Аарон Аппельфельд - Цветы тьмы
Теперь тайна обрела Марьянины черты.
Раньше он встречал Марьяну несколько раз, большей частью на темных тропинках. Мама приносила ей одежду и еду. Их встречи были прочувствованными и длились лишь несколько минут. Иногда они не встречались подолгу, и Марьянины черты стирались из его памяти.
Он приткнулся в темном углу, завернулся в какую-то овечью шкуру, и сдерживавшиеся до сих пор слезы брызнули и залили ему лицо.
– Мама, где ты? Где ты? – стонал он, как брошенный звереныш.
Наплакавшись, он уснул, и во сне очутился дома, а точнее – в своей комнате. Все было на месте. Вдруг появилась Анна и встала в дверном проеме. Она подросла и была одета в традиционное украинское платье. Оно шло ей.
– Анна! – закричал он.
– Что? – ответила она по-украински.
– Ты разучилась говорить по-немецки? – испуганно спросил он.
– Не разучилась, но я очень стараюсь не говорить по-немецки.
– Папа говорит, что родной язык невозможно забыть.
– Так оно, наверное, и есть, но я так старалась, что немецкие слова не лезут мне на язык, – сказала она на беглом украинском.
– Странно.
– Почему?
– Странно говорить с тобой по-украински.
Анна улыбнулась хорошо знакомой ему улыбкой, в которой смешались застенчивость и довольство собою.
– По-французски тебе тоже трудно говорить?
Она снова улыбнулась и сказала:
– В горах не говорят по-французски.
– Когда мы вернемся после войны, снова будем говорить по-немецки, правда?
– Полагаю, да, – сказала она как взрослая.
Только теперь он увидел, как она изменилась.
Она выросла, пополнела и стала больше похожа на юную крестьянку, чем на знакомую ему Анну. Кое-какие черты лица остались прежними, но стали более округлыми и полными.
– Анна! – сказал он.
– Что?
– А до конца войны ты не вернешься к нам? – спросил он и сам удивился своему вопросу.
– Мой дух все время здесь, но мое тело пока что должно быть в горах. А ты?
– Я пока что буду у Марьяны.
– У Марьяны?
– Такое впечатление, что она хорошая женщина.
– Надеюсь, что ты не ошибаешься.
– Мама тоже сказала мне, что она хорошая женщина.
– Как бы там ни было, остерегайся.
– Кого?
– Этих женщин, – сказала она и исчезла.
7За миг до пробуждения Хуго успел увидеть, как Анна уменьшается до привычных ему размеров. Он так обрадовался, что она не переменилась, что от избытка чувств захлопал в ладоши и закричал «Браво!»
Он снова осмотрел чулан. Глаз остановился на цветастой широкополой шляпе, напоминавшей шляпы фокусников, которая висела на гвозде. Марьяна – фокусница, промелькнула у него мысль, ночью она развлекает посетителей цирка, а днем спит. Цирк ей как раз подходит. Тут же ему представилось, как она кричит по-птичьи, бросает высоко вверх шары и с изумительной ловкостью удерживает на голове три разноцветные бутылки.
Открылась дверь, и в проеме снова возникла Марьяна. На этот раз на ней было красивое платье в цветах, волосы собраны кверху, а в руках она держала тарелку супа.
– Прямиком с нашей кухни, – объявила она.
Хуго взял тарелку, уселся на свое место и сказал:
– Спасибо.
– Чем тут мой миленький занимался? – спросила она несколько искусственным голосом.
Хуго сразу заметил этот новый тон и ответил:
– Спал.
– Хорошее дело поспать, я тоже поспать люблю. А что видел во сне?
– Не помню, – сказал он, не раскрывая своих секретов.
– А мне снятся сны, и, к сожалению, я их помню, – сказала она и расхохоталась во весь рот.
Дома ни папа, ни мама не называли его «миленьким», «сладеньким» и тому подобными нежными словечками. Родителям претила такая словесная ласка.
Голодный Хуго мигом расправился с супом.
– Сейчас принесу тебе второе. Успел поиграть в шахматы?
– Я уснул, даже рюкзак не открывал.
– После еды можешь поиграть в моей комнате.
– Спасибо, – сказал он, радуясь тому, что слушается маминых наставлений.
Всего лишь день прошел с тех пор, как они расстались с мамой, а новое место уже не казалось ему чужим. Приходы и уходы Марьяны напоминали ему – возможно, своей периодичностью – мамины появления в подвале. Несколько часов назад ему показалось, что мама вот-вот войдет в чулан. Сейчас же он увидел, как она удаляется, скользя на волнах тьмы.
