Ибрагим Абдуллин - Прощай, Рим!
Затем он поворачивается к Маше и смотрит жалобно, просительно:
— Если хочешь, ты оставайся здесь. Я уж разговаривал в облземотделе, объяснил, как и что. Они пойдут нам навстречу, пошлют меня в какой-нибудь район поблизости от Ленинграда.
Маша высвободилась из его рук, поправила прическу и весело молвила:
— Куда иголка, туда и нитка.
6
Оринск — чистенький старинный русский городок. Дома одноэтажные. Замысловато узорные карнизы и оконные наличники, на трубах петушки из жести. Попадаются, правда, и двухэтажные постройки: низ сложен из красного кирпича, верх срублен из бревен и обшит тесом. На окраине протекает дремотная равнинная речонка, на мосту, свесив ноги, сидят русоголовые пацаны, удят рыбу. Город прорезает железнодорожная линия, по которой то в Ленинград, то на станцию Дно проносятся товарные и пассажирские поезда…
Сочетание оживления, свойственного городу, с деревенским безмятежным простором с первой же встречи очень понравилось Леониду. И Маше будет не скучно, и ребятам сплошная благодать.
В минувшем году в районе хлеб уродился на славу. В передовых колхозах на трудодень получили чуть ли не по десять килограммов зерна. Народ повеселел, на каждом шагу попадаются избы, где меняют венцы или заново расписывают карнизы, наличники, ворота. И у каждой калитки свежевыструганная лавочка. Не поленились, для вящей красы и благолепия покрасили купол давно закрытой и обращенной в склад церкви.
В первый же вечер Леонид написал жене коротенькое письмецо: «По сравнению с Ленинградом городок этот игрушечный, ни Эрмитажа здесь нет, ни Казанского собора. Но я верю, что мы тут приживемся…» Кстати, он вспомнил, как влюблена Маша в русскую поэзию, как восторженно чтит она все, что связано с Пушкиным, и, решив сыграть на этой чувствительной ее струне, приписал: «До Михайловского, где Пушкину являлись летописец Пимен, Самозванец и Марина, если ехать на машине, от нас всего около часу пути…»
На другой день, рано утром, он бросил письмо в почтовый ящик ленинградского поезда и выехал в колхозы.
Еще в облземотделе ему сказали как-то: Оринский район, дескать, вроде вола в упряжке, не скачет во всю прыть вперед, но и не отстает, притомившись. Словом, тянет, и мы за него в общем-то спокойны… И вправду, судя по сводкам, которые ему показал зоотехник облземотдела, план развития животноводства в целом по району был перевыполнен.
— Сколько молока дает в среднем корова? — поинтересовался Леонид, отложив сводки.
— Восемь.
— В Восточной Сибири мы надаивали по десять — одиннадцать литров. А сколько шерсти получается от овечки?
— Четыре кило.
— А мы в Сибири получали по шесть. В чем причина? С кормами туго, что ли?
— Жалоб не слышно.
— Может, помещения холодные?
— Не сказал бы.
— Так в чем же загвоздка?
Зоотехник облземотдела вытащил из металлического стакана разноцветные граненые карандаши и начал катать их по столу.
— Породистого скота маловато. Мериносов в общем поголовье всего десять процентов. Коровы низкорослые, будто телки.
— А почему бы не позаботиться об улучшении породности?
— Ладно, ладно, — улыбнулся понимающе зоотехник, знакомый с личным делом Леонида, — приедешь на место, займешься вплотную этим вопросом. Тебе и карты в руки. А будь там все в ажуре, и в нас с тобой надобности не было бы.
И вот разъезжает Леонид по району. И к радости одних, к страшному неудовольствию других сует нос во все дырки. Разгуливает по лугам, где пасутся коровы, присматривается, как организована дойка, придирается к скотницам, смешит их шутками-прибаутками, вгоняет в краску колким словцом. Большинство председателей колхозов и заведующие фермами одобряют этого светло-русого, ясноглазого богатыря. Ухватистый, мол, парень, знает, где у быка рога.
Встречаются, конечно, и такие, что искоса поглядывают на городского щеголя, разгуливающего в белоснежной сорочке, серых шевиотовых брюках и новеньких штиблетах, ехидно улыбаются, ворчат вслед: «Интеллигент!..»
Есть у Леонида и сапоги кирзовые, и пара стеганок — еще из Сибири привез. Однако не захотелось ему в первые дни знакомства с людьми являться в традиционном «мужицком» обличье. Он терпеть не может, когда слышит, как некоторые представители из области, прибыв в деревню, начинают коверкать русскую речь, подделываясь под свойского да простецкого парня. Теперь и деревенские-то жители радио слушают, газеты читают. Нечего мужиковствовать, когда советская власть двадцатилетие свое отпраздновала!..
