Олег Селянкин - Они стояли насмерть
Ковалевская ушла, и в комнате опять стало пусто. Михаил не мог понять себя. Присутствие Ковалевской и успокаивало и раздражало его. Раздражала ее манера держаться официально и, как казалось Норкину, с какой-то долей превосходства. Словно она знала что-то такое, что давало ей некоторые преимущества перед ним, возвышало над ним. Норкину казалось, что они должны были при встрече разговаривать иначе. Ведь сколько тяжелых дней были вместе! А сам заговорить с ней просто, как старый товарищ, он не решался. «Вдруг уже забыла мена? Здесь вокруг нее вон сколько поклонников, вьется», — не раз приходило ему в голову..
Относительно поклонников Михаил ошибался. Многие заходили к Ольге поболтать, некоторые из них были бы: не прочь и поухаживать, но дальше обыкновенного знакомства дело не шло. Только Чигарев на правах «старого друга» навещал ее чаще других, иногда и полночь встречал в комнате Ковалевской. Все это, конечна, не укрылось от внимательных глаз командиров, и кое-кто уже начал поговаривать, что дело идет к свадьбе. Услышав впервые эти разговоры, Ковалевская пожала плечами; «Пусть болтают, если им нравится». А Чигарев — тот лишь многозначительно улыбался.
Когда Ковалевская узнала от Чернышева о назначении Норкина в бригаду, первым ее желанием было немедленно бросить все, и бежать к разведчикам, но потом она решила, что и сам он всегда может прийти к ней, и стала ждатьа Летели дни, а Норкин не приходил. Она догадывалась, что до него, дршли разговоры о Чигареве и он умышленно обходил домик санчасти стороной. А вот теперь случай свел их.
Ольга была на кухне минут десять, а Норкину казалось, что она умышленно медлит, намеренно тянет время.
«И чего в ней хорошего? — думал Михаил глядя в потолок и прислушиваясь к шуму примуса. — Женщина как женщина… Характер же наверняка сварливый… В другом месте и внимания бы на нее не обратил, а тут — королева! Подумаешь! Отлежу свое, а там и поминай как звали…»
Михаил достал градусник. Тридцать девять и три, Да-а-а. Долговато тебе, Мишенька, здесь бока отлеживать придется… А может, стряхнуть?… Нет, пусть уж лучше так останется. Еще обрадуется, что температура почти нормальная, сунет на тумбочку одно полоскание, и проваляюсь месяц…
В это: время и вошла Ковалевская.
— Успели стряхнуть или нет? — спросила она, ставя на тумбочку завтрак.
— Нет еще, — буркнул Михаил и покраснел.
— И правильно сделали. Я вам не враг, так зачем меня обманывать?.. А теперь кушайте. Матросы давно завтрак принесли, да мне жалко было вас будить. Сон — лучшее лекарство, а у вас с этими заданиями все кости наружу выступают.
— А кто вам сказал про задания?
— Вся бригада говорит об этом.
И снова как ушат холодней воды вылили на Норкина. Ковалевская все время говорила с ним каким-то особенным, душевным тоном, в душе у него шевельнулась пока еще не вполне ясная надежда, и вдруг: «Вся бригада говорит об этом». Норкин, как и любой другой человек, мечтал о хорошей, заслуженной славе. Ему было лестно, что о нем говорят в бригаде, но неужели только этим объясняется забота Ковалевской, ее по-особенному мягкий голос? Неужели только это зажгло в ее глазах ласковый, ободряющий огонек?
Норкин нехотя поковырял вилкой свиную тушонку и отодвинул в сторону. Только горячее молоко выпил он с удовольствием и теперь снова лежал, прислушиваясь к голосам в кухне. К Ольге пришел кто-то из командиров. Норкин старался и не мог найти в ее голосе тех ноток, которые еще до сих пор звенели в его ушах. Это радовало, хотелось еще раз проверить себя, но в комнату вместо Ковалевской вошел Коробов. Он неловко пролез в дверь и остановился около порога, не находя места своим покрасневшим от мороза рукам.
— Здравствуйте, товарищ лейтенант, — сказал Коробов, поднял и сразу же опустил руку. Так и не понял Норкин, хотел ли Коробов козырнуть или попросту, по-товарищески протянуть ее.
— Здравствуй, Коробов. Проходи и садись сюда, — ответил Норкин и пододвинул одну из табуреток к кровати.
Коробов взглянул на свои валенки, потер их друг о друга и подошел к табуретке. Некрашенные половицы жалобно скрипнули.
Разговор не клеился. Коробов не знал, с чего начать. Взвод поручил ему передать привет лейтенанту, пожелать скорейшего выздоровления, но Коробов считал, что начинать прямо с этого неудобно, и в раздумьемял свою шапку, гладил желтым от махорки пальцем вдавленную в мех красную звездочку. А Норки» тоже не мог говорить. Его взволновала забота матросов и то, что пришел к нему именно Коробов, тот самый, которому больше всех и попадало.
