Милош Крно - Лавина
Светлов не мог сдержать улыбки. Потом лицо его опять стало серьезным, и он сказал:
— Вечером придешь ко мне, понятно?
Фашисты отступили с площади и заняли дома вокруг комендатуры. Верхний конец деревни ожил, как улей в первый теплый день. Люди вышли из погребов на улицу. Доктор Главач локтями прокладывал себе дорогу в толпе и кричал у домов:
— Раненых нет?
Мимо него прошли с винтовками Пудляк и Газуха. Они спешили на площадь.
— Кричит, как точильщик, — ухмыльнулся Газуха. — Или как коновал…
— Это для того, чтобы каждый слышал, что он помогает, — сказал Пудляк. — Зачем только его выбрали в комитет?
Через площадь прямо по лужам бежал Феро Юраш.
— Спешу в штаб, — прокричал он на бегу Газухе, направляясь к дому Газдиков. — Надо поскорее сказать Светлову, что приближаются два танка. Я видел их с башни.
Он вбежал в столовую Газдиков, где около телефона сидели два радиста из чехословацкого армейского корпуса, приданных недавно партизанскому штабу. Смуглый поручик с наушниками на голове что-то докладывал Светлову.
Едва Феро Юраш сообщил о танках, на верхнем конце деревни начали рваться мины.
— Фриц бьет, — засмеялся Светлов. — Ничего!
Поручик посмотрел на него и спросил несмело:
— Извините, товарищ майор, что, собственно, означает это русское слово «ничего»?
Светлов закурил трубку, затянулся несколько раз, а когда трубка разгорелась, развел руками и ответил:
— Как вам объяснить? Первое значение этого слова — отрицание, а второе… — Он неторопливо подошел к окну и резко обернулся: — Второе значение, как бы вам сказать, вмещает в себя море оптимизма. Понимаете?..
Он посмотрел на Феро Юраша и усмехнулся:
— Не бойся, скоро придет помощь. Скажи Приесолу, чтобы они не отступали ни на шаг. В крайнем случае пусть держатся в домах… Подожди, я должен тебе еще кое-что сказать! Поставьте на башню два пулемета, легкий и тяжелый. Держите под прицелом дорогу у кладбища. Ну а ты, — добавил он, — поинтересуйся, где Имро Поляк.
Феро Юраш столкнулся в дверях с Газдиком.
— Пардон, пардон, — принялся извиняться Газдик певучим голосом и постучал в закрытую дверь. Он вошел в комнату в теплых валенках и в шубе. Так он просидел все время в холодном погребе.
Он вежливо поздоровался и достал из корзиночки, повешенной на руку, бутылку сливовицы. Поставив ее на стол между двумя рюмками, он принялся угощать Светлова и поручика.
— Нет, сейчас мы пить не будем, — сказал Светлов, — мы на службе.
Газднк удивился, учтиво поклонился и исчез за дверями.
Два немецких танка залязгали гусеницами на нижнем конце деревни, в то время как несколько домов на верхнем конце охватило пламя. Из комендатуры выбежали три немца и бросились в бронированный автомобиль, который сразу же помчался вниз по улице. Но остальные немцы продолжали упорно сражаться за каждый дом, каждый двор, каждый хлев. Танки прошли через площадь, а за ними бежали немецкие солдаты. Часть отряда, которой командовал Янко Приесол, оказалась окруженной.
Пулемет, установленный за домом лютеранского священника, вдруг замолк. Стоявший за ним на коленях Спишиак судорожно схватился левой рукой за шею.
— Скорее сюда, идут! — закричал он хриплым, приглушенным голосом, и Плавка, сжавшийся за толстым стволом каштана, задрожал. За сараем рассыпалась, как сноп соломы, группа солдат в серой форме. Они разбежались по всему двору.
«Значит, заходят нам в спину, — с ужасом подумал Плавка. — Я здесь как в ловушке. Ох, как хорошо было там, наверху!»
Как он скучал по Погорелой, а вот теперь затосковал по лесу, как птица. Что теперь делать? Лучше всего было бы отступить к пожарной части, там больше партизан. Но что, если они ударят в спину?..
Спишиак, вероятно, ранен. Прежде постоянно улыбавшийся, теперь он, бледный, скорчился за пулеметом, а когда со стороны амбара засвистели пули, оставался некоторое время как окаменелый сидеть в этом положении, а потом свалился на бок.
— Я должен, должен, — вслух подбадривал себя Плавка и, зажмурив глаза, сделал три длинных прыжка к пулемету. Он умел с ним обращаться. Два немца тяжело свалились в грязь, остальные уползли за амбар.
Свыше двадцати партизан держались в здании сельской управы. Милке Пучиковой, Грнчиар дал револьвер, чтобы она сторожила пленного Шульце, которого не успели отвести в штаб. Шульце сидел на стуле, подняв руки вверх.