Деревушки в районе маленькие, сидят вразброс. Даже в правлениях колхозов нет телефонов. Только в сельских Советах имеются они, однако беспроволочный телеграф действует безотказно, и новости распространяются со сказочной быстротой. Пересуды о молодом зоотехнике неизменно опережали самого Леонида.
— Чтоб на ферме все языком вылизать, не то парную баню вам устроит.
— Богатырь истинный, а не зоотехник.
— Бают, холостой.
— Ну-у?..
Девчата, работающие на фермах, подоставали из сундуков праздничные наряды, надушили волосы одеколоном, парни-конюхи напустили на себя подчеркнуто равнодушный вид и лихо посвистывали, сдвинув кепки набекрень. И все — ждали… А когда Леонид заночевал в одном колхозе, под окошком избы, где он остановился, долго не стихал девичий смех и раздавались частушки:
Синеглазый зоотехник,
На мой голос отзовись…
Мне бы с новым специалистом
Лестно под руку пройтись!
Леонид, не вставая с постели, раздвинул занавеску. Горницу залило лунным светом… «Маша, пожалуй, уже получила письмо…» В запечье заверещал сверчок, где-то протявкала собака. «Нам тоже надо будет обзавестись хорошим породистым псом…» На печи лежит хозяин. И все чиркает спичками, прикуривает. Видно, самосад сырой, недосушил. Потом затягивается и надсадно кашляет… Не спится Леониду. Он тихонько встает и выходит на крыльцо. Просторная июльская ночь, полная звезд и невнятных, но сочных шорохов. На душе тоже покойно и просторно. Район неплохой, люди понравились. Можно работать. Уйма настоящего дела… Интересного, увлекательного…
Через десять дней, когда не осталось колхоза, где бы он не побывал, Леонид представил в райком подробнейшую информацию о состоянии животноводства и внес ряд деловых предложений.
Секретарь райкома с хорошей усмешкой оглядел Леонида с головы до ног, заметил, что он, секретарь, обязан прежде всего о людях заботиться, и приказал зоотехнику как следует отоспаться. Спорить не приходилось. Богатырь-то богатырь, но измотался крепко. Но тут пришла телеграмма от Маши: «Подыщи квартиру, выезжаем следующую неделю».
Леонид уже с первых дней думал о квартире, но увлекся, завертелся и забыл. Отсыпаться так и не пришлось. Хорошо, что помогли товарищи из райзо. Старожилы, они знали всех в Оринске и без особого труда нашли хозяина, который сдал половину своего пятистенного дома. Удобно — до службы минута ходу. Пригляделся Леонид к саду, к добротным строениям во дворе и размечтался: «Если Маше понравится здесь, с будущей весны надо будет позаботиться и самим домик построить. Хватит кочевать, будто цыган какой. Вот-вот тридцать стукнет. Да и детишки подрастают…»
Приехала Маша. Вечером они пошли погулять, посмотреть на Оринск. Леонид разговорился о своих планах. Страшно обрадовался, когда услышал в ответ:
— Я тоже об этом подумывала, Леонид.
— Значит, Оринск не разочаровал тебя?
— Нет, нет. Сам же знаешь, я человек не столичный. Выросла в тайге, в глухомани, и, признаться, слишком уж быстро устаю от шума и суеты большого города… А твой Оринск как стихи Пушкина. Все здесь такое светлое и в то же время печальное. Помнишь: «Мне грустно и легко. Печаль моя светла…»? — Маша на мгновение замолкает. Похоже, дочитывает про себя завораживающее не только смыслом, но и волшебным ритмом своим стихотворение. Потом возвращается к действительности и с детской непосредственностью тараторит:
— Я бы птиц развела, Леня. Страсть люблю, как кудахчут куры и жалобно клюкают индюшки… А потом знаешь, Леня? — Она повисает на руке мужа. — Завести бы нам хоть парочку даданов. Я еще в Сибири мечтала о пчелах. Их неуемная жизнь придает всему вокруг особую красоту…
— А я собаку заведу, — то ли всерьез, то ли в шутку говорит Леонид. — Без собаки дом сирота…
Но планы пока что оставались планами. Крепко Леониду пришлось попотеть, прежде чем его проекты были вынесены на бюро райкома и получили одобрение. Тогда он сам поехал и отобрал в колхозах на Северной Двине сотню холмогорских коров, а потом отправился в Ставропольский край — за мериносами.
Словом, с головой ушел Леонид в работу. И вдруг с Востока дохнуло холодным, а точнее будет сказать — обжигающим ветром. Это было дыхание войны. В конце июля тридцать восьмого года у озера Хасан японские самураи напали на нашу Родину. Первая Отдельная Краснознаменная армия сокрушительным ударом разгромила 19-ю японскую дивизию. На страницах газет замелькали имена новых героев: комбат Бочкарев, пограничник Батыршин, танкист Винокуров, политрук Левченко, комиссар Пожарский, пулеметчик Ягудин.
