Николай Равич - Молодость века
После ужина мы вышли во двор. Среди большой толпы паломников, направлявшихся в Мекку, играл оркестр бродячих музыкантов и танцевал «бача» — мальчик с завитыми волосами, подкрашенными глазами, одетый в женское платье.
Комары тучами вились вокруг костров, осаждая людей. Накомарники и перчатки не спасали — комары пробирались за ворот, влезали в рукава, жалили сквозь тонкую материю, из которой была сшита одежда.
В Герате, в генеральном консульстве, принимались строгие меры по борьбе с малярией. Все спали под специальными сетками, которые натягивались на рамы, прикрепленные к кроватям. Как только жара спадала, закрывали окна и двери. Прислуга должна была следить, чтобы комары не проникали в здание. Для сотрудников в профилактических целях был установлен режим приема хинина, акрихина и плазмоцида. Наши врачи очень хорошо изучили «плазмодия фальципарум» — свирепого комара, распространителя тропической малярии. Эта болезнь с ее тифозной, дизентерийной, легочной и коматозной формами часто протекала так бурно, что больной умирал в первые же сутки.
Но в тот вечер в Чильдухтаране, несмотря на обилие комаров, мы не думали обо всех этих неприятных вещах.
Удивительны афганские ночи! Темное небо кажется особенно низким, огромные звезды сияют на нем ярко, воздух свеж и легок, а запах цветов и растений пьянит, как вино. Далеко в ночной тишине раздаются нежные звуки тары и одинокий голос певца…
Я прислушиваюсь к словам. Почти тысячу лет назад Омар Хайям написал эти строки:
Мой друг, о завтрашнем заботиться не след:
Будь рад, что нынче нам сияет солнца свет.
Ведь завтра мы навек уйдем и вмиг нагоним тех,
Которые до нас ушли за восемь тысяч лет.
Много веков фаталистическая покорность судьбе воспевалась поэтами и проповедовалась муллами. Она помогла колонизаторам овладеть Востоком. Теперь от нее не осталось и следа, разве что только в песнях…
На другой день мы приехали в Кушку. Странно было видеть на улицах молодых женщин в коротких платьях и с открытыми лицами, усаживаться в настоящий автомобиль, слышать паровозные свистки и отдаленный грохот уходившего на север поезда. Живые поросята — совершенно невиданные в Афганистане животные, — весело хрюкая, бежали за свиньей в подворотню. Но еще более удивительной казалась окружающая жизнь. Приближаясь к Ташкенту, мы все больше погружались в обстановку нэпа, который в Туркестане, если можно так выразиться, расцвел в самых экзотических формах. Торговали все — русские, узбеки, таджики, туркмены, бухарцы, торговали чем попало и где попало. В поездах и на станциях, в степи и в маленьких городах на каждом углу торчали шашлычные, чайханы, закусочные, увеселительные заведения. Двери их были открыты, и оттуда доносились звуки музыки и пряные запахи восточных блюд.
В Ташкент мы прибыли вечером и остановились в гостинице «Регина». В соседнем ресторане пели скрипки, на улице весело звенели голоса прохожих, рысаки, храпя и роняя пену, с громом катили извозчичьи коляски.
Я чувствовал себя физически плохо, и на душе было невесело. Я лег. Утром мне стало совсем скверно, и я уже не мог подняться с постели. То, чего в течение почти двух лет мне удавалось избежать в Афганистане, случилось при выезде из страны — в Чильдухтаране мы заразились тропической малярией.
Трудно описать, что испытывает человек, когда ему вливают хинный раствор в вену. Сначала нарастает шум в ушах, похожий на звон колокольчиков, потом какой-то молот начинает ударять в виски, в глазах мелькают искры, все кружится. Наконец, появляется ощущение, будто кровь закипает, как расплавленный металл. И так до тех пор, пока не теряешь сознание… Прошло тридцать восемь лет, а я еще не забыл этих мучений.
Г. В. ЧИЧЕРИН
Через две недели я подъезжал к Москве. Я был черен от загара, слаб, приступы малярии повторялись через каждые три — четыре дня.
В первое же мое посещение Наркоминдела маленький, подвижной Б. И. Канторович сообщил мне, что товарищ Чичерин несколько раз спрашивал, прибыл ли я. М. М. Славуцкий предупредил меня, что я должен быть готов явиться к наркому в любой момент по телефонному звонку. Впрочем, добавил он, Георгий Васильевич работает ночью, так что вызов, вероятнее всего, будет после одиннадцати — двенадцати часов.
Однажды Владимир Ильич Ленин, узнав, что Чичерин устраивает ночные заседания, которые продолжаются до четырех — пяти часов утра, послал к нему наркомздрава Н. А. Семашко.
Семашко приехал к Георгию Васильевичу и начал доказывать, что работать нужно днем, а ночью спать.
