Вадим Кожевников - 2. Щит и меч. Книга вторая
Очередную встречу профессор назначил Иоганну в укромном, заросшем длинноветвистыми плакучими ивами местечке на берегу озера Хавель.
Когда Иоганн пришел, он уже ждал его в рыбачьем ялике.
Берясь сразу за весла, профессор сказал:
— Представьте, я пригласил вас только для того, чтобы, как говорится у нас дома, провести вместе выходной день. — Усмехнулся: — Как вы думаете, можем мы себе позволить такую роскошь?
— Не знаю, — сказал Вайс.
— Я предлагаю, — заявил профессор, — полностью отдаться фантазии: представим себе, что мы с вами рыбачим где-нибудь, допустим, на Ладоге.
— Непохоже, — со вздохом возразил Вайс.
— Моя жена и дочь тоже считают, что непохоже, — согласился с ним профессор.
— А откуда они могут это знать?
— Извините, — насмешливо сказал профессор, — но я человек семейный, и этот факт укрепляет здесь мою репутацию.
— Вы женаты на немке?
— Что вы, голубчик! Карьеру семьянина я начал еще с рабфака.
— И ваши жена и дочь знают?..
— Безусловно, — сказал профессор. Улыбнулся. — И, верите, неплохое получилось подразделение: жена — инженер на секретном заводе Юнкерса, дочь — во вспомогательном женском батальоне службы наблюдения ПВО Берлина. — И добавил с нежностью: — Весьма оказались толковые товарищи.
Иоганн жалостливо поглядел на профессора:
— И вам за них не страшно?!
— Видите ли, в данных обстоятельствах я предпочел бы, чтобы жена безропотно подчинилась моей воле и покорно ожидала супруга дома. Но мы с ней в один год и даже в один месяц вступили в партию. И в связи с этим она считает, что у меня перед ней нет никаких преимуществ старшего. Очевидно, она и дочь воспитала в подобных представлениях. Думаю, что Центр разрешил мне эту семейственность на работе в порядке исключения.
— Я бы на такое никогда не решился, — сказал Вайс. — Рисковать своей жизнью — это что ж, не так трудно… А вот рисковать жизнью тех, кого любишь, у меня не хватило бы духа…
— У меня его тоже не хватало, — признался профессор. — Но у жены и дочери мужества оказалось более чем достаточно. Мы помогаем друг другу жить, исполнять свой долг. Если есть высшая близость между людьми, я полагаю, что она добывается именно таким образом.
Вайс посмотрел на профессора с восхищением и нежностью.
— И вы тоже чекист?
— Имею значительную выслугу лет.
— Вы действительно врач?
— Это мой второй диплом, — с достоинством сказал профессор. — Первый я получил в тридцатом году, когда закончил истфак. Склонность к медицине обнаружил в себе позже, а образование получил в Мюнхене. — И вдруг сразу же, круто переменил тему разговора. — Кстати, как вы оценивали поражение немцев под Сталинградом? — спросил он.
— Я боялся, что выдам себя, не смогу скрыть радость и провалюсь на этом.
— Нет, с точки зрения немца.
— Ну что ж, — нерешительно сказал Иоганн, — как величайшее поражение вермахта, полный провал плана «Барбаросса».
— А с политической стороны?
— Точно так же.
— А вот, представьте, гитлеровская пропагандистская машина использовала катастрофу под Сталинградом в ином плане. Превратила ее в пропагандистскую акцию, обращенную к реакционным правящим кругам союзников. Вы знаете, Гитлер, потрясенный поражением, не мог в эти дни выступать, его речь прочел по радио Геринг. Слышали эту речь? Не пришлось? Напрасно! Она вся была обращена к Уолл-стриту и Сити. Гитлер расписывал себя как единственного спасителя западной цивилизации от большевистского варварства. А Геббельс, в дальнейшем развивая эту мысль, объявил: «Ясно, господа, что мы неверно оценивали военный потенциал Советского Союза! Сейчас он впервые открылся нам во всей своей кошмарной величине. Сталинград был и остается великим сигналом тревоги… Осталось лишь две минуты до двенадцати», — то есть до полного поражения Германии. А этот трехдневный траур после ликвидации окруженных под Сталинградом войск? Вы понимаете, зачем это? Превратить гибель своих солдат в орудие пропаганды, чтобы напугать правящие верхи союзников мощью Советской страны. Помочь реакционным кругам Америки и Англии вызвать в своих странах волну антикоммунизма и подготовить таким образом почву для вероломного сепаратного мира. И, по нашим данным, действия гитлеровской пропаганды оказались небезуспешными. Тайные дипломаты союзников чрезвычайно оживились. Аллен Даллес перекочевал в Берн с целым разведывательным штабом, и множество посланцев немецких разведслужб, с которыми у Даллеса старые доверительные отношения, протоптало к нему тропы.