— Как здоровье? — наконец спросил Коробов.
— Ничего.
— А температура как?
— Тридцать восемь и шесть, — соврал Норкин.
— Горло очень болит?
— Так себе.
— Надо компресс сделать и стрептоцид пить, — посоветовал Коробов. — Ребята говорили, что здорово помогает… Или еще молоко с медом.
— Спасибо… Уже пью…
— С вами тут хорошо обращаются? Чуть что — вы только скажите, мы им покажем, где раки зимуют. До комиссара бригады дойдем, а наведем порядочек.
Вот это действительно говорил Коробов. Он наверняка затем и пришел, чтобы порядок навести. Норкин улыбнулся, а Коробов, считая, что начало положено, приступил прямо к делу.
— Меня ребята к вам делегатом прислали. Мы пришли к вам вчера после похорон…
— Каких?.. Где похоронили?
— Тут на площади… И памятник пока деревянный поставили… Вся бригада была, а комиссар сказал, что после войны настоящий памятник будет.
Норкин отчетливо представил снежную площадь, черные прямоугольники матросских батальонов на ней и маленький холмик дымящейся земли. Перед глазами вновь промелькнули месяцы службы с Любченко. Много смертей уже видел Михаил, но ни одна из них еще не волновала его так… Разве Лебедева и Кулакова… Словно частичку его похоронили на площади. И что обиднее всего — Михаил не был там. Почему? Болен? Ерунда! Дошел бы!.. Может, дополз бы, но простился!
— Почему мне не сказали? Где так в самовольные отлучки бегаете, а здесь никто не мог забежать и сказать командиру, что хоронят его боевого друга? Эх, вы…
— Мы заходили вместе с комбригом, да доктор не велела вас будить.
— При чем здесь доктор? У вас-то головы на плечах? Черт знает, что творится! Какая-то баба матросам командует!
Сейчас Норкин искренне ненавидел Ковалевскую и матросов, которые послушались ее. Коробов понял, что визит складывается не совсем удачно, и поторопился его закончить.
— Так вот, ребята вам привет передают и желают скорого выздоровления, — сказал он, надевая шапку. — Ежели что надо — вы только намекните. Мы хоть из-под земли достанем!.. У нас все благополучно… Только ребята здорово скучают…
— А Никишин… Что он не пришел? Коробов медлил с ответом.
— Не хочет?
— Какой там не хочет! — и Коробов решил высказать всё. — Вчера опять с Семиным напился, а сейчас говорит, что стыдно ему к вам идти. «Если, — говорит, — позовет, то бегом прибегу, а так — не могу…»
— Ему тяжелее, чем мне, — вслух подумал Норкин. — Как бы не натворил чего.
— Мы с него глаз не сводим. Всегда поможем. Вошла Ковалевская — она как бы мимоходом коснулась ладонью лба Михаила и сказала Коробову:
— Достаточно. Больному нужно отдохнуть. Коробов послушно пошел к двери, но лейтенант протянул ему горячую руку и торопливо сказал:
— Приходите сегодня вместе с Никишиным… Хорошо? Если не будут отпускать, скажите, что я очень просил. Придете?
Коробов усмехнулся. Было ясно: если их даже и не пустят, то они придут и без разрешения. И вдруг тень мелькнула на лице Коробова, и он показал глазами на Ковалевскую, дескать: «А как доктор? Позволит?..»
— Доктор здесь ни при чем! — отрубил Норкин. — Если не хотите…
— Да что вы на меня кричите, товарищ лейтенант? — засмеялся Коробов. — Если насчет хотенья, то забирайте имущество и айда к нам! Уж мы бы за вами…
— Поговорили, и хватит! — бесцеремонно перебила его Ковалевская. — Если хотите посещать больного, — она особенно выделила эту фразу, — то не говорите глупостей.
Хлопнула дверь за Коробовым, Ковалевская вернулась в комнату, а Норкин демонстративно отвернулся лицом к стене.
«Подожди! Дай только немного подлечиться, а там я и сам найду во взвод дорогу», — думал Михаил.
Ковалевская поправила сползшее с его плеч одеяло. Она сейчас, до известной степени, была даже счастлива: Михаил лежал здесь, ему ничто не угрожало, а она могла ухаживать за ним, смотреть на него и изредка, не вызывая подозрения, касаться его лба или руки. Ей даже нравилось, что Норкин дичился, будто бы избегал близости.
В нем она искала, находила и видела только хорошее. Для нее он не просто грубил, а искренне, как настоящий друг, скучал о матросах, хотел видеть их и от этого был немного вспыльчив и несправедлив к ней, к Ковалевской. А болезнь разве не сказывается? Больные всегда раздражительны.