Милка узнала его, она хорошо помнила допрос. Фашист смотрел на нее с ненавистью, и его верхняя губа дрожала. Потом зазвенело оконное стекло, прогремел выстрел, раздался какой-то шум во дворе, и тяжелые дубовые ворота рухнули.
Янко лежал у пожарной части и стрелял по тому коридору, через который рвались немцы. Когда за воротами появилась стальная громада танка, он понял: отступать некуда. За ним — каменная стена. У него перед глазами все еще стоял Плавка, бесстрашно бросившийся к пулемету, и эта картина придала ему отваги. Нет, дешево он им не дастся. Он подбежит к танку и бросит гранаты под гусеницы, Связка уже блеснула в его руке, он уже готовился к прыжку, когда танк резко остановился, развернулся и пополз прочь. В облаке дыма за ним бежали солдаты и в ужасе кричали:
— Ivan kommt! Ivan! Ivan! [54]
Земля задрожала. Советские орудия вели ураганный огонь, поливая дорогу и поля за кладбищем сплошным металлическим ливнем. Земля фонтаном взлетала высоко в воздух. В этом мощном барабанном оркестре пронзительно свистели мины.
Из-за дома католического священника с невероятной скоростью вылетел маленький, верткий танк. Первый советский танк! От него на расстоянии каких-нибудь пятисот метров вовсю улепетывали два немецких бронетранспортера. Из-за холмов со стороны Дубравок появлялись все новые и новые советские танки, а за ними длинными цепями шла пехота.
Янко закричал от радости и выбежал за ворота. Они спасены! Спасены! Он хотел броситься навстречу советским солдатам, заключить в объятия первого же из них, но Феро Юраш загородил ему дорогу.
— Янко, — сказал он с грустью и взял его за руку, — она тяжело ранена…
— Кто? — вспыхнул Янко, не поняв, о ком говорит Феро.
— Милка, — ответил Феро Юраш.
Голос Янко дрогнул:
— Где она?
Милка лежала на диване в канцелярии старосты. Возле нее стоял Грнчиар, на глазах у него выступили слезы.
— Фашист ее через окно, — сказал он, скрипя зубами.
В его голосе прозвучал упрек, как будто бы это Янко виноват во всем. Как он мог поручить ей сторожить такого пройдоху? Сейчас негодяя, конечно, и след простыл.
На стуле сидел Мишо Главач, держа портфель на коленях. Он считал пульс на Милкиной руке.
Кровь застучала у Янко в висках. Как во сне, подошел он к дивану, и его подернутые влагой глаза встретились со взглядом Милки. Он схватил Мишо Главача за плечо и приглушенным голосом проговорил:
— Ну что? Удастся ее спасти?
Мишо озабоченно посмотрел на него. Янко прижался лбом к ладони Милки. Зеленая блузка, стянутая в талии армейским поясом, пропиталась кровью. Ее красивое лицо с тонкими чертами стало вдруг бледным, словно воск, а глаза, яркие, голубые глаза, сделались почти прозрачными.
Сморщив лоб, она смотрела на Янко, жадно глотала воздух и шевелила губами, как будто хотела что-то сказать.
Он поцеловал ее в горячий лоб и молча сжал руку. Она слабо улыбнулась ему и с усилием прошептала:
— Янко…
Он оцепенел. В ушах стоял такой шум, что он даже не услышал, как Мишо попросил его уйти. Как-нибудь они ей помогут.
Милкино лицо покрывали крошечные капли пота, дыхание ее было прерывистым. Янко подумал: она все такая же. В глазах ее какие-то огоньки, теплые, милые, только исчез прежний цвет. Она совсем такая же, какой была тогда, когда он поцеловал ее в Стратеной. Почему он не защитил ее? Почему? Нет, она должна жить!
— У нее рана в области сердца, — говорил Мишо, отводя его за руку от дивана. — Оставь нас. Положение тяжелое, и я боюсь…
— Что? — закричал Янко. — Нет, ты должен ее спасти!
Он крепко схватил Мишо за плечи, привлек к себе вплотную, так что почувствовал на лице его дыхание, и просящим взглядом впился ему в глаза.
— Я верю тебе. — Он опустил глаза и сжал руку Мишо. — Ты спасешь ее.
— Ну а теперь оставь нас. — Мишо проводил его до дверей и вернулся к отцу.
Янко остановился в темном коридоре. Он был как бы в беспамятстве. Когда на башне затрещал пулемет, он пришел в себя. Он вышел из дома и увидел, что по улице идут два красноармейца. На их шапках горят пятиконечные звезды. Янко прислонился к воротам, и в капельках его слез отразились смеющиеся лица людей.
Какая-то девчушка преподнесла плечистому красноармейцу эдельвейс, а он обнял ее и поднял высоко вверх.
— Товарищи, товарищи мои! — кричал Ондро Сохор. Он стоял, опираясь на палку, и плакал от радости. Оп мечтал дождаться их, освободителей, и вот они здесь, он обнимает их. Обнимаются с ними Светлов и черноглазый Акакий. Грузин кричит во все горло:
