Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-5
Немного нас осталось в живых. Я был в числе тех, кого обманным путем везли из Лиенца в Шпиталь на «совещание», а затем в Юденбурге выдали Сталину.
В сентябре в СМЕРШ г. Новосибирска была доставлена случайно и наспех сколоченная группа из пяти человек в составе сотника П. Гусева, ст. лейтенанта Н.С. Давиденкова, есаулов М.Г. Земцова и А.И. Погодаева и войскового старшины Л.H. Польского. Перед октябрьскими праздниками состоялся суд — судил нас военный трибунал Запсибво (Западно-сибирского военного округа, Ред.). Четверым из нас дали по десять лет, а Погодаева приговорили к ВМН (высшей мере наказания — к расстрелу, Ред.). По наивности своей он рассказал, как в 1919 году, будучи юнкером в войсках атамана Уральского казачьего войска генерала Толстого, принимал участие в Лбищенском рейде, приведшем к гибели Чапаева. А семью Погодаева — жену и девочек — отправили в ссылку.
После суда нас препроводили в Новосибирскую тюрьму, а оттуда вскоре перевели в знаменитую в «Архипелаге ГУЛАГе» пересылку. В этом новосибирском лагере готовился большой этап в Норильск; ждали весны, чтобы отправить его по реке на барках. Но меня Бог миловал — наш этап переадресовали на второй, послевоенный, БАМ (Байкало-Амурская магистраль, Ред.). Там я провел пять лет.
В 1950-м году, в связи с тем, что КГБ добился опротестования нашего приговора по причине его «мягкости», нас, «подельников», собрали в г. Молотове (Перми). Новое следствие было пустой формальностью, и нас вскоре отправили на суд ВТ СКВО (военного трибунала Северо-Кавказского военного округа, Ред.) в г. Краснодар. Везли нас как «особо важных государственных преступников», в условиях неслыханного комфорта — в отдельном купе столыпинского вагона.
Наше положение осложнялось тем, что в январе того же года неожиданно была снова восстановлена смертная казнь, отмененная в мае 1947 года. Меня очень тревожила мысль; не может ли это повлиять на нашу судьбу? Но всюду, особенно в ростовской пересылке, где в политической камере сидели сотни людей, зековская «просвещенная» мысль напрочь отвергала такую возможность.
— Ну что вы, — говорили зеки (заключенные, Ред.), — разве не знаете священного права Римской империи — закон обратной силы не имеет!
Оказалось же, что в нашей стране имеет. Об этом мне сообщил приставленный к нам адвокат, которого я до начала суда первым делом спросил — применяют ли на практике к старым делам этот новый закон о восстановлении смертной казни?
— Да, применяют, — был его ответ.
Отказавшись от казенной зашиты, я тут же перестроился и начал давать кассационные поводы для отмены будущего приговора. Прокурор потребовал для всех троих — Давиденкова, Земцова и меня — смертной казни. Целые сутки мы ждали в камере оглашения приговора. Все 24 часа никто из нас не сомкнул глаз.
Наконец, объявили приговор: Давиденкову и Земцову — расстрел, Польскому — 25 лет ИТЛ (исправительно-трудовых лагерей, Ред.). Тут же, в зале суда, предложили нам написать прошение о помиловании. А затем всех вместе в «черном вороне» повезли из центра города обратно в тюрьму, где нас тотчас разъединили. Едва успел обнять и перекрестить своих несчастных товарищей.
А под Крещенье 1951 года, глубокой ночью проснулся от шума в тюремном коридоре — волокли на расстрел сопротивлявшихся «смертников». С кляпами во рту они что-то мычали, когда их тащили мимо моей камеры. Вероятно, это и были Давиденков и Земцов, подававшие о себе весточку…
Меня же вскоре с этапом отправили на Воркуту, где в спецлагере, называемом «Речлаг», 21 апреля 1956 года я освободился и был направлен в Ставрополь.
P.S. Хочу еще сообщить о самоубийстве в г. Шпитале видного деятеля русской эмиграции, писателя Евгения Тарусского (настоящая фамилия Рышков), члена РОВСа и соредактора журнала «Часовой». Это произошло на моих глазах. Он повесился на своем галстуке на оконном шпингалете ночью 29 мая 1945 года в одном из бараков, где содержались те, кого привезли из Лиенца. Труп Тарусского, в числе многих других трупов несчастных офицеров, предпочивших такую смерть выдаче на расправу Сталину, передали в руки НКВД вместе с нами.
Кстати, нашу передачу в Юденбурге (Австрия) осуществляли чины палестинского корпуса под свист, улюлюканье и ликование собранных из газет 3-го Украинского фронта журналистов той же национальности. Особенно неистовствовали женщины, изощряясь в грубейшей лагерной брани.
