроки ее маршрута. Сейчас она должна перелистать тетрадь с прошлонедельными лекциями, чтобы подготовиться к семинару и… К какому семинару? Она же из института Боеприпасов, где обучалась по путевке завода, перевелась на заочное отделение в Индустриальный институт. И пошла работать – преподает в школе, в начальных классах – рисование (Зорька перед войной окончила художественную школу). Так что ей теперь нужно собирать… вазочки, коробочки, книжки с яркими обложками, для постановки натюрмортов…
… Мама болеет, отец погиб – приходится прирабатывать, кормить «маленькую, но семью», как сказал поэт. Наш любимый с ней – Маяковский. Ничего. Приеду – попробуем что-нибудь придумать…
В это время меня отвлек разговор неспящих пассажиров. Я прислушался и понял, что они говорят обо мне, о моей предстоящей встрече с незнакомкой. Показалось, что беседуют пожилые люди, потому что они сравнивают мой предстоящий «наскок» с прежними обстоятельными помолвками, подготовкой свадеб с помощью посредников, свах…
– Д-а-а, но ты-то, так же женился – на севере?.. – заметил один из собеседников. Другой засмеялся и весело согласился:
– Еще хлеще! Понаехали и парни, и девчата – и ну разбираться по парам!..
– Так ты хоть видел, что берешь, даже мог пощупать!..
Я невольно рассмеялся, правда, тихо, чтобы не спугнуть собеседников, и представил себе, как я обхожу Зорьку вокруг. Разглядываю ее со всех сторон… щупаю… да я, не глядя, подхвачу ее на руки и умчу в свою жизнь! И если бы я в тот момент хоть на один шаг мог бежать быстрее поезда, то уже помчался бы!
Тут мне напомнила о себе естественная нужда. Я вскочил и направился, было к ближнему от нашего лежбища туалету. Но меня заставила остановиться бодрствующая вместе с мужчинами женщина, которая только-только заканчивала очень важную фразу:
– Что вы дурью мучаетесь? Он вам пудрит мозги, а вы серьезно думаете! Посмотрите на него! Такой – и возьмет не глядя? Да он сто раз взвесит!.. – Мое неожиданное появление заставило женщину испуганно съежиться. Она побоялась, наверно, что я «накажу» ее за подобную догадку, и даже тихо вскрикнула: – «Ой, простите…» – Я тоже попросил прощения, и показал рукой на ближний тамбур, куда устремился. Но женщина еще раз, но не так испуганно, попросила прощения: «Ой, простите – там не работает. Надо туда.» И она указала рукой в противоположную, дальнюю сторону вагона, добавив нежно: – «Бедненький…» Я себя тоже пожалел. Но выхода у меня другого не было – пришлось настойчиво продираться к цели. Не теряя надежды, что в глухую ночь там все-таки не будет очереди…
… Но очередь была. Правда, небольшая. И в ней стояла… – «Ольга? И вам не спится?»
– Я не «Ольга», а «Светлана», и я не стою в очереди, и не надо мне «выкать». Мы ведь давно перешли на «ты». Да мы всегда были на «ты». Разве вы… ты – не понял?..
… И она с какой-то неожиданной и непонятной страстностью обрушила на меня лавину упреков, похожую на камнепад. Да такой, что через минуту мой огород сплошь был усеян булыжниками. Но это почему-то меня не удивило, не обидело, не заставило почувствовать себя в чем-то виноватым. Да и в чем эта «Ольга» или «Светлана», или… (да она могла назвать себя как угодно!) в чем она меня обвиняла!?..
В мужской широте, доброте, внимательности, чуткости, умении по-настоящему любить…
… Я с любопытством разглядывал ее отражение в темном вагонном окне (следил за ее мимикой, жестами) и неожиданно для самого себя обнаружил, что говорившая была уже одета. В пальто. В шапке. Белых бурках. И коленкой прижимала чемодан к станке тамбура, чтоб не упал. Значит, она сходит?!.. Но самое удивительное: в этом наряде «Ольга-Света» была очень похожа на Зорьку. Вернее на Зорькин автопортрет, в одном из последних ее писем… та же меховая оторочка на круглой шапочке с помпоном, меховой воротник, обвивший шею. Сияющие широко открытые глаза. Радостная улыбка, приветствующая парящие в воздухе снежинки! Правда, эти глаза и улыбку я мысленно приклеил «Ольге-Свете», но не насильно – у нее были такие же глаза и улыбка, когда она представлялась днем. А сейчас она недобро смотрела в темное окно и цедила слова сквозь стиснутые зубы. И тогда – утром, двигаясь, она казалась круглее, ниже. В то время, помню, мне она тоже показалась похожей на мое представление о Зорьке…
… Сейчас же она была «выше Зорьки», стройной. Я не мог не подивиться ее «умению перевоплощаться»! Невольно спросилось:
– Вы, простите… ты, случайно, не актриса?
