Николай Ященко - С отцами вместе
От входных дверей на комсомольцев хлынул поток холодного воздуха. В комнату грузно ввалился Митя Мокин.
— Здорово, братва!
— Наше вам… Нет, тебе — с кисточкой! — за всех приветствовал секретаря ячейки веселый смазчик.
Мокин подошел к печке и протянул к огню большие, грубые от работы руки. Вокруг него, повскакав с поленьев и скамеек, сгрудились комсомольцы.
— О чем шумите? Даже на улице слышно, — полюбопытствовал секретарь.
Объяснять принялся Федя:
— Будешь тут шуметь!.. Послушай, что Уваров говорит! Знаешь, как товарища Ленина обзывает? Философом!
Мокин перестал греть руки, сунул их в карманы.
— Это что такое? Где он, телеграфист?
Ближе к Мокину протиснулся невысокий и худощавый на вид паренек с усиками. Вере бросилось в глаза, что, несмотря на конец ноября, Уваров был в фуражке и в легкой форменной куртке. Под мышкой он зажимал книгу. Такими в журналах рисовали студентов.
— Ты это что? — загремел Мокин. — Товарищ Ленин по-твоему философ?
— Безусловно!
Кто стоял ближе к Уварову, тот заметил на его лице легкую усмешку. Телеграфист и не думал, что дело может принять серьезный оборот. Мокин же сердился не на шутку.
— А ты знаешь, что философами называют всяких болтунов?!
Ничего больше не спрашивая, секретарь ячейки раздвинул окружавших его и гулко зашагал в темноту. Все поняли, что он направляется в угол комнаты, где на низеньком табурете стоял маленький шкафчик с делами комсомольского комитета. Слышно было, как щелкнул замок. Мокин зашуршал спичками, зажег лампу и поставил ее на стол, покрытый куском красной материи, залитой химическими чернилами. В простенке между окнами висел портрет Ленина. Вера сразу обратила внимание на то, что Владимир Ильич был в черном галстуке с белыми горошками. «Так кто же прав, телеграфист или Федя-большевичок?»
Уваров крикнул:
— Комогорцев, взгляни на портрет!
Федя, садясь за стол, даже не поднял головы.
— Мне глядеть нечего! Ленин снимался до революции, это художники нарисовали его портрет по старой карточке… Ты не уводи нас в сторону, лучше держи ответ перед комитетом!
Сеня Широких тоже сел за стол. Мокин раскрыл папку с бумагами.
— На повестке дня поведение Уварова!
Костя, Вера и другие комсомольцы застыли на скамьях. Уваров стоял в углу около кадки с замерзшим фикусом. В одной руке держал фуражку, в другой книгу.
— Какое поведение? — спросил он, пожимая плечами.
Мокин подул на озябшие руки.
— Ты, Уваров, не отказываешься от своих слов насчет философа?
Телеграфист положил на подоконник книгу, на книгу фуражку, зачем-то начал расстегивать куртку. Руки его дрожали. Вера заметила, что двух желтых пуговиц на куртке не хватает.
— Товарищи!.. Ребята!.. Нельзя же так… Это несерьезно!
Сморщенный лист фикуса упал Уварову на голову. Парень вздрогнул…
— По крайней мере, выслушайте меня… Ленин действительно великий философ, я в Петрограде на комсомольских курсах слушал лекции…
Должно быть, у Мокина застыли ноги, он постучал ботинком о ботинок.
— Значит, не отказываешься? Тогда есть предложение исключить Уварова из комсомола за оскорбление вождя мирового пролетариата. Кто за это?
И он сам первым поднял руку. Его поддержал Федя. Смазчик какую-то секунду медлил. К великому несчастью, он никогда и ничего не слышал о философах, но, чтобы не попасть впросак, проголосовал «за».
К столу подошел Уваров.
— Товарищи… Ребята!.. Да что вы?
— Твой вопрос еще вынесем на общее собрание! — строго сказал Федя-большевичок.
Телеграфист бросился к дверям, но тут же вернулся, взял с подоконника фуражку и книгу. Уходя, задел кадку с фикусом, несколько листьев со стуком упало на пол.
— Пропал! — тихо произнес Костя.
— Кто? — шепотом спросила Вера.
— Цветок!
Вере было жалко бежавшего к выходу телеграфиста. «А если и я скажу что-нибудь не так?»
Мокин придвинул к себе лампу, заседание комитета продолжалось.
— Вопрос такой: чем будем эту комнату отапливать. Последние дровишки сжигаем. Из укома пришло письмо…
Плохо разбирая едва видные на папиросной бумаге слова, Мокин читал:
«Дорогие товарищи! Наш союз на Дальнем Востоке является частной организацией и не может ничего получать для своих нужд от государственных органов…»
— Значит, так, — объяснил Мокин. — В воскресенье будем заготовлять дрова. Кто на коне, кто на себе повезет. Всяко придется. Комсомольцам явка обязательна, остальным желательна… Против нет?
