Николай Семёнов - Это было на рассвете
После митинга состоялся парад. Был дан трехкратный салют из всех танковых пушек, пулеметов и стрелкового оружия. Затем состоялся торжественный обед.
Прошла неделя, как установился мир. Не слышно больше ни оружейных залпов, ни пулеметной трескотни. Технический состав по-прежнему, как и во время боев, беззаветно трудился по восстановлению подбитых машин. Штабы, политработники и командиры подразделений занимались планированием боевой подготовки. Кропотливая, но довольно приятная работа появилась у них в связи с оформлением наградных документов почти на весь личный состав.
Десятые сутки после Дня победы. Солнечно, чуть прохладно. На небольшом стадионе пригорода Берлина мы проводили спортивные соревновании между подразделениями. Чувствовалось, что бойцы и командиры сильно соскучились по спортивным играм.
— Товарищ старший лейтенант, вас вызывает начальник политотдела полковник Жибрик, — передал мне прибежавший посыльный по штабу.
Быстро одернув гимнастерку, я побежал в политотдел бригады. Терялся в догадках: по какому делу вызывают? В политотделе полковника не оказалось. Нашел его на спортплощадке. Вижу: Жибрик на турнике крутит «солнце». Рядом в строю стоят офицеры штаба бригады и сам комбриг.
Я немного растерялся. Смотрю на этого худощавого, скромного человека и думаю. Он все тяжелые дни войны постоянно находился рядом с нами, Это всегда нас радовало. В атмосфере постоянного напряжения, вместе с политработниками бригады, своими жгучими словами и личным примером Иван Васильевич Жибрик ковал в нас высокий моральный дух, придавал нравственную окраску каждому поступку воина. Его комбинезон и танкошлем были не чище, чем наши. Бот теперь, хотя еще не остыли стволы пулеметов, автоматов, пушек, вижу, как впервые снял он их.
— Товарищ Семенов, по случаю смерти вашей матери командование решило предоставить вам отпуск по семейным обстоятельствам. Идите в штаб, оформляйте документы, — как всегда, с тонкой улыбкой сказал полковник.
Для меня это было неожиданностью. От души поблагодарив за внимание, я с радостью побежал в штаб.
Когда расставался с товарищами, получил от ник массу наказов. Просили: «поклонись нашей русской березе», «дай клятву нашей земле-кормилице, что отныне и вовеки не ступит на нее вражья нога»; «поглазей на наше полюшко-то и прикинь, какой урожай обещает быть». Многие просили опустить письма, практически чуть ли не на каждой станции.
В предрассветной мгле следующего дня наш поезд тронулся. Медленно проплыл за раскрытыми настежь дверями вагонов разрушенный перрон железнодорожной станции Эркнер (пригород Берлина). Все вагоны-теплушки были набиты до отказа. Поскольку массовая демобилизация еще не началась, в основном возвращались на Родину уволенные из армии по ранению, выздоравливающие военнослужащие и направляемые на учебу.
Этот день, кажется, был самым долгим в моей жизни. Может, потому, что торопился домой и голова была забита массой воспоминаний. Если первые после войны дни прошли в незабываемых победных торжествах, митингах, горячих разговорах с боевыми товарищами, то теперь, находясь в вагоне среди сотен других воинов, я невольно еще и еще раз мысленно пробегал прожитое и пережитое за эти годы. Известие о завершении войны как бы разделило время на две части. Все, что было несколько дней тому назад, отодвинулось как будто дальше. Но не способна сдвигать события память человеческая, не исчезнет в ней никогда пережитое и увиденное.
Война унесла миллионы жизней, причинила тяжелые страдания советским людям. Оставшиеся в живых должны быть вечно благодарными тем, кто отдал свою жизнь ради нашей победы. Они должны навсегда остаться в наших сердцах как горячие патриоты, для которых свобода Родины, ее процветание были дороже собственной жизни. Мы и наше подрастающее поколение будем дорожить мирной жизнью и бороться за нее всеми силами.
Подъезжаем к границе нашей Родины. Уже виднеются разрушенные дома героического Бреста. Наш поезд, притормаживая, медленно останавливается на станции. Все покинули свои теплушки. Каждому хотелось постоять на свободной родной земле, подышать свежим воздухом.
— Николай, пойдем, узнаем, по какому случаю народ собрался на привокзальной площади, — позвал меня сосед по нарам артиллерист-сибиряк. Мы побежали.
