Пётр Палий - Записки пленного офицера
Ее история была проста и драматична: при отступлении Красной армии она осталась в Киеве, — «я не могла уехать, бросив детей в школе. Дети оставались, осталась и я» Она рассказала о многих вещах, мне совершенно неизвестных, о взрыве Крещатика бомбами, заранее установленными при отступлении советских войск, об уничтожении немцами еврейского населения в Бабьем Яру, о жестоких расправах немцев, уничтожающих целые села за акты партизан, о тяжелой, бесправной жизни во время оккупации, и о многом другом. При отступлении немцев Вера снова осталась в Киеве «со своими детьми», но сразу же после вступления Красной армии в город была арестована, как «фашистская коллаборантка» и оказалась в тюрьме. Ее идеалистическое отношение к своим обязанностям, обязанностям учительницы народной школы, было не награждено, а жестоко наказано. Я не совсем понял — как, но при помощи знакомого врача, который тоже был арестован за то, что при немцах продолжал работать районным врачом, ей удалось бежать, сперва из тюрьмы, а потом через фронт к немцам. Они с доктором устроились в немецком санитарном поезде, чтобы уехать в Германию, но доктор умер от сердечного припадка, а Вера… оказалась в «Остминистериум» и как остовка попала сюда, к Фройлиху. У Фройлиха она вскоре стала работать вроде как старшая экономка и вела все домашнее хозяйство. Хозяйка дома была и прикована к постели, а дочь хозяина была последних месяцах беременности и в очень тяжелом психическом состоянии: ее мужа убили на русском фронте.
То, что рассказала Вера об уничтожении евреев в Киеве, напомнило нам первые месяцы плена, вылавливание в лагерях лиц еврейского происхождения, возмутительное отношение немцев к гражданскому населению в Польше и вспышку юдофобии среди пленных. Очевидно, полностью изолированные от жизни вне лагеря, мы не представляли себе всего того, что действительно происходит. В газетах об этом писалось очень мало и неясно, наша «Заря» еврейского вопроса не касалась вообще, поэтому мы, в особенности те, кто предполагал использовать «двери РОА» для выхода за проволоку до финальных событий войны, начали собирать информацию из всех доступных источников о том, какова общая политика немецкого правительства по еврейскому вопросу и, конечно, как этот вопрос трактуется в РОА и среди руководителей «Движения за освобождение России». Я пробовал говорить об этом с немцами в лагере, но все они просто не захотели говорить на эту тему. Фетцер сказал мне, что немцы считают, что евреи вообще «злокачественная нация», что для этой этнической группы нет места в будущей «свободной Европе», и что евреи, так или иначе, будут «изолированы». Семен Владимирович тоже знал не много, но он сказал, что огромное количество еврейского населения в Германии и на оккупированных территориях заключено в концлагеря и что там условия жизни ужасные, с очень большой смертностью. Приезжающие к нам представители РОА это подтвердили. Что же касается политики в Освободительном движении по еврейскому вопросу, то тот же капитан, который тын приезжал к нам в лагерь после Рождества, сказал «Мы не собираемся копировать немцев в этом вопросе. Несколько миллионов еврейского населения в СССР являются такой же этнической группой в общей массе, как и калмыки, украинцы, татары, поляки и т. д. Они полноправные члены многонационального сообщества народов, населяющих СССР, и такими же останутся, когда вместо СССР будет та Россия, за которую мы боремся».
Полковник Огаринов заболел и его увезли в госпиталь шталага. Отуда он не вернулся, а записался добровольцем в РОА. К весне из нашего лагеря ушло в РОА не меньше 15 человек. Исчезли и оба русские инженеры-ракетчики, но Семен Владимирович продолжал жить в лагере. Работал он мало, говорил, что в Пеенемюнде полное безлюдье и что все основные работники НАР уехали в какие-то новые места в центре Германии. У нас в лагере тоже работы совершенно замирали. Очень интенсивно велись они только в графитной мастерской, куда добавили людей за счет слесарной и электротехничеекой. Там иногда работали даже и две смены. Производство же игрушек процветало и расширялось. Фетцер организовал сбыт «продукции» в шталаг, и наши мастера стали получать в. оплату продукты из посылок Красного Креста. Фетцер объяснил, что у Шталага есть запас этих посылок, конфискуемых немецкой администрацией у тех пленных, которые за какие-то «преступления» попадают в положение «штрафных», все в рамках Женевской Конвенции. Мы, конечно, были не против. Пускай французов штрафуют, а немцы их посылками рассчитываются с нами за игрушки! В лагере появились американские сигареты, консервы, сушеные фрукты и даже шоколад! Фетцеру, по-видимому, тоже делать нечего, он ездил в отпуск домой, привез домашних гостинцев и подарил мне целую банку клубничного варенья. Целые дни он читал или слонялся по лагерю, а когда я иногда по вечерам работал в его комнате, затевал со мной бесконечные споры на всякие темы, кроме, однако, НАР, положения на фронтах и будущего Германии. Эти темы были табу.
