Аарон Аппельфельд - Цветы тьмы
Марьяна, чей голос он отчетливо распознал, пыталась успокоить мужчину, но он продолжал стоять на своем. В конце концов Марьяна произнесла несколько фраз, насмешивших мужчину. Спор затих и сменился едва слышным шепотом.
Сон у него уже отняли. Он был начеку, и его внимание становилось все более острым. Из Марьяниной комнаты доносились скрипящие звуки, как будто кто-то пытался двигать тяжелую мебель. Эти движения все время усиливались, и было понятно, что слов не стало и только невидимые движения делают свое дело.
Потом он услышал, как Марьяна говорит:
– Если я тебе не желанна, можешь выбрать себе другую женщину. Я не единственная в этом заведении.
Ответа мужчины он не разобрал. Они заспорили, но без злости. Под конец он услышал, как мужчина сказал:
– Ты очень хорошо знаешь мои условия.
– Я стараюсь, но не всегда получается.
– Это твое дело.
– Я всегда пила, и только в последнее время ты начал жаловаться.
– Потому что ты перебираешь. Пьяная женщина – это женщина с изъяном.
– Ты не прав, выпившая женщина – это женщина, свободная от всех пут и способная любить как следует.
– Мне не нравится, когда мешают одно с другим, выпивка сама по себе, а любовь сама по себе.
– А я как раз считаю, что их стоит сочетать. Любовь без рюмочки – это любовь тусклая, безвкусная и полная преград.
– Понятно, – последовал ответ, и было ясно, что он с ней не согласен.
– Что поделаешь, такая уж я, уже не переменишь.
Несмотря на усталость, Хуго уловил весь разговор. Слова «пьяный» и «коньяк» не были ему незнакомы. Дядя Зигмунд, мамин брат, страдал пристрастием к коньяку, и в доме у Хуго эта тема была постоянным предметом разговоров. Хуго любил дядю, даже когда он бывал навеселе. Когда он приходил к ним домой выпившим, мама выставляла Хуго из гостиной и велела ему не выходить из своей комнаты. Дядя Зигмунд был веселым пьяницей, шутил насчет своего пьянства и всех смешил. Одна только мама не смеялась. Его пьянство огорчало ее, и временами она от этого плакала.
Тем временем Хуго уснул.
Во сне он был со своими родителями, они купались в реке Прут. Вдруг появился дядя Зигмунд, пьяный и грязный. Мама в отчаянии пыталась заслонить от взгляда Хуго это постыдное зрелище. Сделать это руками у нее не получалось, так она накинула большое купальное полотенце ему на голову, и оно целиком окутало его. Хуго не хватало воздуха, и он попытался сбросить с себя полотенце, но мама держала его обеими руками и не желала слушать его криков. Но тут ее хватка ослабла, и Хуго упал в воду Прута, которая внезапно поменяла цвет и стала черной и липучей.
Увидев это, мама схватила его и потащила двумя руками с криком: «Ребенок утонул, ребенок утонул, спасите!» От духоты, а может, от крика, Хуго пробудился от этого кошмара.
Первый утренний свет проник в чулан. Из Марьяниной комнаты теперь доносились веселые голоса, как будто там катаются по кровати и бросаются подушками. Было ясно, что это не тот мужчина, что ворчал раньше. Этот мужчина был веселым и забавлял Марьяну.
– Ты смешной, – повторяла она.
– Я не собираюсь тебя смешить.
– А вот смешишь. Хорошо мне с тобой.
– Сейчас откушу тебе что-нибудь.
– И я тебе что-нибудь откушу!
Смех все усиливался, и было понятно, что они рады друг другу.
Потом послышался голос мужчины:
– Поздно уже, мне пора идти.
– А когда снова придешь? – тут же последовал вопрос.
– Не знаю, нашу часть переводят севернее.
– Если придешь сюда, не забудь меня.
– Понятное дело.
– Тебе было хорошо со мной, правда?
– Чудесно.
После непродолжительной паузы он сказал:
– Наверное, нашу часть отправят на фронт.
– Надеюсь, что нет, – ответила Марьяна.
– Помолись за меня, чтоб не ранило, лучше пусть убьет, чем ранит. С раненого толку, как с мертвого. Я ухаживал за многими ранеными солдатами.
– Я буду молиться, обещаю тебе.
– Ходишь в церковь?
– Иногда.
– Мое полное имя – Иоганн Себастьян. Родители назвали меня в честь знаменитого композитора. Они надеялись, что я стану музыкантом.
– Я буду молиться, обещаю тебе.
– Странная просьба, да?
– Нет, почему же?
– За последние два года я видел слишком много раненых.
– Не бойся, милый.
– Я смерти не боюсь. Страшно, если ранят.
Он ушел, а сразу за ним ушла и Марьяна. Снова стало тихо.
Хуго положил голову на шкуры и сказал самому себе: «Странные вещи тут происходят, ничего не понимаю». Он закрыл глаза, и снова привиделся ему дядя Зигмунд. Из-за пристрастия к выпивке он не окончил учебу на врача. Раз за разом он обещал своей сестре, что вот-вот бросит пить и возобновит учебу. И так оно тянулось годами.
Не только его пьянство было постыдно. Иногда он приводил с собой женщину, обычно какую-нибудь простушку из таких же пьянчужек, как и он. Они прямо-таки увивались за ним, обнимали и целовали его на глазах у всех и объявляли: «Зигмунд – принц, Зигмунд – король!» При виде подобной дамочки мамины глаза становились печальными. Папа был менее чувствителен к странным дядиным выходкам. Он садился и беседовал с ним, иногда целыми часами, о медицине и литературе. Хуго ничего не понимал из этих их разговоров, но любил их слушать. Уже тогда он говорил себе: «Все, что я вижу – сберегу в своем сердце». Уже тогда ему было больно от мысли о том, что жизнь проходит и мертвые не восстанут к жизни.
10Похоже, про Хуго забыли, потому что только в десять часов Марьяна появилась в дверях чулана с кружкой молока в руке.
– Как поживает миленький Марьянин кутеночек?
– С ним все в порядке, – подделался он под ее тон.
– Марьяна сейчас приберет в комнате, и сможешь перейти туда. Сегодня утром Марьяна не будет спать. Ей нужно сходить в город за покупками. А ты можешь тихонько там посидеть.
– Спасибо.
– Что это ты за все благодаришь? Марьяна не привыкла к благодарностям. Благодарят только за что-нибудь большое.
За что, к примеру? – хотел спросить он, но промолчал.
Он пил теплое молоко, и с каждым глотком чувствовал, как жажда, мучившая его с момента пробуждения, проходит. Тем временем Марьяна прибрала в комнате, накрасилась, сменила блузку, и когда вернулась к нему, была уже другой: у нее было открытое, озаренное улыбкой лицо довольной женщины.
– Кутенок милый, Марьяна запрет комнату, и если кто-то постучит в дверь, не отзывайся.
Марьянина манера говорить о себе в третьем лице забавляла его. Ему не приходилось слышать, чтобы люди так говорили. Марьяна снова повторила свой наказ: «Если постучат в дверь, не отвечай. Смотри не ошибись, слышишь?
Иногда Марьяна говорит с ним по-немецки, на ломаном языке, немного похожем на детскую речь. Несколько раз его подмывало поправить ее ошибки, но он чувствовал, что Марьяне это не понравится.
Перед уходом она сказала:
– Если проголодаешься, поешь бутерброды, что лежат на тумбочке, они вкусные, – вышла и заперла за собой дверь.
Он остался на месте, и на миг ему показалось, что его предшествующая жизнь переместилась в мир снов и стала далекой и недосягаемой, а действительность состоит теперь из чулана, Марьяниной комнаты и самой Марьяны.
Эта мысль пронзила его, и Хуго одолела острая тоска – а за ней сразу пришла жалость к себе.
А потом он рухнул на пол и расплакался. Рыдал Хуго долго. Плач переполнял его, и он ощущал холодные стены одиночества. Постепенно рыдания перешли в прерывистые подвывания собачки, которую вышвырнули из теплого дома в конуру.
От всего этого плача он уснул на полу и настолько ничего не чувствовал, что даже приход Марьяны его не разбудил. Только когда она тронула его за ногу, он встрепенулся и понял, что спал.
– Мой кутеночек уснул.
– Я спал… – пробормотал он.
– Сейчас принесем тебе горячего супу. А почему бутербродов не поел?
– Я спал, – повторил он, пытаясь полностью пробудиться.
– Кто-нибудь стучал в дверь?
– Я ничего не слышал.
– Спал мой миленький, спал как убитый, – сказала она и расхохоталась.
Тут же сходила и принесла ему суп и две котлеты. Хуго ел, сидя на полу, а Марьяна уселась на кровать и наблюдала за ним.
– Сколько тебе лет, миленький? – спросила она, забыв, как видно, что уже спрашивала.
– Одиннадцать, недавно был мой день рождения.
– Ты выглядишь постарше своих лет.
– Когда мама придет навестить меня? – вырвалось у него.
– На улице евреям очень опасно, лучше посидеть дома.
– А я под защитой, правда? – отчего-то спросил он.
– Ты в доме у Марьяны. Это немножко необычный дом, но ты к нему привыкнешь. Если кто-то спросит, чей ты – отвечай во весь голос: я Марьянин, слышишь?
Это наставление в очередной раз поразило его, но он не открыл рта.
