Владимир Осинин - Полк прорыва
— Странно ты рассуждаешь.
— Как уж могу.
Кто-то закричал:
— Товарищ капитан! Товарищ капитан!..
— Что там такое? — вскочил Климов.
— Бегут…
Не выходя из-за деревьев, мы стали смотреть на высоту, — по ней бежали наши пехотинцы. На плащ-палатках тащили раненых.
— Это что еще такое! — закричал Климов, — А ну, назад!
Но пехотинцы не остановились. Может быть, они даже не слышали слов Климова. Взмыленные, тяжело дышат. И не говорят, а хрипят:
— Там — танки… «Тигры»! Много!
— «Мно-о-го»! — передразнил Климов. — Трусы несчастные! Где ваш командир?
— Я — командир, — ответил сержант, которому два бойца перетягивали бинтом раненую руку.
— Я спрашиваю, где офицер?
— На офицерскую землянку наехал танк. Мы держались, сколько могли. А потом решили отходить.
— Сами решили?! — усмехнулся Климов. — Паникеры! А ну, марш на свои позиции. Бегом!
Пехотинцы побежали назад, навстречу мелькающим цепочкам трассирующих пуль.
— Никакого порядка! — сказал Климов. — Никаких там «тигров» нет. У страха глаза велики.
— Я не думаю, что здесь только страх.
— Ты всегда думаешь особенно.
— Ты бы прикрыл их огнем.
— Прикроем, — и он полез в башню.
«Тигров» мы не видим, слышим только рычание двигателей и грохот, лай пулеметов.
— Что-то ты побледнел? — смеется Климов. — Или и у тебя…
— Да, и у меня… — Я прошу его примирительно: — Готовь роту к бою.
Климов мимо ушей пропускает мои слова.
Стрельба усилилась, она была теперь где-то рядом, за бугром. И вдруг из-за него снова побежали наши пехотинцы. Сержант, раненный в руку, показывал солдатам в сторону наших танков: надо, мол, туда, они нас прикроют.
Климов зло выругался и стал спускаться в башню:
— Сейчас я им порядок наведу!
— Да ты с ума спятил? — Я ухватился за люк.
— Паникеров защищать?! — Он оттолкнул меня.
И тут же раздалась пулеметная очередь.
— Климов!..
Широкие башни «тигров» поднимались из-за высоты. Я бегу к пехотинцам, кричу им, чтобы они отходили скорее в лес, но они меня не слышат, лежат и окапываются прямо на голой высоте. Только мелькают лопатки. Через несколько минут здесь пройдут «тигры»!
— Ребята! Эта позиция не годится.
Но они лежат. Наконец мне удается отвести пехотинцев в лес. Туда же отводит свои танки и Климов. Но, видимо сообразив, что делает глупость, дает команду: «Отставить!» Зовет меня:
— Представитель! Что будем делать?
Глаза у него бешеные, челюсти дрожат.
Болванка свалила сосну рядом с танком Климова и засвистела рикошетом. Климов стал почти зеленым.
— А ну свяжи меня немедленно со штабом! — кричу я.
— Катись-ка ты к чертовой матери!
— Освободи башню!
— А ты меня сажал в нее? — Климов схватил меня за грудь, потянул на себя и резко оттолкнул. Я еле удержался на танке.
— Извини. Насчет башни я тут слишком… Но если мы не преградим им путь, они сейчас прорвутся к штабу полка. Разреши…
Климов отвел взгляд в сторону, как будто говорил не мне, а кому-то другому:
— Товарищ гвардии старший лейтенант! Как старший по званию, в критической обстановке я приказываю вам принять командование разрозненными группами пехотинцев, которых я задержал, и занять оборону по опушке леса.
Может, он шутит?
— Что смотрите? Выполняйте приказание.
Теперь я уже ничего не смогу сделать: он взял на себя ответственность за все свои поступки.
— Слушай, Климов, я выполню твое приказание. Но ты немедленно вышли один взвод на фланг в засаду. В лесок слева.
— Я сам все знаю… Иди к пехотинцам, а я взвод Косырева пошлю.
Пехотинцы уже окопались, у некоторых на бруствере лежат противотанковые гранаты. Я предлагаю им перейти поближе к танкам, но они не соглашаются.
— Мы еще немного подождем и пойдем на свои позиции. У нас там шинели остались. И похоронить товарищей надо.
— А что же все-таки у вас там произошло?
— Сами понять не можем. Проснулись, а на нас «тигры» идут. Видимо, ночевали где-то поблизости. Пробиваются на запад.
Лежим в траве. Какая-то невидимая бритва срезает ромашки, колокольчики. Иногда пуля врежется в бугорок и с длинным посвистом полетит в небо.