Однажды он сказал, что, с разрешения начальства, начиная с ближайшего воскресенья, он будет устраивать прогулки групп пленных в ближайший лес, и предложил мне и Антонову. ставшему «русским комендантом» после отъезда полковника Огаринова. составить списки этих «прогулочных групп». Воскресные походы в лес сделались очень популярными. Группа шла с конвоем из шести солдат, под командой Фетцера, обычно пристёгивавшего к поясу револьвер. Шли строем, с песнями. Было выбрано несколько уютных полянок, солдаты конвоя усаживались по периметру, а на полянке «резвились» пленные. Читали, лежа на траве, играли в шахматы, шашки или карты, устраивали игры, футбол, городки, чехарду и вообще наслаждались «свободой».
Вообще мы были теперь неплохо информированы о том, что происходит на фронтах. Англо-американские силы подошли к Риму, Красная армия освободила Крым и постепенно выжимала немцев из Финляндии, советские дивизии были на границах Польши, американцы начали бить японцев. Все эти сведения приходили к нам с опозданием, но все же приходили. Но когда англо-американские силы под общим командованием американского генерала Эйзенхауэра 6 июня высадились на берегах Нормандии, мы узнали об этом в тот же день. Немцы были взволнованы и говорили, что это будет «второй Дюнкерк». Но теперь никто из высадившихся не сможет уйти: тогда фюрер их пожалел, теперь они все будут уничтожены без сожаления! Фетцер куда-то уехал, а я специально пошел на работу в его канцелярию, в надежде, что смогу потолковать с Семеном и узнать немного больше. Семен сказал, что союзники бросили на эту операцию огромные силы, обманув бдительность немецкой обороны, и что, как ему кажется, это вряд ли будет «Дюнкерком».
Так и случилось, союзники закрепились на берегу Франции и, несмотря на отчаянное сопротивление немцев, начали расширять захваченную территорию. Фетцер приехал мрачный как туча. На мои «невинные» вопросы: «Как дела? Что нового?», он свирепо рявкнул: «Не валяйте дурака! Вы знаете, что произошло… так заткнитесь и не злорадствуйте!» — Но 19 июня, через две недели посте высадки союзников, в немецкой газете крупными буквами, на первой странице, было сообщение «Германия начала применять оружие возмездия! Ракетные снаряды высокой мощности, Фау-1, с материка обстреляли Лондон, произведя огромные разрушения! Англия в панике! В войне наступил поворот! Теперь Германия обладает страшным оружием и отомстит англичанам и американцам за разрушение наших городов и убийство многих десятков тысяч мирных жителей. Час возмездия настал! Сперва Англия, а потом и Америка заплатят за свои преступления!» — Номера этой газеты немцы охотно давали нам. Фетцер ходил именинником. — «Я говорил вам! Рано Германию списывать со счетов! Что эти макаронщики-итальянцы подгадили нам, эго еще ничего не значит. Германия сейчас снова на коне и держит в руках меч!» — с пафосом говорил он в чертежке. — «Германия — историческое место, где родятся гении искусства и науки. Вернер фон Браун один из них!»
Мы быстро сделали вывод: фон Браун — это НАР, а мы часть его. И в особенности сейчас, когда в графитной мастерском изготовляются части для этого «оружия возмездия» Фау-1! Вывод был неприятный и тревожный, но именно о нем говорил весь лагерь. Немцы жульничали. Нагло и некрасиво. Здесь жило 300 человек военнопленных, поэтому не было опасности воздушных атак союзников, и немцы здесь, руками пленных, изготовляли детали для своего «оружия возмездия»! Опять и опять поднимался старый вопрос: как реагировать, и можем ли мы вообще «реагировать?» После бомбежки в Пеенемюнде мы легко добились удовлетворения своих требовании и даже «заслужили уважение» администрации, но там и требования были другого порядка, и обстоятельства способствовали нашей победе Здесь, в лагере, в нашем «безопасном и уютном уголке», у нас было только две возможности: или объявить открытый протест, отказаться от работы, вполне понимая последствия, или продолжать, рабски выполнять указания нашего «хозяина» НАР'а и Вермахта. Первое было смертельно опасно — зачинщики и организаторы были бы расстреляны, а остальные оказались бы в лагерях особого режима. Второе было органически противно. Кроме того, после деления на «просоветчиков» и «антисоветчиков» общие действия, вероятно, было бы уже невозможно организовать. Мы, «антисоветчики», хорошо знали, что у Пугачева уже составлен «черный список» и что этот список будет, конечно, вручен первым представителям «органов», которые появятся здесь по окончании войны. Уход добровольцами в РОА, освобождение из рабского лагеря НАР, присоединение к большой, сильной организации, защищающей наши национальные интересы, целям и задачам которой мы симпатизировали, посильное участие в достижении этих целей для многих становились единственным выходом. Оставаться в лагере было равносильно подписанию своего собственного смертного приговора. Но не все так думали.
