Филипп Капуто - Военный слух
Противопартизанские действия нам преподавал первый лейтенант, прослуживший во Вьетнаме тридцать дней в качестве «военного наблюдателя», и потому настоящим специалистом его можно было назвать с натяжкой. С другой стороны, он получил там ранение, и, хотя случилось это при далеко не героических обстоятельствах (его ранило в ягодицы, когда он сидел в туалете), медаль «Пурпурное сердце» над левым карманом придавала ему авторитета в наших глазах.
Как бы там ни было, он был для нас авторитетом, особенно когда начинал посвящать нас в тайны действий контрреволюционеров. В его лекциях было столько хитроумных терминов, что мы сразу же освобождались от иллюзий о том, будто с партизанами можно воевать, как с индейцами — без премудростей, на глазок. Вовсе нет, нам становилось ясно, что это искусство, требующее узкой специализации, и для того, чтобы перехитрить коварных повстанцев, требуется проводить сложные операции с эзотерическими названиями. Нас учили, как можно заставить их сдаться, применив манёвр «молот и наковальня», как заставить их танцевать, пока не упадут замертво, с помощью «менуэтной засады», и как отбивать их атаки, заняв «треугольную оборону».
Мы отрабатывали эти странные манёвры в затянутых дымкой низинах, которые в условиях Виргинии служили максимально возможным подобием джунглей Азии. По прошествии многих месяцев я вспоминал (так взрослый человек вспоминает детские забавы), как мы носились по этим лесам, устраивая друг на друга засады и организуя набеги на лагеря воображаемых партизан. Мы с энтузиазмом старались сделать эти пародийные учебные бои как можно более реалистичными, даже в таких мелочах, как одежда. У меня сохранилась фотография, запечатлевшая меня с другим лейтенантом непосредственно перед выходом «в разведку». Мы на ней в одежде, в которой, по нашим тогдашним представлениям, по-настоящему воюют в джунглях: камуфляжные рубашки, камуфляжные береты из подвёрнутых чехлов с касок, на лицах мазки маскирующего грима. По-моему, выглядели мы тогда как несуразно большие детишки, играющие в войну, но, судя по суровому выражению наших лиц, мы тогда считали, что занимаемся серьёзным делом.
Некоторые из моих сокурсников отнеслись к борьбе с повстанческими движениями с религиозным пылом, решив проштудировать почти все книги по этой теме. Забавное было зрелище: сидят коротко стриженные офицеры, на вид — явные американцы, и изучают заветы Мао Цзе Дуна с тем же благоговением, что и ученики великого Председателя в Пекине и Ханое. Ибо сказано: «Познай своего врага». Большинство этих усердных офицеров были образцовыми служаками, решившими делать военную карьеру, поэтому они стремились до мелочей разобраться в особенностях этой экзотической стратегии по тем же причинам, по каким студенты-медики читают статьи о последних веяниях в хирургии: они полагали, что смогут достичь больших успехов в работе, когда придёт время заняться ею всерьёз. Я же в генералы не стремился. Вьетнам интересовал меня в основном как место, где можно поучаствовать в опасных приключениях, а не как полигон для проверки последних военных теорий или развития моих собственных профессиональных талантов, в лучшем случае скромных.
* * *Каждый раз, когда я возвращаюсь мыслями в те дни, проведённые в школе начальной подготовки, в первую очередь перед моими глазами предстаёт вот такая картина: по грунтовой дороге движутся две цепочки людей в зелёном обмундировании, согнувшись под тяжестью снаряжения, под беспощадно палящим солнцем. Облако красной пыли, поднятой нашими ботинками, припудривает деревья на обочинах, и они приобретают нездоровый сероватый вид. Пыль оседает на обмундировании, стекает грязными струйками по потным лицам. Позвякивают антабки на винтовках и ножны штыков, брякают котелки, болтающиеся в рюкзаках. На головы давят тяжёлые стальные каски, и окрики «Подтянись, держи дистанцию, подтянись!» эхом разносятся над длинной колонной.
Не знаю, что хуже: монотонность, когда приходится час за часом выносить вперёд то одну, то другую ногу, или постоянное напряжение внимания, когда следишь за тем, чтобы до впереди идущего человека всегда было пять шагов дистанции — «чтобы одной пулей всех не положило». Даже самые дисциплинированные бойцы, передвигаясь на марше в колонне, подвержены «эффекту аккордеона». Колонна постоянно то растягивается, то сжимается, потому что шаги у всех разные. Сначала колонна движется непринуждённо, затем резко останавливается. Мы сбиваемся в кучу, натыкаемся друг на друга и ждём, сильно наклонившись вперёд, чтобы не так болела спина. Колонна снова начинает движение, рывками, подобно поезду, выезжающему с разъездного пути. При этом в колонне образуются просветы. Мы бегом ликвидируем их под надоевшие уже окрики: «Подтянись, чёрт побери, не растягиваться!» Объявляется долгожданный пятиминутный привал. Сбросив рюкзаки, мы разбредаемся по обочинам, съезжая с насыпи, чтобы добраться до прохладной травы и полежать. Времени хватает лишь на то, чтобы сделать несколько глотков из фляжки и несколько раз затянуться сигаретой, и тут доносится страшная команда: «Рота «Н», по коням! Жопы оторвали, резко встали! По коням, выходим!» Мы поднимаемся с земли медленно и неохотно, как заключённые, скованные одной цепью, и снова берёмся за старое. Ногу вперёд, затем другую. Шевели ногами! В это время вся прежняя жизнь просто стиралась из памяти. Проведённых в колледже лет будто бы никогда и не бывало, и казалось, что всю жизнь я таскаю тяжеленный рюкзак, шагая по бесконечно долгим дорогам под убийственно жарким солнцем. Тогда я, помнится, пришёл к выводу о том, что суть службы морского пехотинца — боль.