Там держал речь рослый, суровый на вид капитан с несколькими орденами на гимнастерке и нашивками о ранении. Когда мы влились в толпу, услышали:
— …Исполним еще один долг перед Родиной! А ну, вы, бывалые, подойдите поближе! — показал он на стоящих поодаль на костылях худощавого старшину-пехотинца и пожилого танкиста. — Товарищи боевые побратимы! Мы стоим на нашей родной земле. Четыре года сражались, освобождая ее. Четыре года надругались над ней фашистские бандиты. Сколько осталась в ней лежать наших добрых молодцев! — говорил капитан. Его слова трогали душу.
— Теперича еще пуще будем беречь нашу кормилицу! — произнес хриплым голосом и потряс костылем стоящий рядом с ним старшина.
Капитан, обведя глазами окружавшую его толпу, остановил взгляд на рослом черноволосом воине с золотой Звездой Героя Советского Союза. Потом сказал:
— На, читай, добрый молодец! Читай, чтоб вся наша великая страна услышала слова фронтовиков! Мы тут писали сообща в вагоне, — вынув из кармана несколько листов бумаги, передал их герою. Потом добавил: — Тихо, братцы, тихо!
Старший сержант-артиллерист, подойдя ближе, взял в левую руку бумагу (правая рука перевязана) и с небольшой запинкой начал читать «Клятву солдатской верности родной земле». Заканчивалась она словами о том, что если снова труба затрубит тревогу, если вражья сила посягнет на наш покой, то герой-солдат снова вступит в бой.
Как только зачитали клятву, раздались голоса:
— Написано толково! Правильно!
Затем по предложению одного из присутствующих запели «Интернационал», но вскоре раздалась команда: «По ваго-на-а-а-ам!»
— Пехотный капитан, наверняка, контуженный, — шепнул мне молодой боец, как только поезд тронулся.
— А ну, повтори, шо ты сказав? Ты сам контуженный! — осадил его мой сосед-украинец. За четыре одинаковых медали «За отвагу» в вагоне его называли «генеральный кавалер медалей».
— Этот капитан — из нашей дивизии. Только его фамилию не припомню. Он защитник Брестской крепости, сказывал: направляется на учебу в Москву. А тот, с раненой рукой, — Герой Советского Союза. Тоже из нашей дивизии. Едет в Йошкар-Олу.
«Это же Тереха Мороз, с которым мы обнимались у рейхстага», — вспомнил я. Подошел к нему. Подал руку.
— Поклон тебе, Терентий Филиппович. Я тебя не узнал сначала.
— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант. На родину?
— Да, в отпуск по семейным обстоятельствам.
— А ты?
— Тоже, только по ранению.
— Тогда, вроде, был без повязки?
— Была, только под гимнастеркой.
Встречей с Терентием Морозом я был обрадован. Устроившись рядом на нарах, мы долго беседовали. А поговорить с ним было о чем.
Без всякого вызова пошел Терентий Мороз к йошкар-олинскому горвоенкому.
— Ты чего, парень? — спросил его комиссар.
— Отправьте на фронт.
— Лет-то тебе сколько?
— Семнадцать.
— Придет время — вызовем, — с тем и вернулся он на завод.
В ожидании, когда вызовут, прошло несколько месяцев. Лишь в ноябре 1942 года прибыл Терентий в 258 артиллерийский полк, сражавшийся на Волховском фронте.
В боях под Мгой, Синявином, Лугой закалялся молодой воин, в жарких сражениях постигал мастерство. Вскоре комсомольцы первой батареи избрали его своим вожаком.
А через год, в декабре сорок третьего, Мороз получил свою первую боевую награду — медаль «За отвагу». Тогда же стал членом ленинской партии.
Отважно дрался с фашистами Терентий. В боях за деревню Баево он разрушил два пулеметных дзота, разбил одно противотанковое орудие, подавил один миномет. Будучи раненным, не ушел с поля боя, а стрелял, пока наши не заняли населенный пункт. За этот бой на его груди появился орден Славы третьей степени. А за то, что южнее населенного пункта Сельга разбил два ПТО, 16 автомашин, уничтожил до 30 солдат, Мороза наградили орденом Красной Звезды.
Но особенно запомнилась артиллеристу Сандомирско-Силезская операция. В январе 1945 года в ожесточенном бою за польский город Коньске батарея, где Мороз был комсоргом, нанесла большой урон фашистам. Спасаясь от губительного огня советских артиллеристов, гитлеровцы бежали, бросив на улицах города около сорока автомашин, три танка, оставляя сотни трупов своих солдат и офицеров.
Город был очищен от врага. Но, не смирившись с поражением, фашисты бросились в контратаку. На батарею, где сражался Мороз, ринулись двадцать танков, а за ними на бронетранспортерах — автоматчики. Танки подходили все ближе и ближе. Припав к биноклю, Мороз выжидал, когда они окажутся в досягаемой зоне. Наконец, последовала команда:
