Василий Масловский - На Cреднем Дону
— Из того, что жизнь весела и петухов на три области слышно.
— Скалишься?..
— Не скалиться — со смертью в обнимку долго не прожить, — длинноногий уселся у самого ручья, указал глазами на место рядом. — Мы уже третий день бегаем на эту высоту. — Обжегся, выматерился, стал хлебать жидкую кашу.
— Наших тоже немало там. Сегодня еще четыре свечки поставили. Только покажешься из-за гребня, а они уж тут как тут, здрасте, — морща лоб, Шляхов подул в ложку, подставил под нее ломоть хлеба.
Кленов с интересом вглядывался в скуластое, в мелких следах оспы лицо соседа, в бугристые складки меж бровей, когда он дул в ложку.
— Через полчаса атака! — сообщил Турецкий, вернувшись откуда-то. Стал на колени у ручья, окунул голову в воду.
— Каши похлебайте, — позвал Шляхов.
— Потом, потом. Сейчас некогда уже. К машинам! Догрузите снаряды. Гранат побольше. Атака общая. Две бригады вместе.
В небе, налитом солнечным блеском, над балкой проплыла «рама».
— Ну теперь жди. Вот сука! — длинноногий выскребал из котелка, опасливо поглядывая в небо, где кружилась «рама».
У кухонь остановились Т-34 и две Т-70. Из командирского люка Т-34 выпрыгнул мешковатый, плотный инженер-капитан, командир ремонтной роты.
— Принимай подарок! Комбриг все три тебе приказал! — окликнул инженер Турецкого.
Турецкий опять сунул голову в ручей, отряхнулся по-собачьи, не вставая с карачек, через плечо покосился на прибывшие машины.
— Опять дубовой клепкой дыры заделываешь?
— Быстро надо, дорогой, быстро, — по-домашнему добрые в густой опушке ресниц глаза инженера дрожат ухмылкой. — И спасибо не скажешь?
Турецкий встал. Зернистые капли с волос скатывались за ворот, по смуглым щекам и подбородку — на шею.
— Один черт мало. Четыре гробанули. А день только начинается.
— Дураков и в церкви бьют.
— Ну ты! — устало огрызнулся Турецкий, подтянул ремень на животе. — Костя, бери «тридцатьчетверку». Пулеметы, пушка работают?
— Все в порядке, дорогой. Можешь бить фрицев.
Налетели «юнкерсы» и «Ме-109». «Ме-109», оказывается, тоже могут бомбить. Бомбы у них страшные. Рвутся метрах в пятнадцати-двадцати над землей и засыпают градом осколков. От них не спасают и щели. Часть «юнкерсов» ушла к Дону, и оттуда доходил тяжелый с перекатами грохот. После налета немцы пошли в атаку сами. Их танки в блескучем и подвижном зное показались на скатах кургана. Покачиваясь и как бы щупая перед собой пушками пространство, они медленно скатывались на мерцавшую полынью и зноем степь, приближались к балке, где, рассредоточившись, стояли танки Турецкого.
По броне резко постучали. На крыле стоял комбриг.
— Выходи в колонне на дорогу и жми на всю железку. Главное — скорость. Нужно найти и подавить пушки. Иначе нам не жить. — Лоб комбрига облепили косицы жидких волос, квадратный рот по-сазаньи хватает раскаленный воздух. Лицо синюшное.
Турецкий согласно кивает головой. Он понял мысль комбрига и знает, что это значит.
— Надо, голубчик. Сколько мы из-за них потеряли в эти три дня и людей, и танков. — Комбриг тоже понимает, куда и на что посылает этих ребят, и приказ его больше напоминает просьбу. — Действуй, как подскажет обстановка.
По гребню балки уже поднимаются Т-34 и Т-70 соседней бригады и выходят навстречу спускающимся вниз с кургана немецким танкам. По немцам бьет и единственная батарея откуда-то сзади. Загорается пшеница, и белесый дым затягивает подножие кургана. Башни немецких танков ныряют как в молоке. Их плохо видно.
«Значит, плохо видно и нас», — успокаивается Турецкий. Немцы, однако, увидели их, обстреляли, но тут же бросили: огонь с фронта все нарастал.
Маскируясь дымом, танки Турецкого выскочили на гребень высоты и скрылись за обратными ее скатами. В отрогах балок забелел хутор Крутяк. «Будь ты неладен, — чертыхнулся Турецкий. — Третий день добраться до тебя не можем». Просигналил: «Делай, как я!», и все четыре машины круто завернули влево, скрылись в золотистом море цветущего подсолнуха.
Машина Лысенкова, вырвавшаяся вперед, остановилась вдруг. Старший лейтенант открыл люк, спрыгнул на землю, побежал к ней. Желтая цветочная пыльца мазала лицо, руки, одежду. На бортах, крыльях лежали сбитые желтые лепестки и целые шляпки подсолнухов. Звякнул люк механика, высунулась голова Лысенкова:
— В чем дело?
— Вот они.
Метрах в двухстах, в пожелтевших кустах боярышника, пряталась шестипушечная батарея. Она была левее той, на которую выскочили они утром. Со стороны кургана ее укрывал дубовый лесок. Пушки какие-то особые. Длинноствольные. Турецкий раньше и не видел таких. Стволы пушек дергались, и перед ними вспыхивали белесые облачка: батарея с закрытых позиций вела огонь по нашей пехоте и танкам. Турецкий ощутил знакомый холодок под сердцем и необыкновенную легкость во всем теле. Рот наполнился солоноватым привкусом железа.
— Давай! — махнул он Лысенкову и, придерживая одной рукой бинокль на груди, спотыкаясь о подсолнухи, побежал к своей машине.
По тому, как засуетились у пушек, Кленов понял: их увидели. Но что ты успеешь при таком расстоянии.
Как взбесившиеся слепые животные, танки метались по окопам, кроша железо, снарядные ящики, вдавливая в горячую землю голых по пояс и облитых потом артиллеристов. За курганом, где гремел бой, тоже будто что-то переломилось, стало тише.
— Теперь в хутор! — высунулся Турецкий из люка. — Подсыпем им жару и в хуторе!
— Товарищ старший лейтенант!..
Задрав пушку к небу и завалившись одной гусеницей в заросшую орешником промоину, в устье балки стоял Т-34. У передних катков, скрюченные, сидели удивительно маленькие две обугленные фигурки.
— Наши…
— Соседней бригады номера на башнях. — Турецкий подошел ближе, тронул одного за плечо. Плеча не стало, рассыпалось. За спиной звякнула проволока. — Сожгли сволочи!..
Подошли из других экипажей.
— Проволока. Прикрутили к гусенице, а потом облили бензином и подожгли.
— Живыми…
— Тоже, видно, искали батарею.
— Да мы не одни тут, старшой!
Со стороны Филипповского в Крутяк скатывались серые утюги танков. В Филипповском стояла бригада подполковника Баглюка. Турецкий сразу узнал его юркие «семидесятки».
— «Бетушки» без гусениц, босиком.
На выгоревшем гребне кургана показались немецкие танки. Отстреливаясь, они пятились назад. Натолкнувшись на слаженный огонь с тыла, немцы заметались, подставляя борта. Подошли танки с фронта, и участь немцев была решена. Больше до вечера они не лезли.
* * *На заре, когда все отмякало, отходило, свежело, запах гари и трупов становился невыносимым. Этот запах оседал и растекался по оврагам и балкам, где спали измотанные дневными боями солдаты. Но едва солнце золотило пепельно-бурую ободранную снарядами макушку кургана и его лучи начинали играть на дымной от росы траве, налетали «юнкерсы», ухали минометы и пушки, тощий, невыспавшийся рассвет распарывали строчки пулеметов и автоматов — карусель смерти закручивалась на целый день.
— И чего мы цепляемся за эту шишку? — ныл маленький круглоголовый башнер из новеньких, мигая поросячьими ресницами. — Отошли бы за Дон и били бы оттуда спокойненько.
— Сколько ж отходить можно? — глухо отозвался на его слова Кленов. И без того высокий, он в былку высох за эти дни. Кожа на шрамах пожухла на солнце, шелушилась. — За Доном — Волга… Этак, что ж, немец прибирает нашу землю, а мы удержать не можем?..
— Удержи попробуй. Кантемировка и Миллерово у него уже, — не унимался башнер.
— Старшой, переведи ты его в пехоту. Надоел, спасу нет.
Над балкой взвилась и рассыпалась цветными огнями ракета.
Покачиваясь черными башнями и ныряя в синеватую чадную мглу, с крыльев кургана уже скатывались немецкие танки.
— Маманюшка родная! — сосчитав танки, ахнул тот, кого просили отправить в пехоту. — Дело ладаном пахнет. Пропали!
Турецкий заглянул в круглое, помертвевшее лицо парня, возразил серьезно:
— Это ты уж через край хватил. Куда они денутся все. Пяток подобьем, остальные удерут.
За танками густыми цепями шла пехота. Горячий ветерок от немцев принес запах спиртного. У пехотных окопов два танка остановились и тут же распустили пушистые хвосты дыма.
Машины Турецкого маневрировали, вели огонь. Справа и слева было то же самое. Неожиданно перед триплексами механика выросла растопыренная фигура комбрига, Турецкий приоткрыл люк.
— Снова тебе, голубчик, — безбровое бабье лицо подполковника улыбалось виновато, голос совсем не по-военному был отечески добр и просителен: — Бери пару машин и выходи по балке к высохшему степному пруду. Замаскируйся за греблей и жди, пока не подставят борта. Все решают минуты. Иди, голубчик, — набухшие красные веки комбрига гнали слезу.