Тем временем вернулась Марьяна и принесла ему котлету с картошкой, сказав:
– Привет тебе от мамы, она добралась до деревни и останется там.
– Когда она придет навестить меня?
– Дороги сейчас опасные, ты же знаешь.
– Может, я к ней схожу?
– Для парней дорога еще опасней.
День превратился теперь для него в череду коротких снов. То это было парение в вышине, то плавание во тьме. Его внезапно разлучили с родителями и друзьями, и вот теперь он сидит в одиночестве на этом чужом полу, устланном длинными ковриками, с которых на него глазеют вышитые большущие коты. Странно: сообщение о том, что мама благополучно добралась до деревни, он не воспринял как добрую весть. Он всегда был убежден, что мама принадлежит ему. Иногда уходит, но всегда возвращается вовремя. И сейчас новость о том, что она жива, прозвучала для него как нечто само собой разумеющееся. Он еще не знал, что там, снаружи, каждое удавшееся передвижение – уже чудо.
Хуго вытащил из рюкзака шахматы, расставил фигуры на доске и сделал первый ход. Чтение книг и беседы до позднего вечера – эта часть жизни принадлежала маме. А шахматы и прогулки по городу и за городом принадлежали папе. Папа немногословен, он внимательно слушает и отвечает одним словом или двумя. Родители оба фармацевты, но у каждого свой мир. Шахматы – игра с множеством ухищрений, и папа Хуго играет отлично. Хуго знает правила игры, но не всегда проявляет необходимую осторожность. Он рискует без необходимости и, понятное дело, проигрывает. Отец не отчитывает его за поспешность и ненужный риск, а только мягко посмеивается, как бы говоря: кто рискует без нужды, обречен на неудачу.
Когда папу схватили и отправили в лагерь, Хуго плакал дни напролет. Мама пыталась убедить его, что папу не схватили, а отправили на работу вместе со многими другими мужчинами, и скоро он вернется, но Хуго был безутешен. Он представлял себе слово «схватили» в виде волков. Сколько он себя ни уговаривал, никак не мог выкинуть этих волков из головы. Час от часу их стая увеличивалась, и они волокли схваченных людей своими громадными зубами.
Он проплакал несколько дней и перестал.
Хуго поднял глаза от шахматной доски: розовая комната по-прежнему его озадачивала. На тумбочках в позолоченных рамочках поблескивали фотографии Марьяны, одетой в экзотические купальные костюмы. Ноги стройные, талия узкая, а груди выпирают как две дыни.
Странная комната, говорил он себе и пытался припомнить что-то похожее, но вспоминалась только парикмахерская, которую все называли «парикмахерской Лили», куда приходили состоятельные и избалованные женщины и сидели, развалившись в шезлонгах – а мама презирала все это.
Когда он сидел, погрузившись в игру, послышался женский смех. Не будучи знаком с домом, он не знал, раздается ли этот смех из соседней комнаты или со двора.
Он чувствовал, что его жизнь окутана многими тайнами. Но в чем они состоят, он мог лишь догадываться. Поиски приводили его в разные странные места. На этот раз ему показалось, что это смеется учительница физкультуры. Она была бесшабашной, говорила громким голосом, орала на дворника и на учеников и была всесильной повелительницей школьного двора.
Он встал, подошел к окну, отодвинул занавеску, и его глазам предстал маленький неухоженный двор, огороженный частоколом. Посреди двора стояли две коричневые курицы.
Он прислушался. Смех продолжался и переливался, но стал теперь приглушенным, как будто рот смеющейся женщины чем-то прикрыли либо она сама подавляет свой смех. Странно, сказал он себе, удивленный этим тихим двориком, живущим своей мирной жизнью.
Дневной свет приобретал красноватый оттенок, и Хуго вдруг увидел перед собой своего друга Отто. Выражение лица, особенно губ, было как всегда пессимистичным, что бросалось в глаза. Хуго тут же ясно вспомнил, как он безнадежно махал рукой при проигрыше. Поскольку это махание повторялось при каждом проигрыше, оно запечатлелось в памяти Хуго как некое застывшее движение. Мама говорила, что Отто прячется в каком-то подвале. Но Хуго видел, как Отто сидел в кузове одного из грузовиков, отвозивших схваченных в облавах людей на железнодорожную станцию.
На миг ему показалось, что Отто стоит возле двери.
– Отто, – прошептал он, – это ты?
На его шепот никто не ответил, и Хуго понял, что совершил ошибку. Ведь Марьяна строго-настрого велела не отвечать, если кто-то постучит в дверь.