Широких внес добавление:
— Кто не явится на воскресник, с того воз дров в пользу ячейки.
Постановление приняли единогласно. Мокин закрыл папку.
— Теперь моя информация…
Он встал и снял шапку.
— Сегодня в Осиновке похоронили комсомольца Капустина. В настоящий текущий момент мы окружены врагами, это надо помнить и никогда не забывать. Пока живут на свете капиталисты, мы не выпустим из рук винтовки. Будем сжимать ее крепко до самой мировой революции! Ночные дежурства пока отменяются, но военные занятия в ЧОНе будут три раза в неделю!..
После заседания комитета Костя подвел Веру к Мокину.
— Вот Вера Горяева, наша подпольщица. Заявление принесла.
Секретарь ячейки обрадовался.
— Давно бы так!.. Уже вторая деваха вступает. Скоро тысячи к нам придут!
Он прочитал заявление.
— Вопрос поставлен ребром. Ты, Вера, ходи на воскресники, на собрания, прояви себя. Пролетарскую дочь мы обязательно примем!..
Вера ждала, когда Мокин посмотрит на ее сапоги, нарочно топталась на одном месте, шаркая ногами, но секретарь ни разу не глянул вниз. Это просто обидно…
Домой расходились поздно. Когда Костя и Вера спускались к реке, на ледяной дороге их встретил сильный ветер. Костя решительно, но неумело взял Веру под руку. Она не возражала. Это случилось в первый раз в жизни, и оба они толком не знали, как будет правильно ходить «под ручку».
У ворот подали друг другу руки и постояли так с полчаса…
Мать, открывая Вере дверь, ворчала:
— Связалась с комсомолом, будешь шляться по ночам!
— Мама, ты не понимаешь классовой борьбы.
— Слыхала я про это!.. Сковородка на плите, поешь картошки…
Уснуть невозможно. На семнадцатом году жизни попадают задачки труднее, чем по алгебре. Задача первая — как переварить все вопросы, которые сегодня разом свалились в ячейке на худенькие Верины плечи: «ты» и «вы», танцы — отрыжка старого режима, галстук, телеграфист, философия, бандиты, убившие Капустина, капиталисты, мешающие жить пролетариям, военные занятия три раза в неделю. И вторая задача — Костя Кравченко. Почему с ним хорошо?
Глава пятнадцатая
Зверь заметает следы
Утром Костя пилил с отцом дрова и рассказывал ему о споре по поводу книги «Капитал». Когда он повторил слова Феди-большевичка о том, что книга написана для буржуев, Тимофей Ефимович уронил пилу, долго смеялся, запустил в Костю рукавицей, потом свалил его на кучу сметенного снега.
— Как говоришь? Пускай ее буржуи читают? Ай да комсомольцы, вот так отмочили!
Тимофей Ефимович сел на отпиленную чурку.
— Папа, ты читал эту книгу? — спросил Костя, стряхивая с себя снег.
Вопрос сына напомнил кондуктору Кравченко одну историю… Летом 1915 года в поселке появился человек в больших круглых очках, давно не бритый, в изрядно потрепанном костюме. Он поступил на участок пути шпалоподбойщиком. Жил в казарме вместе с другими путейцами. Приглядевшись к людям, шпалоподбойщик стал смело говорить о русских царях, о заморских королях, о фабрикантах и заводчиках, о тяжелом житье-бытье рабочих на всем земном шаре. По его рассказам получалось так: на одной стороне стоят те, у кого богатство и власть, а на другой — пролетарии, имеющие только руки для работы… Тимофей Ефимович сопровождал тогда платформы с балластом, часто видел шпалоподбойщика и теперь отлично помнил, как тот говорил о книге, которая объясняет, почему жизнь устроена так и что надо делать, чтобы эту жизнь изменить… Как-то ночью жандармы ворвались в барак, арестовали агитатора. Под матрацем у него нашли книгу Карла Маркса. Шпалоподбойщик оказался питерским революционером. Скрываясь от полиции, он скитался по России с двумя книжками, одна была тоненькая — чужой паспорт, другая толстая — «Капитал»… Тимофей Ефимович не читал толстой книги, на «Капитал» у него не хватало грамоты, но слышать о мудрой книге ему приходилось не раз: Лидия Ивановна выступала с лекциями в нардоме, Усатый рассказывал о ней в кружке…
Костя вытряхнул из валенка комочки снега, подал отцу пилу. Стальные зубья со звоном вгрызались в сосновый кряж, опилки сыпались под ноги работающим. С отцом пилить легко, Костя не устает, но сейчас ему хочется поговорить. Тимофей Ефимович подал пилу вперед, Костя не потянул ее на себя, а притормозил, она изогнулась, задребезжала и замерла.
— Папа, а кто такие философы?