Но случались и моменты душевного подъёма, которыми мы вознаграждались за долгие часы переходов на натёртых ногах. Помню, как однажды под вечер мы брели по неровной просеке, тянувшейся по холмам до того места, где располагался наш временный лагерь. Добравшись до вершины очередного подъёма, я поднял глаза и увидел, как головной взвод преодолевает другой. Они виднелись на тропе как два обрывка цепи, один тянулся за сухопарым майором Сеймуром, командиром роты, а другой — за прыгающим вверх-вниз алым вымпелом, который нёс знаменосец. Когда он достиг вершины следующего холма, флаг распрямился на ветру, подхваченный порывом ветра, на какой-то миг показалась золотая буква «Н», затем флаг снова свернулся и постепенно, по мере того как знаменосец спускался по склону, исчез из вида. Следом за ним сквозь поднятую им пыльную дымку проковыляла колонна — обмундирование в чёрных пятнах пота, выцветшие от постоянного мытья бледно-жёлтые брезентовые ремни с подсумками, рюкзаки с прицепленными скатками одеял, приклады винтовок, темнеющие коричневыми мазками на повседневных оливково-коричневатых морпеховских рубашках.
Сразу же за просекой начинались леса, тянувшиеся до самого горизонта, где над зубчатой линией верхушек деревьев висело солнце — гигантский оранжевый шар, плывущий над зелёным морем. Воздух, пропитанный запахом сосен, остывал и был дремотно неподвижен, как летним вечером где-нибудь на Юге. Оступаясь, я спустился в седловину между двумя холмами, снова пошёл в гору, снова спустился, и с радостью увидел простиравшуюся впереди равнину. Где-то через четверть мили тропа влилась в мощёную дорогу, которая вела к лагерю. Мы с радостью заметили за деревьями проблеск асфальта. Увидев, что осталось преодолеть последний отрезок пути, рота зашагала быстрее, почти весело. Несколько морпехов в голове колонны затянули строевую песню, остальные подхватывали припев.
Девка живёт на высоком холме.
Лайзонька-Лайза, Лайза-Лайза-Джейн!
Мне не даёт, а сестрёнка — вполне.
Лайза-Лайза Джейн!
Ух-ты, да ух, Лайза-Лайза, Лайза-Лайза-Джейн!
Лайзонька-Лайза, Лайза-Лайза-Джейн!
В Лэкауонне девка живёт.
Лайзонька-Лайза, Лайза-Лайза-Джейн!
Девка — улёт, только мне не даёт.
Лайза-Лайза Джейн!
Ух-ты, да ух, Лайза-Лайза, Лайза-Лайза-Джейн!
Лайзонька-Лайза, Лайза-Лайза-Джейн!
Песня эта звучала как вызов. Ребята протопали тридцать миль нехожеными тропами, по сильной жаре, каждый тащил на плечах сорок фунтов снаряжения, но возвращались они с песней. Ничто не могло их сломить. Слыша, как рёв «Ух-ты, да ух, Лайза-Лайза, Лайза-Лайза-Джейн!» разносится на весь лес, я испытывал гордость за несгибаемый дух бойцов нашей роты и радовался тому, что я один из этих ребят.
* * *Пришла осень, мы провели неделю в Норфолке на курсах по обучению десантированию с моря. Днём мы боролись с морской болезнью, качаясь на бурных волнах Атлантики, по вечерам пьянствовали в барах на улице Саут-Грэнби. Потом вернулись в Куонтико учиться тому, как вести уличные и ночные бои, играя в войну в тусклом мерцающем свете осветительных ракет. Неделю за неделей, месяц за месяцем мы обучались нашему жестокому ремеслу, и каждое занятие было очередной ступенькой эволюции, в результате которой мы превращались из гражданских людей в профессиональных военных. Но завершиться это превращение могло только после службы во Вьетнаме, так как есть в войне некоторые особенности, которые нельзя постичь в ходе обучения, каким бы реалистичным и напряжённым оно ни было. А в Куонтико процесс обучения был настолько приближён к реальности, насколько это вообще возможно вдали от войны.
