Игорь Акимов - Дот
Осколочный попал именно туда, куда следовало. Очевидно — положил всех, потому что больше там никто не появился. А потом тяжелый танк взревел мотором, попятился, сполз с шоссе и стал в стороне.
Что дальше?..
В долине — все то же. Маленькая неудача на шоссе немцев не разбудила. Стоят. Чего-то ждут. Может — вызвали авиацию?.. Да нет же! — вдруг сообразил Тимофей, — все куда проще. Этот генерал, должно быть, давно послал для удара с тыла небольшую ударную группу с саперами, и сейчас терпеливо ждет, когда они исполнят свое черное дело…
Тимофей бросился (именно бросился; это было столь резко и внезапно, что Страшных и Залогин с удивлением переглянулись: что случилось?) к перископу. Выдвинул его. Осмотрел подходы на обоих берегах реки. Никого. Но задний склон холма крут, для перископа недоступен… Тимофей ощутил, что спину сковало холодом. И пальцы заледенели. Даже на ногах… Может, немцы уже поднялись по склону, может, они уже рядом; может, саперы уже закладывают взрывчатку под стальную дверь в приямке… Столько времени потерять зря! и пропасть так глупо…
Тимофей отпустил ручки перископа, поглядел на товарищей. Почему они смотрят на меня так странно? Тут же вспомнил, как бросился к перископу… Если бы умел краснеть — покраснел бы. Стыдно, сержант.
— Надо бы взглянуть, как дела снаружи…
Подошел к пирамиде, взял автомат. Жаль — все гранаты внизу. Будем живы — распоряжусь, чтобы несколько штук всегда были под рукой.
Страшных и Залогин подошли, взяли свои автоматы. Понимают без слов. Как я мог так оплошать!..
Теперь неторопливо открыть дверь, как ни в чем не бывало…
Но вдруг немцы уже успели? вдруг они уже тут? Тогда — струя пуль тебе в лицо и в грудь, и следом — граната…
Тимофей замер на миг перед дверью — и все же заставил себя (переборол стыд) — глянул в глазок.
Никого.
Теперь стремительно выскочить наружу, чтобы успеть опередить их…
Но ведь разум — одно, а душа… вот в такие минуты — у таких людей — она всегда берет верх.
Тимофей неторопливо сдвинул засов, неторопливо открыл дверь (он ощутил, какая она тяжеленная, но пошла удивительно легко), неторопливо вышел в приямок и оглядел задний склон.
Никого.
Будь ты проклят — подумал о генерале. Теперь, сволота, ты у меня получишь за все. За страх. За стыд. Теперь ты у меня накушаешься так, как никогда в жизни не ел. Накормлю и в рот, и в жопу — глаза вылезут! Кстати — имей в виду — плевал я на все, что ты можешь против меня придумать…
Дышалось здесь куда легче, чем в каземате. Там притерпелись и уже не замечали ни застойного воздуха, ни дыма. Надо бы пока оставить дверь открытой, глядишь — сквознячком все и вытянет.
Повернулся к Залогину:
— Ты пока покарауль здесь. Мало ли что…
Теперь за дело.
Прошел к пушке, с удовольствием взглянул на танки, на забитое тягачами и машинами шоссе. Работы было много.
— Чапа, по мосту попадешь?
— Далеченько… — на всякий случай пожаловался Чапа, но это он слукавил: он как раз прикидывал, сколько снарядов понадобится, чтобы развалить этот мост. Мост был деревянный, но если держит и тяжелые танки, значит, сработан на совесть. Впрочем, задерживаться на мосту танки не рисковали; они переезжали мост по одному, и затем обочинами дороги (сразу за мостом шоссе было забито в два ряда) пробирались вперед метров на сто — сто пятьдесят (левый, пойменный берег еще не успел просохнуть, зеленел камышами; загрузнуть даже танку — плевое дело), и уже там расползались в стороны.
— Нечего прибедняться — наводи! Будем бить фугасными.
— Та ясно ж, що не холостыми…
— Разговорчики! — оборвал его Тимофей, крутанул ручку телефона, и, услышав «Медведев на проводе», крикнул в трубку: — А ну-ка, подбрось нам несколько фугасных!
Из дота мост был неотличим от дороги, но угадывался просто: во-первых, на нем не стояла техника, а во-вторых — его выдавала речка. Пока не погашенная наползающей тенью горы, речка поблескивала на солнце. Мост рассекал этот блеск — туда и нужно было попасть.
Мост удалось развалить только с пятого снаряда.
Промазать было мудрено, пушка находилась на одной линии с шоссе — разнос снарядов исключался; Чапе нужно было только угадать дистанцию. Первый снаряд упал перед мостом со стороны долины. Там техника сгрудилась плотнее всего. Взрыв был такой!.. вот что значит приличный калибр: машины разметало, словно они были из дикты (а ведь в каждой были солдаты; небось, они-то полагали себя как в кино: вдали — перед дотом — что-то происходит, а они только зрители; получите!), сразу вспыхнуло в трех местах, может быть даже и танк загорелся, хорошо бы — чтоб танк!
— Ну и наводчик из тебя, Чапа! — проворчал Тимофей. Проворчал не потому, что был недоволен. Сам по себе выстрел — опять! — был необычайно удачным, но Тимофей знал, что командир должен быть строгим. Конечно же, хвалить подчиненных можно, а иногда и нужно (психология — вещь тонкая), но каждая похвала должна быть на вес золота; знаете ли — как медаль…
— То мiй приятель був наводчик, — хладнокровно парировал Чапа, — а я аматор, то есть — любитель…
Второй снаряд упал за мостом, и там — в кашу, и там муравейник сыпанул — кто куда. Получилось профессионально: у артиллеристов это называется «вилкой». Теперь Чапа освоился вполне, его пальцы почувствовали механику, слились с нею; теперь они знали цену каждому миллиметру. Чапа чуть-чуть, неуловимо для глаза, подправил наводку — и третий снаряд попал точно в мост. По мосту как раз переползал танк, и если бы взорвалось перед ним — уж точно бы он провалился в воду. Но полыхнуло позади. Было видно, как разлетаются доски, однако мост устоял. Чапа удивился, помял губами, проверил наводку, пальнул еще раз. Стоит! Чапа даже головой покачал: «Ото вещь! Справжнi майстры його робылы. Я ж ще колы йшлы сюды — одразу побачив: изрядная штука…»
Чапа посмотрел на Тимофея:
— Може — нехай стоiть? Бо вiн ще нашим знадобиться…
— Бей, стратег! — огрызнулся Тимофей.
Третьего попадания мост не выдержал.
12
Немцы начали готовить атаку.
Их дозорные танки (напомню — шесть штук; четыре легких и два средних), перебрались через кювет и стали расползаться веером, намереваясь охватить дот со всех сторон. Они не спешили, поджидали пехоту. Почему не спешили — понятно: танкисты конечно же догадывались, что находятся в мертвой зоне. Иначе не объяснишь, почему пушка до сих пор их не расстреляла. Каземат на обочине шоссе, зиявший пустыми глазницами амбразур, ясное дело, должен был контролировать мертвую зону. Теперь контролировать это пространство некому. Напрашивается мысль, что если бы вся колонна смогла сюда проскочить… но дот уже наломал столько дров… Он как больной зуб: ты и рад бы его игнорировать — да не получается.
А вот и пехота подошла. Не много, человек тридцать. Взвод. Плюс саперы и два огнеметчика, — Тимофей мог разглядеть в стереотрубу всю их амуницию. Солдаты (так же — как и танки — разворачиваясь в цепь, охватывая холм) действовали быстро, но без суеты. По их ухваткам сразу видать: публика опытная; готовы к любой неожиданности. И офицер у них бывалый. Вроде бы — лейтенант. Без оптики не разглядишь, что у него на погоне; да и кого, кроме лейтенанта, пошлют во главе взвода? Кто взводом командует — того и пошлют. Так вот — лейтенант не суетился, голоса не подавал, пользовался только четкими жестами. Как дирижер. И то — чего суетиться? Все очевидно, и если ты хорошо учил своих солдат и теперь уверен в них (тем более — если уже бывал с ними в деле), — такая атака обещает им…
На этом мысль Тимофея запнулась.
Остановило противоречие.
С одной стороны, солдаты двигались так свободно, вроде бы и неторопливо, а получалось споро и точно, и так легко, что возникало впечатление, что для них это игра, что они получают от этой атаки — от остроты ощущений — удовольствие. Скажем — как альпинист, который карабкается по скале, уже поднялся метров на сто или двести, каждое движение — единственное, ошибка исключается, а он счастлив переживанием остроты этих минут… или он будет счастлив потом? — наверху, уцелев?.. А может — он ищет не счастье, а самоутверждение?.. Если бы знать!
И с другой стороны — ведь эти солдаты идут навстречу смерти! Ты весь на виду, в тебя целятся из винтовки или пулемета. Именно в тебя! — в грудь, в живот, в лицо… Если бы целились в другого, в других — у тебя еще были бы шансы остаться незамеченным (представьте такой вариант: тебя конечно же видят, но сосредотачивают внимание не на тебе, а на других: твоя судьба отводит от тебя взгляды врагов). Увы — целятся в тебя, и если сразу не попадут — то именно в тебя снова прицелятся и выстрелят, и так будет снова и снова — пока не убьют. Где же здесь место восторгу? Ужас — да; но восторг…
Ван Ваныч говорил: задача должна решаться сама; ты только присутствуешь при этом, фиксируешь процесс — и получаешь от этого удовольствие (уточним: Ван Ваныч говорил — интеллектуальное удовольствие). Если нет удовольствия, если решение задачи — тяжелая работа, — значит, ты не готов к ней. Ну так и не ломись! отойди в сторонку. Подумай, чего тебе недостает: информации или сил? где пустота? Заполнишь ее — и проблемы уйдут сами. Удовольствие от работы — единственный критерий ее истинности.
