Петр Лебеденко - Навстречу ветрам
Немец уже не глядит на Войтковского. Какой там Войтковский, когда вот этот русский парень глотает камни, как устриц! Не часто увидишь такую картинку, черт побери. «Франц, ты видел?» — спрашивает немец у приятеля. Конечно, Франц видел! Он моргает глазами, нагибается и тоже берет несколько камешков. «Кушать!»— приказывает он Андрею. Андрей глотает, потом говорит: «Данке шен» (большое спасибо). Вдруг он делает гримасу и начинает кашлять. Изо рта у него вылетают камешки, клочки бумажки. Теперь моргают глазами уже оба немца. Они так поражены, что даже не смеются. Черт побери, чем же питается этот русский парень?! «Франц, ты видел?» — «Видел. Он отрыгивает землю». — «И бумажки…» — «У него брюхо железное…»
А машины мчатся все дальше и дальше. Кончились улицы и переулки. Колеса подпрыгнули на переезде, и первый шлагбаум остался позади. В трех-четырех километрах впереди темнел лесок, а за ним — прямая шоссейная дорога в лагерь смерти.
3Второй шлагбаум напоминал длинный журавель деревенского колодца. Маленькая будка с выбитым окном была пуста. За ней, в засохшем бурьяне, валялся труп пристреленной собаки. Чуть поодаль бродила чудом уцелевшая коза с ободранными боками. Чахло в песке унылое деревце с опустевшим грачиным гнездом среди высохших ветвей. В небе парили два коршуна, высматривая добычу. Ветер нес по иссохшей земле бурые клубки перекати-поля…
Войтковский первый раз за весь длинный путь поднял голову. Мельком посмотрев на Януша, он перевел взгляд на кузнеца, сидевшего рядом с Дзюбой. Андрей видел, как кузнец легким наклоном головы дал понять: «Все в порядке, за этого не беспокойся». Казимир стал на колени и выгнул спину, показывая, что все тело его затекло. Так он стоял минуту, вторую. Немец крикнул:
— Эй, садиться!
И в это время раздался громкий свист.
Дзюба первым почувствовал опасность. Не думая, словно им руководил инстинкт зверя, он приложил винтовку к плечу и выстрелил в Казимира. Он-то, конечно, знал, откуда ему может грозить беда. Но в то время, как он нажимал на курок, кузнец ловким ударом отбросил ствол винтовки вверх. В следующее мгновение огромный кулак опустился на голову Дзюбы. Надзиратель охнул и ткнулся лбом в борт кузова. В ту же секунду, когда Дзюба целился в бандита, Казимир быстрым движением, будто его кто толкнул в спину, рванулся к немцам и сразу с силой дернул обоих за ноги. Один из них успел крикнуть: «Майн гот!..» Следующее слово застряло у него в горле: ребром твердой, как железо, ладони пан Войтковский рассек ему переносицу. На второго немца навалился Януш и трое лодзинских паровозников.
Казимир, вырвав у немца автомат, дал короткую очередь по выглянувшему шоферу и крикнул:
Ян, в кабину!
Никем не управляемая машина съехала с дороги и, прыгая по старым бороздам, описывала виражи. Маленький Ян с ловкостью кошки спустился на подножку, уцепился за руль и через открытое окно, забрался в кабину.
Машина остановилась. Казимир и Януш с автоматами, кузнец с винтовкой и двое паровозников спрыгнули на землю. Метрах в пятидесяти от них, направляясь, к лесу, бежали два немца. Изредка останавливаясь, они оборачивались и стреляли из автоматов. Кузнец прилег, удобно устроился и сказал:
Прощай, Фриц!
Один из бегущих споткнулся и упал. Второй бросил на землю автомат, поднял руки. Кузнец взглянул на Казимира:
Куда его?
К дьяволу! — ответил Войтковский.
Кузнец снова приложил винтовку к плечу.
Из шести машин только одной удалось прорваться вперед и увезти заключенных. Остальные пять стояли вдоль дороги, и около каждой толпились люди. С немцами было кончено, но перед каждым из получивших свободу вставал вопрос: «Что делать дальше?» Бели бы не ушла одна машина, было бы проще решить это. Но сейчас все понимали, что через час-полтора немцы начнут погоню. Что же делать?
К Войтковскому подошел его приятель Броник, высокий, с красивым, но жестоким лицом бандит, нагловато и с пренебрежением посматривающий на окружавших его людей. Он вытащил из кармана золотой портсигар, картинно щелкнул крышкой:
Прошу, панове!
Андрей успел увидеть на внутренней стороне крышки монограмму и подумал: «Этот уже успел почистить немцев».
Когда закурили, Броник сказал:
Ну, пан Войтковский, будем уходить?
Вместо Казимира ответил подоспевший Очкарь:
Такой кучей уходить нельзя. Половят всех.
Ты, кши! — оттолкнул его Казимир. — Слушай, Броник, здесь много людей. Как же бросим их? Немцы, пся крев, перебьют…
Красивые брови Броника изогнулись в дугу.
Разве голова пана Войтковского уже не хочет держаться на своей шее? — спросил он. — Перебьют всех. И пана Войтковского тоже. Каждый пусть думает за себя. Идем, Казимир. Я знаю, где скрыться.
Януш стоял рядом с Андреем, молча глядя на Войтковского.
«Бандит, — думал он, — черствая душа, а много есть хорошего в этом человеке. Кто знает, удалось бы без него расправиться с немцами… Уйдет он теперь или нет?»
Андрей толкнул Януша:
Януш, торопи их. Время уходит…
Броник достал из бокового кармана толстую паку денег, показал Казимиру.
На первое время хватит, пан Войтковский.
Войтковский стоял молча, глядя в землю. О чем он думал? О бесшабашной, разгульной жизни на воле, о дружках своих, которые ждут не дождутся его? Или, может быть, об отце своем, простом крестьянине, о Польше, по земле которой льется кровь?..
Наконец он поднял голову, посмотрел на Броника.
Иди, Броник… Я — с ними. — Он кивнул на Януша и Андрея. — Это все. — Он вдруг окинул взглядом собравшихся поляков, громко сказал: — Панове… други…
Люди притихли, только, из соседней машины слышались стоны людей, раненных в перестрелке.
Други… Немцы, пся крев, будут искать нас. До городе близко. Есть вот шофер Ян, он многих подвезет. А остальные?
Есть еще шоферы! — из-за машины вышли два подростка. — До города доедем.
До города доедем, — повторил Казимир. — А там разойдемся. Ну, Януш в машину. Идем, друже. — Он посмотрел на Андрея, и русский летчик впервые увидел на его лице улыбку.
…Казимир подошел к двери, заглянул в замочную скважину, потом тихонько постучал. За дверью послышались осторожные шаги и приглушенный голос спросил:
Кто?
Открой, Глобек, — прошептал Войтковский.
Видимо, Глобек не ждал этой встречи. Возможно даже, что он не надеялся увидеть живым своего приятеля, попавшего в лапы к немцам. Все говорят: от немцев никто не возвращается. Как же мог вернуться Казимир?
Открой же! — раздраженно повторил Казимир. — Или ты околел от страха?
Дверь приоткрылась, маленькая с седыми космами голова старика высунулась в коридор, острые глазки ощупали Казимира, задержались на Януше и Андрее, жалобно заморгали:
Пан Войтковский не один? Матка бозка, старый Глобек рад гостям, но…
Входите. — Казимир потеснил плечом старика и пропустил в комнату Януша и Андрея.
Конечно, входите, панове, — старик поклонился, шаркнул ножкой. — Сюда входите, вот в эту комнату, Здесь будет хорошо гостям. Глобек знает, как услужить пану Войтковскому…
Поменьше болтай, старая крыса, — оборвал его Казимир.
Он сам открыл дверь, и все вошли в полутемную низенькую комнатушку, сплошь заставленную сундуками. Узкое оконце под потолком почти не пропускало света, но Андрей все же увидел в углу, в куче тряпья, чью-то черную взлохмаченную голову. Блестящие, немного грустные глаза, казалось, никого не замечали, кроме пана Войтковского.
Андрей взглянул на Казимира: угрюмое лицо бандита внезапно дрогнуло, глубокие складки между бровей на секунду сгладились, в глазах мелькнуло что-то похожее на тепло. Войтковский шагнул к куче тряпья, легко, словно перышко, приподнял мальчика лет двенадцати и долго, очень долго смотрел на него. Потом опустил его на пол и сказал:
Здравствуй, Казик!
Здравствуйте!
Мальчик на миг прижался щекой к волосатой руке Войтковского и сразу же, будто устыдившись этого порыва, отошел в сторону. Присев на скамеечку, он продолжал смотреть на Казимира. Казалось, малыш боялся оторвать от него взгляд даже на секунду. Пан Войтковский дважды прошелся от стены к стене, и глаза Казика провожали его огромную фигуру, точно бандит притягивал к себе этот немного печальный взгляд.
Сын? — спросил Януш.
Войтковский долго не отвечал. Казик не был ему сыном, не был даже каким-нибудь дальним родственником. Года три назад Казимир, спасаясь от полицейских после неудачного ограбления ювелирного магазина, скрывался в старой заброшенной часовенке варшавского кладбища.
Двое суток лил дождь, часовенку насквозь пронизывал холодный ветер, и бандит не мог унять дрожи. Выходить было опасно: полицейские с собаками-ищейками шныряли вокруг, а Войтковского знали хорошо, и он не мог проскользнуть незамеченным. На третьи сутки Казимир все же решил покинуть кладбище. Голодный, шатающийся от начавшегося приступа лихорадки, он вышел из часовенки и, озираясь, побрел между высоких памятников и крестов. Ему представлялось, что за каждым из них кто-то притаился. Длинные тени дрожали в лужицах, ветер тоскливо свистел в голых сучьях деревьев. Войтковский вытягивал голову, напряженно вслушиваясь в тревожные звуки. В глубине кладбища завыла бродячая собака, приглушенно простонал церковный колокол. Далеко за оградой тускло мерцали вечерние огни Варшавы — оттуда веяло теплом и уютом.