– Нет, я случайно не стала артисткой, я собиралась – боялась, что буду играть в жизни. Так и случилось. Он настоял. Он за это получил собственную актрисулю. Но я уже больше не могу. Два года мы живем эпизодически… а теперь еду насовсем. Нет, я не поеду. Он хорошо устроен, хорош собой. Говорит, что любит. Да не любит он – ему просто нужна видная, красивая, с дипломом инженера! Он терпит меня. Да уже и не терпит. Злится – на меня, на себя. И я его не люблю. Я не еду в Красноярск. Я здесь схожу…
Я не знал, как и чем перебить затянувшийся монолог из незнакомой мне пьесы. Но «Оля-Света» повернулась ко мне и с жалким – жалким видом (как она вдруг преобразилась: из несговорчивой, злой – превратилась совсем в незащищенную… актриса!) и спросила: – «Откуда ты такой взялся? Я уже другого полюбить не смогу… понимаю, что я героиня не твоего романа, но мне трудно будет от тебя отвыкнуть. Во всяком случае – не скоро…»
– Любовь с первого взгляда? – сказал я зачем-то, не то в шутку, не то всерьез. Она прикусила губу, чтобы не ответить мне какой-нибудь резкостью и через долгую паузу тихо произнесла:
– Поцелуй меня на прощание…
Я не знал, нужно ли, хочется ли мне. Неопределенное чувство, наверно, легко читалось на моем лице, поэтому она немного решительнее предложила: – Можно, я?.. – и, не дожидаясь ответа, приложилась губами к моей щеке – мягко, нежно-нежно. Потом тыльной стороной своей ладони легко провела по тому месту, которое запомнило прикосновении ее губ, и еще раз провела, будто хотела стереть оставшийся след. После чего она, то закрывая, то открывая глаза, многозначительно кивала, будто говорила: – «Пусть у тебя все будет хорошо. Желаю тебе удачи…» – так мне, во всяком случае, слышалось. И тут же она решительно пригрозила пальцем, добавляя деланно сердитым голосом:
– Но если вдруг передумаешь или Зорька закапризничает, и посмеете разрушить такое, то знайте – на Дальнем Востоке живет и за вами следит такая Светлана…
– Ольга… – в шутку поправил я.
– Пусть Ольга – тебе, я вижу, все равно…
В это время поезд так резко затормозил, что Светлану буквально бросило в мои объятия. Мне, чтобы она не упала, пришлось крепко прижать ее к себе. Она легко высвободилась, благодарственно кивнула и схватилась за свой чемодан. Я попытался ей помочь, но она решительно помотала головой – нет, не надо, и рванулась к выходу. Только на секунду задержалась в дверях, чтобы сказать: – «Он» придет на вокзал. Ты его сразу узнаешь. Весь – такой! Скажи, что я не смогла. Совсем не смогла!» – сказала и спрыгнула с подножки, растворившись в темноте.
… «Он» действительно пришел, и я его действительно сразу узнал – такой красивый представительный. «Он» искал «ее» глазами. Я его спросил, не Светлану ли ищет… «-Да»… Она просила передать, что не смогла и вообще не сможет. «Дура!» – сказал он зло, резко развернулся, но через пару шагов обернулся: – «А ты кто такой!?» Я не знал, что ответить, попробовал объясниться плечами, руками. Он презрительно скользнул по мне своими выразительными глазами, выкрикнув:
– Еще хлебнешь с ней… – Тут ударил колокол, засигналил локомотив, громче зашумели выходящие еще из вагона, входящие в вагон… и я уже не услышал чего «хлебну»… но это будет через сутки. А тогда я остался в тамбуре в каком-то неопределенном состоянии: немного грустно, немного радостно. Мне было приятно, то, что она говорила. Мне были приятны ее прикосновения. Мне было безумно жаль «-ее», «его», – которого еще не видел. И смогу ли я рассказать обо всем этом Зорьке? Не омрачит ли это нашу встречу? Ведь мы ничем не сможем «им» помочь. Да и кто сможет?! И как трудно быть счастливым рядом с таким неблагополучием. Думая об этом, я с большим трудом (но все же оставаясь счастливым!) пробирался на свое место, совершенно запамятовав зачем преодолевал такую трудную дорогу. И вспомнил, уже добравшись до нашего «купе» рядом с противоположным тамбуром.