Внимательно его выслушав, Чичерин сказал, что это — не научная точка зрения. Работать нужно именно ночью, когда никто не мешает, а днем — спать. В качестве доказательства он продемонстрировал книгу о пении петухов, из которой явствовало, что петух начинает бодрствовать и петь в два часа ночи.
Семашко не смог убедить Чичерина. Он доложил об этом разговоре Владимиру Ильичу.
Через несколько дней было вынесено постановление ЦК: запретить Г. В. Чичерину устраивать заседания коллегии после часа ночи.
Получив постановление, Георгий Васильевич подчеркнул красным карандашом слова: «заседания коллегии», как бы давая понять, что к нему лично постановление не относится.
Я ходил по улицам, смотрел и думал: откуда вылезли эти раскормленные дамы и жгучие брюнеты, крикливо одетые, которые на всех углах торгуют воздухом, товарами и любой валютой.
Как обычно перед приступами малярии, стучало в висках, билось сердце, нарастало какое-то внутреннее раздражение.
Я был одет в английский дорожный костюм и сапоги с пряжками — в Герате трудно было достать обычную европейскую одежду. Да, кроме того, в дороге и для езды верхом такая была удобнее.
На углу Столешникова переулка ко мне подбежал высокий, полный, выхоленный мужчина в модном пальто и шляпе, сдвинутой на затылок.
— Покупаю английские фунты на червонцы…
Я ускорил шаг. Он не отставал.
— Не хотите червонцев, можно на золотые десятки. Я куплю сто, пятьсот, тысячу фунтов…
Наконец, решив, что я не понимаю по-русски, он повторил свое предложение по-английски:
— Ай уонт ту бай эм инглиш паунд…
Я посмотрел на него и увидел трупы красноармейцев, изрезанных дроздовцами на куски под Сумами, Бобровицкого, умиравшего в камере Минской тюрьмы, Ясикевича, лежавшего на нарах в «Повонзках» и харкавшего кровью, наших пленных, впряженных вместо лошадей в фуру и возивших камни в лагере Дембью, Юлусова, захороненного на афганской земле. В молодости я был сильным человеком и страдал иногда приступами бешеного гнева. Я вдруг схватил этого толстяка за галстук, повторяя довольно бессмысленную фразу:
— Так тебе нужны английские фунты, обязательно английские фунты…
Прохожие остановились. Появился милиционер.
— Ваши документы?
Я вручил ему красную книжку с золотым гербом. Он начал читать вслух…
— …«Объявляется всем и каждому о том…»
Потом вытянулся, отдал честь и сказал:
— Покупка и продажа валюты по закону разрешаются…
Я почувствовал слабость, тоску, безразличие…
В гостинице «Княжий двор» было тихо. В маленьком ресторане седые официанты, шепотом разговаривая между собой, бесшумно накрывали столы к обеду. По коридору, скрипя ботинками, важно прошел высокий пожилой немец, в тугом накрахмаленном воротничке и черном галстуке.
Поздно вечером позвонил Канторович: Георгий Васильевич ждет к одиннадцати часам…
В комнате не было никого, кроме Канторовича, который перебирал бумаги и, когда звонил телефон, разговаривал, прикрыв трубку рукой.
На его столе вспыхнула лампочка, и он исчез за высокой двойной дверью. Через минуту вернулся:
— Вас.
Большая, ярко освещенная комната напоминала то ли библиотеку, то ли кабинет архивариуса или ученого. Огромный письменный стол был завален бумагами, газетами на всех языках, книгами и папками. Книги валялись на креслах и на диване, громоздились в шкафах. Передо мной стоял человек, закутанный шарфом, среднего роста, с красным носом, маленькими пронзительными карими глазами, бородкой и усами, и смотрел на меня поверх очков. Тонким голосом он сказал, указывая на кресло:
— Садитесь.
Некоторое время он продолжал меня рассматривать поверх очков, потом закрыл глаза, открыл их и заговорил:
— Советская внешняя политика должна рассматривать мировые события в их перспективе. Вы видели, с каким мужеством афганский народ боролся за свою независимость и завоевал ее. Теперь национально-освободительное движение охватило Турцию. Союзники — Англия, Франция, Америка, Греция — заставили султана подписать Мудросское перемирие. Фактически они разделили Турцию между собой и оккупировали Константинополь. Кемаль-паша сражается с войсками султана и Антанты, стремясь восстановить независимость Турции. Мы сочувствуем турецкому народу. Мы помогаем ему оружием, деньгами и другими средствами. Греческий флот вошел в Самсунский порт и обстрелял город, а заодно и наше консульство. В Трапезунде и Самсуне стоят американские контрминоносцы. Вы поедете в восточные провинции Турции — в Карс для осуществления Карсского договора. В Карсе, Эрзеруме, Сарыкамыше, Битлисе, Ване находится много пушек, снарядов и другого военного имущества, оставленного русской армией после мировой войны. Вы примете меры, чтобы все это через Батум и Самсун могло быть переправлено в Ангору, Кемаль-паше. В Сарыкамыше находится Кязим Карабекир-паша, свяжитесь с ним.