Говоря о Шпитале: кроме нескольких казаков, спрятавшихся на чердаке барака, там был и такой храбрец — хорунжий Ю.Т. Гаркуша (в газете «Казачья Лава», издававшейся ОКВ в Потсдаме, он писал под псевдонимом Терновой) опрокинул один из больших барачных шкафов и укрывался в нем до того момента, пока английская охрана не ушла со своих постов. Тогда он выполз из шкафа и пешком добрался до Лиенца. Такой остроумный выход подсказал ему его предыдущий опыт: будучи в немецком плену, он трижды бежал из него. В итоге он попал сначала в газету РОА «Доброволец», а затем уже перевелся к нам.
Кстати, под псевдонимом Терновский Гаркуша несколько лет работал на радиостанции «Свобода», и я, живя в Пятигорске, слышал некоторые его выступления. Во Владикавказе проживают его дочь и внучка, которые хотели бы знать подробности об Обстоятельствах его недавней смерти в Нью-Йорке и хотели бы на память иметь что-либо из его личных вещей (фотографии, документы и пр.).
Леонид Романков
ЛЕГЕНДАРНЫЙ ЧЕЛОВЕК
(о Николае Давиденкове)
Когда-нибудь, если у меня хватит времени, сил и таланта, я напишу об этом человеке документальную повесть. Впрочем, как бы я ни собирался написать сухо и точно, все равно, наверное, получится роман. Роман с удивительным, озорным, трагическим сюжетом — таким, какой была его жизнь…
В семье нашей о нем упоминалось глухо, как о без вести пропавшем в годы войны — только после хрущевской оттепели стали просачиваться какие-то сведения. О нем меня расспрашивал литературовед Леонид Чертков, позже эмигрировавший в Австрию, который узнал, что во время войны некий литератор Давиденков будто бы опубликовал в Париже одно стихотворение из ахматовского «Реквиема». А потом в «Архипелаге ГУЛАГ» я прочел посвященный ему отрывок — вариант биографии — с цитатами из его письма к Лидии Корнеевне Чуковской.
Я пришел на улицу Горького, 6, и с того момента началась наша долгая дружба с Лидией Корнеевной. Она стала отдавать мне письма, имеющие отношение к «Коле Давиденкову».
Так я познакомился с его однодельцем по аресту 1938 года М.Н. Рабиновичем, сидевшим с ним в Находке К.И. Мищенко, сокамерником по краснодарской тюрьме Л.Н. Польским, солагерником A.A. Козыревым; пришло письмо от доктора наук М.Г. Ярошевского, встретившегося с ним в следственной тюрьме на Шпалерной…
Неожиданно стали всплывать написанные им стихи, удивительным образом сохранившиеся в людской памяти; его рисунки — или на полях писем из армии, или сделанные в лагере; нашлись некоторые его статьи и эссе. На Западе был опубликован ряд мемуарных книг, где его упоминают как удивительного, незаурядного человека (Борис Ширяев, «Неугасимая лампада»; С.Г. Мюге «Улыбка фортуны»). И, наконец, уже почти случайно, нашлась его вдова, Вера, живущая в Америке, и его сын Сергей — теперь вице-президент одной из американских компаний. Мы встретились с ними, и Вера много рассказала о Колиной жизни на Западе до момента выдачи казаков Сталину в г. Лиенце, 1 июня 1945 года. С тех пор она ничего о нем не знала, и сын его (она тогда была беременна) никогда не видел отца. Мне удалось собрать много свидетельств, и все равно жизнь и смерть Николая Давиденкова остаются загадкой.
Коля часто рассказывал благодарным слушателям разнообразные версии своей биографии (на новосибирской пересылке он в течение полутора месяцев «тискал романы» зекам в камере, и я думаю, что он был отменным сочинителем), и оказалось, что есть много людей, которые от него лично слышали о его похождениях; но сведения не слишком хорошо увязываются друг с другом.
Я попытался вычленить из противоречивых свидетельств некую общую канву, хронологическую линию судьбы; вместе с моей сестрой, Любовью Петровной Мясниковой, мы сложили полученные крупицы сведений, и вот что у нас получилось.
Студент биологического факультета ЛГУ Николай Давиденков был арестован 1 мая 1938 года (вместе с ним был арестован Лев Николаевич Гумилев) по делу о мифической студенческой террористической организации, якобы намеревавшейся взорвать Дворцовый мост, убить Жданова и т. п. По этому делу также проходили Шумовский, Иерихович, Ярошевский, Люблинский, Предтеченский, Гольдберг, Дернов. После допросов с применением пыток в сентябре 1938 года военный трибунал вынес приговоры — Коле, в частности, 8 лет лагерей с поражением в правах. Дело было отправлено, по настоянию Москвы, на доследование; в это время сняли и расстреляли Ежова; расстреляли начальника Ленинградского управления НКВД Заковского, и, по выражению А.И. Солженицына, «в ежовском антипотоке», состоялся второй суд, на котором обвиняемых оправдали и выпустили на свободу (свидетельство М.Н. Ярошевского).
