Василий Веденеев - «Волос ангела»
Наконец-то! Пашка Заика идет по улице торопливо, часто оглядываясь. Почему он один — где рысак, запряженный в коляску с Губарем на козлах, где Яшка, цыганка? Нехорошее предчувствие спазмом сжало горло, тянущей пустотой отдалось в животе.
Антоний отступил за угол, поглядывая, не идет ли кто за Павлом. Никого. Дождавшись, пока тот поравняется с ним, тихо окликнул:
— Иди сюда…
Пашка вздрогнул, рука метнулась к карману, но, узнав главаря, немного успокоился и, оглянувшись назад, шагнул к нему.
— Б-беда!.. — Заика вытер мокрый рот тыльной стороной ладони. — В-всех повязали!
— Где? Кого?
Схватив его за ворот пиджака, Антоний увлек Пашку за собой в темный проход за церковью. Прижал к стене, уперся немигающим взглядом в потное лицо подручного.
— Ну, не тяни! Что?!
— Там… В «Нерыдае»… — Пашка перевел дух, перестал испуганно заикаться. — Пана легавые засекли.
— Ушел?
— Вроде… Губаря шлепнул, когда убегал.
— Молодец! — усмехнулся Антоний: одним стало меньше, не разболтает теперь ничего старичок. — А цыганка?
— Хотела выскочить с толпой. Все на выход ломанули, как стрелять начали, да ее прихватили.
— Сам не засветился?
— Нет, я подошел, когда шарманка на полную крутилась: милиция бегает, Губарь лежит, вытянувшись под ногами у жеребца. Видел, как Ангелину повели. Издали глядел. Кругом болтали, что Пан через сцену утек. Может, не возьмут они его, а? Отобьется?
— Возьмут, не возьмут… Чего сейчас гадать? — зло сплюнул Антоний. — Откуда только пронюхали?! Давай ловить извозчика и пулей к офицеру. Кончать его надо. Цыганка на него на первого выведет.
— Ага, ага… — понимающе закивал Пашка. Выбежал на проезжую часть улицы. Быстро поймал лихача.
Антоний, внимательно осмотревшись по сторонам, вышел из своего укрытия, впрыгнул в коляску.
— Гони на Ордынку. Полтина сверху! Там покажем, где остановиться.
Извозчик стегнул рысака. Погнал к Манежу, к Моховой, чтобы через мост проскочить в Замоскворечье.
Устроившись поудобнее на сиденье коляски, Антоний, взяв под локоть, притянул к себе Пашку, наклонился поближе к его уху и под мерный топот копыт по мостовой прошептал:
— На тебя только и надеюсь, Паша… Если вдруг Пан объявится, сразу в бок ему ствол и нажимай на курок… Да раза три нажми, живучий он, падла…
* * *У Диомида телефона не было. Выйдя от него, Черников заглянул в ближайший крупный магазин и, попросив разрешения позвонить, набрал номер кабинета Грекова. Трубку не снимали. Полистав пухлую, как у каждого журналиста, записную книжку, Анатолий нашел номер телефона дежурного по МУРу.
— Здравствуйте, мне бы Грекова разыскать.
— Позвоните завтра… — и короткие гудки.
Стоя на улице, газетчик задумался. Пойти сейчас к Федору домой? Нет, не годится, время еще довольно раннее, а Греков вернется с работы наверняка поздно. Сидеть, ждать, разговаривать с его мамой? У нее тоже есть свои дела. Она, конечно, начнет хлопотать, угощать его чаем с вареньем, еще прошлогодним, из старых запасов, почти несладким от недостатка сахара. Он будет слушать ее немудреные рассказы о житье-бытье, пить чай, стакан за стаканом… Нет, не годится. Лучше заглянуть к Федору позже, чтобы застать его наверняка — приходит же он домой, в конце концов?! А откладывать на завтра дело, о котором он хотел с ним поговорить, не стоит.
Черников бесцельно пошел дальше по улице, машинально разглядывая витрины. Вот и Театральная площадь с серым зданием бывшего универсального магазина «Мюр и Мерилиз» на углу, Малый театр. В стороне, у фонтана, извозчики поили лошадей.
Может быть, пока заглянуть к Андрею? Отсюда до Ордынки рукой подать — полчаса неспешным, прогулочным шагом. Разговор у них в прошлый раз не получился — Андрей был какой-то встопорщенный, злой, неопределенный. Да, именно неопределенный! Не нашедший чего-то важного, своего.
Должны же они полностью выяснить отношения до конца. Чувствуется, сколь много Воронцов тогда не договорил, так ничего и не ответил на его предложение посоветоваться с Федором. Решил он что-нибудь за прошедшие дни, или опять в разговоре будут неясные, туманные намеки на трагические обстоятельства судьбы, жалость к себе, так ему ранее не свойственная. Что там такое происходит в его жизни?
Да, пожалуй, стоит зайти: по крайней мере, можно будет потом поговорить с Федором обо всем сразу.
Уже подходя к дому, где жил Воронцов, Анатолий заметил странно знакомого человека, идущего ему навстречу по другой стороне улицы. Знакомым показалось сразу все: манера держать корпус при ходьбе, большие залысины на висках, видневшиеся из-под сдвинутой на затылок темно-серой шляпы, глубоко посаженные глаза — журналист был полностью уверен, что раньше с этим мужчиной они уже встречались. Но когда, при каких обстоятельствах, где?
Почему-то вспомнилось посещение Андрея в госпитале, во время империалистической войны, поездка в Питер. Возможно, виделись там, в Питере?
Анатолий приостановился, даже открыл было рот, чтобы окликнуть странно знакомого человека, но тот — видимо, сильно занятый своими мыслями — даже не заметил Черникова на малолюдной улице, совершенно не обратив на него внимания, прошел мимо, по другой стороне, направляясь к набережной Москвы-реки.
Неужели обознался? Нет, не должен — у Черникова всегда была хорошая память, а этого мужчину он уже точно видел раньше, возможно, даже говорил с ним, поэтому запомнил его лицо. Но где? Теперь будет мучиться, пока не вспомнит, и только когда все всплывет в памяти, сразу станет легче.
Поднявшись по лестнице, журналист постучал. Долго не открывали. Наконец за дверью раздалось шлепанье босых ног, звякнула щеколда. Лохматый парень в линялой майке и мятых брюках уставился на Анатолия сонными глазами.
— Здравствуйте, Воронцов дома?
Парень молча посторонился и, прикрыв за гостем дверь, прошлепал по темному паркету коридора к себе.
Черников вежливо постучал в дверь комнаты Андрея. Тихо. Он толкнул дверь, та подалась. Войдя, Анатолий услышал слабый стон, раздавшийся от окна. Он бросился туда.
Воронцов лежал боком на полу, бледный до синевы. Пальцы неудобно подвернутой руки едва заметно зашевелились.
— Андрей, что с тобой? — наклонился к нему журналист, схватил запястье, пытаясь нащупать пульс. Сердце билось слабо, глухими, неровными толчками.
— Андрей, очнись, Андрей! — затормошил родственника Черников.
Наконец Воронцов открыл мутные глаза. Губы его дрогнули.
— Ты… — выдохнул он с трудом. — Толя… они…
— Да что с тобой? — Анатолий быстро расстегнул на груди Воронцова рубашку, повернул его на спину. — Тебе надо в больницу. Я сейчас!
Выскочив в коридор, он постучал в дверь, за которой скрылся лохматый парень. Тот открыл быстро.
— Чего надо?
— Помогите отправить соседа в больницу… Мне кажется, он умирает.
— Воронцов, что ли? — недоверчиво спросил парень.
— Да, если можно, скорее… Надо помочь его вынести — и на извозчика.
— Ладно, только обуюсь.
Извозчика парень поймал быстро. Втроем они с трудом снесли вниз ставшего вдруг странно тяжелым Андрея. Тот сипел, натужно дыша, глаза его закатывались, показывая покрасневшие белки.
— Не тифозный? — с опаской спросил взявшийся за отдельную плату помочь им извозчик.
— По-моему, плохо с сердцем, — успокоил его Черников.
Больного устроили в коляске. Анатолий достал кошелек.
— Что вы?! — укоризненно посмотрел на него лохматый парень. — С каждым может случиться.
— Спасибо вам… Какая больница здесь ближе всего?
— Везите к Яузским, в «Медсантруд».
— Гони в больницу, — распорядился Черников, усаживаясь рядом с Воронцовым и бережно придерживая его, чтобы не упал. — Скорее!..
Проводив их, лохматый парень остановился покурить у крыльца, размышляя о превратностях судьбы, — недаром, придя со смены, он слышал, как упало что-то тяжелое в комнате соседа…
Часть четвертая
Пан, подхватив обмякшее грузное тело Федорина, втащил его в номер, бросил на пол, вернулся, захлопнул за собой дверь и запер ее на ключ.
Услышав шорох, резко обернулся: забившись в угол огромной, необъятной ширины кровати, на него расширенными от ужаса глазами смотрела полуголая женщина. Она судорожно потянула одеяло к горлу, густо намазанный помадой большой рот приоткрылся.
«Сейчас взвоет», — понял Пан и, не раздумывая больше ни секунды, прыгнул вперед, подминая ее под себя…
Когда она затихла, он медленно поднялся, брезгливо вытер руки об одеяло, накинул его край на посиневшее лицо женщины — Пан не любил смотреть на убитых.
Федорин, лежа на полу, застонал, тяжело повернулся, начал водить вокруг себя руками, нашаривая опору, чтобы встать. Подскочив к нему, бандит пнул его ногой в шею, под ухо. Нэпман засипел. Быстро стянув его руки и ноги длинными лоскутами, оторванными от лежавшей на столе рубашки, Пан безжалостно запихал в полуоткрытый вялый рот Федорина остаток сорочки. Теперь не заорет, а задохнется — так и черт с ним. Можно и его прибить, но вдруг в двери постучат — тогда Федорин пригодится: стоит только приставить ствол к виску — как миленький будет выкрикивать, что прикажешь.