«Тигры» стоят, чего-то выжидают. И Климов ничего не предпринимает. Вдруг немецкие танки зашевелились, медленно поползли. Будто кто-то железным хлыстом ударил по сосняку — посыпалась хвоя, затрещали сучья. Рядом с климовским танком загорелся ИС. Экипаж выскочил, пугливо отходит в сторону. Но пламя не разгорается. Климов выбросил из своей машины огнетушитель. Заметив, что я бегу к ним, закричал:
— Михалев! Что же ты… — и зло выругался.
Его состояние передается и мне. Я готов ему ответить тем же.
— Да что ты копаешься! Дай им так, чтоб с них башни полетели! Или разреши…
Мне показалось, что Климов готов уже был уступить мне место в танке, но потом его что-то удержало, и он вновь опустился на сиденье.
— Стреляй, Климов! — закричал я.
Он испугался моего голоса больше, чем «тигров». Подал команду роте открыть огонь. ИС сотрясали землю шквалом. Но момент упущен: немецкие танки подошли совсем близко и засыпают нас болванками. Я прижался к корме танка, сверху меня придавило поваленной елкой. Мне бы попроситься в башню, но я знаю, что Климов не разрешит и воспримет это по-своему.
Вблизи нас не осталось ни одного уцелевшего дерева. Было видно, как на поляне, где развернулись «тигры», что-то произошло: они стали пятиться, два задымили.
Я не сразу сообразил, что это с фланга по ним открыл огонь взвод Косырева. Бьет по бортам. Пока «тигры» разворачивали башни, были подбиты еще две машины. Их берут на буксир и уволакивают за бугор.
Климов вылезает из башни и не спрыгивает на землю, как обычно делают танкисты, а спускается по броне, будто с горки, скользя и широко расставив ноги в истоптанных кирзовых сапогах. Лицо бледное, но обрадован, как никогда.
— Вот так-то, товарищ представитель!.. Можешь доложить, что Климов со своей ротой выиграл еще один бой.
Ничего не сказав Климову, я пошел в сторону штаба.
— Василий!
Никогда в жизни я не испытывал такой обиды и такого разочарования.
16
Сначала я шел напрямик, через лес, потом по тропинке, мягкой и чистой, устланной хвоей. Пестрые сыроежки стадами сидят у обочин, некоторые прямо на тропинке: красные, желтые, радужные, как бабочки. Поют птицы. Хочется до смерти спать, хотя я спал ночью. Лечь бы под сосной, разбросать руки, вдохнуть свежего смолистого настоя и забыться. Потом проснуться — и чтобы кругом была только тишина и птичий перезвон. Никаких танков и автоматчиков, никаких выстрелов.
Что же я ухожу? Не похоже ли это на бегство? А если «тигры» опять попрутся? Возвращаюсь в роту. Капитан Климов сидит на пеньке и пишет донесение.
— У тебя во фляжке есть что-нибудь? — Он поднимает голову. Глаза его сияют.
— Нет.
— Жаль. Хотелось бы по глотку… Я тут и о тебе пишу.
— Нечего обо мне писать.
— Ладно, ладно, не скромничай. Что бы у нас тут ни произошло, это никого не касается, а вон результаты налицо! — кивает он в сторону поляны, на которой горят немецкие танки. — Климовская рота опять показала себя.
Рота показала. Это верно. И возглавлял ее кто? Вот так стихия и возносит людей.
Климов шутит, улыбается:
— Ну, извини меня, если я тебя обидел. Мы все-таки друзья. Из нашего училища в полку никого, кроме нас, не осталось.
17
Опять я возвращаюсь к своей мысли: хорошо бы звучало — комсомольский полк!
Группу за группой мы принимали в комсомол. Ребята все хорошие, основную задачу свою понимают — бить фашистов по-комсомольски. Остальное будем уяснять потом.
Вручать билеты приехал заместитель начальника политотдела корпуса гвардии подполковник Ветошин. С ним корреспондент корпусной газеты, худой небритый капитан. Настороженно обращается к каждому танкисту: все в комбинезонах, кто их разберет, в каком звании. Рядом с ним Ветошин кажется великаном — высокий, плотный, с полным спокойным лицом.
У капитана глаза усталые, лицо все в бороздках, кустистые брови выцвели, — может, ему уже шестьдесят лет? Я думал, что он собирается написать о вручении комсомольских билетов, а он отводит меня в сторону, усаживает на траве и говорит:
— Вы, конечно, знаете гвардии капитана Климова?
— Немножко знаю.
— Почему немножко? Говорят, лучше вас его никто не знает. Я хочу вас попросить написать о том, как Климов совершил подвиг. Предотвратил панику и навел железной рукой порядок.. А потом расправился с «тиграми». Ну, и о себе скажите кое-что. Вы же там тоже были?
— Да, был. Но писать я не буду… Наверное, у меня не получится.