— Да, — сказал Вайс, — я это знаю.
— Учтите, — предупредил профессор, — союзники заслали в Германию целую армию разведчиков. И знаете, чем они сейчас занимаются? Изучают настроения германского народа, силы Сопротивления. Но вовсе не для того, чтобы помочь движению Сопротивления хотя бы оружием. Нет. Хотят выяснить, не будет ли это движение препятствовать намерениям союзников сохранить Германию после ее поражения как империалистическую державу, враждебную Советскому Союзу. По имеющимся у нас данным, Даллес озабочен тем, чтобы вермахт и после поражения сохранил силы, способные подавить революционное движение в стране. Значит, Даллес представляет те американские круги, которые сейчас разрабатывают не столько планы наступления на втором фронте, сколько планы подавления революционных сил германского народа после поражения Гитлера и, как болтал ваш подопечный американский разведчик, хотят сменить вывеску Гитлера на другую. Ненависть американского и английского народа к Гитлеру настолько велика, что Даллес, кажется, готов содействовать покушению на его жизнь, чтобы потом договориться с той же самой фашистской фирмой, но действующей уже под иной вывеской. И не исключено, что Геринг, Геббельс, Гиммлер были бы счастливы подарить рейху свое имя для этой цели.
— Да, — задумчиво согласился Вайс. — Все это, пожалуй, так…
— Слово «пожалуй» — плохое слово, — сердито прервал его профессор. — Я говорю, опираясь на факты и доказательства. И наша с вами задача — представить в Центр документы, с исчерпывающей и неопровержимой полнотой свидетельствующие, что между союзниками и оппозиционными группами рейха ведутся переговоры о сепаратном мире. Как видите, сейчас мы с вами должны поработать на Германию. На будущую Германию. Ну как, не возражаете? — Заметил с улыбкой: — Может, вы полагаете, что я, как историк по образованию, в данном случае мыслю лишь историческими категориями? Но мой опыт чекиста подтверждает: такое мышление сродни долгу, который я выполняю. Предотвратить новый заговор против народа, уже ставшего жертвой фашистского заговора, — значит спасти его. Я думаю так.
Некоторое время они молчали. Но вот после долгой паузы профессор снова заговорил:
— Рассказав вам о моей семье, я нарушил правила конспирации. Но я сделал это намеренно. Сознание, что я здесь не один, что малейшая моя оплошность может привести к гибели самых близких мне людей, воодушевляет меня, если так можно сказать, на величайшую осмотрительность. — Профессор просительно улыбнулся. — И теперь я рассчитываю, что вы будете вести себя так же осторожно. Ведь, рассказав вам о своей семье, я как бы доверил вам ее судьбу. Я знаю, что вы несколько излишне склонны к самостоятельным действиям, часто увлекаетесь, но верю: вы поняли, чем теперь я вас обязываю неуклонно продумывать каждый ваш шаг на пути к намеченной цели.
Самоотверженное решение старого чекиста потрясло Иоганна своим великодушием, проникновенной заботой и доверием — самым высоким, какое может оказать человек мужественный, сильный, безошибочно чувствующий эти же качества у своих друзей.
Гуго Лемберг снова пригласил к себе Вайса и снова принял его в кабинете отца. Иоганн заметил, что с книжных полок исчезли материалы и книги о Советском Союзе.
На этот раз Гуго был более откровенен. Он говорил о трагическом положении Германии. Сказал, что, по данным абвера, насыщенность советских войск боевой техникой в сравнении с осенью 1942 года возросла в пять-шесть раз, соответственно вырос и их боевой опыт, и что военными средствами Германия теперь войну выиграть не может.
— А какие же средства требуются, чтобы не проиграть войну? — спросил Вайс.
Гуго ответил уклончиво:
— В США существует сильная антирузвельтовская группировка, которая заинтересована в том, чтобы сохранить военный потенциал Германии как угрозу против России. Но эта группировка бессильна против ненависти американцев к Гитлеру.
— А в Англии?
Гуго усмехнулся.
— В тысяча девятьсот тридцать восьмом году Черчилль заявил, что мечтает видеть во главе Англии деятеля такой силы воли и духа, как Гитлер, и теперь он боится английского народа и вынужден обуздывать стремления лидера английских фашистов.
