Геннадий Семенихин - Жили два друга
– Летчик? – рассмеялся он неожиданно. – Откуда ты здесь такой нарядный? Сегодня не День Воздушного Флота, а ты при всех орденах и медалях. Ну ладно, что с тобою поделаешь, заходи. Но не больше чем на две минуты. Сам слышал, как ты у нашей Олюшки просился.
В кабинете у Батурина за длинным столом уже сидело несколько человек, пришедших на заседание редколлегии. Батурин усадил Демина прямо перед собой, выжидающе сцепил руки с мелкой татуировкой.
– Я вам принес повесть о летчиках, – не теряя времени, заявил Демин. – Хочу, чтобы вы ее прочитали.
– Почему же именно я? У нас десять членов редколлегии и целый отряд опытных рецензентов.
– Потому что я еще мальчишкой прочитал все ваши книги и до сих пор их помню. И вам я верю. Как вы скажете, так и поступлю. И никому больше не буду показывать повесть, если вам она не поправится.
– Зачем же так категорично, – улыбнулся Батурин. – За комплимент спасибо. Но вообще, как мне ваш визит расценивать? Это стремительная атака без захода. Как она там у вас именуется?
– Лобовая, – улыбнулся Демин.
– Однако я уже ушел от вашей атаки, – развеселился редактор. – В шесть вечера я уезжаю на три дня в Москву. Твою рукопись прочтет мой заместитель Сергей Федорович Оленин, а затем уже я.
– Когда же мне прийти за ответом?
– Ровно через месяц. А ты что же хотел? – вздохнул Батурин, показывая на стеллажи, забитые тонкими и толстыми папками. – Видишь, сколько их тут. А я не знаю, в какой папке талант, а в какой – сплошная графомания. Но все это сработано людьми, и люди ждут.
– Но ведь об авиации надо в первую очередь, – настаивал Демин.
У Батурина глаза наполнились смешинками.
– Ну вот что, летчик, ты, я вижу, уже на таран пошел. Ладно, считай, что твоя взяла. Приходи через две недели за ответом.
* * *Демин лежал на тахте, подложив под затылок сцепленные ладони, и перебирал в памяти события последних дней, вслушиваясь в шум городской улицы за окном и веселую неразбериху трамвайных перезвонов. Нет, эти события явно не радовали. Неудачи и неприятности словно выстроились в длинную очередь, которой не видно было конца. До пенсии еще четыре дня, а в доме хоть шаром покати, даже заварка для чая и та подошла к концу.
Хоть бы боцман Кирка поскорее вернулся из плавания, все-таки пробежала меж ними какая-то добрая искра. Боцман обещал взять Николая на авральную разгрузку.
Сегодня утром Демин был у Заремы. Ей немного теперь лучше. Зара встретила его в саду, залитом майским солнцем, и они тотчас же убежали в далекую тенистую аллейку, чтобы досыта нацеловаться. Волосы она на этот раз в косу не заплела. Полураспущенные, сзади они были перехвачены голубой лептой.
– Тебе так нравится? – спросила она.
– Еще не знаю.
– А ты привыкни. Скоро я их вообще обрежу. Сейчас не модно, а студентке университета надо шагать в ногу со временем. Как ты живешь? Осунулся, побледнел.
Бедненький, – протянула Зарема, – тебе одному гадко?
– Гадко.
– Подожди еще десять деньков. Меня выпишут.
– Тебе надо хорошо питаться, – задумчиво промолвил он, – и еще доктор считает, что не худо бы раздобыть путевку в санаторий.
– Излишняя роскошь, – вздохнула Зарема, – обойдемся.
– Нет, я попробую, – загорелся вдруг Демин, – и как же я об этом раньше не подумал? Путевку достать можно через военкомат. Ведь там наш славный полковник Деньдобрый.
– Верно, – оживилась и Зарема.
– Так я туда прямо сейчас и направлюсь, – заулыбался Демин.
Но в военкомате его ожидало сильное огорчение. Очутившись у знакомого особняка, он быстро поднялся наверх по широкой лестнице. В приемной толпились отставники. Демин несколько удивился, увидев за столом уже другого лейтенанта, а не знакомого ему однорукого партизана, но большого значения этому не придал.
– Товарищ лейтенант, – крикнул Демин через головы присутствующих, – можно на прием к полковнику Деньдоброму записаться?
– К полковнику Деньдоброму? – как-то странно переспросил дежурный и удивленно посмотрел на Демина. – Да разве вы ничего не знаете?
– Нет. Ничего, – простодушно ответил Демин.
– Полковник Деньдобрый уже как два месяца назад скончался от инфаркта.
Демин побрел из военкомата домой медленной, разбитой походкой. «Вот и еще одного доброго человека скосила проклятая смерть!» А наутро еще одна тяжелая весть: у Зары снова тридцать девять с лишним, и она слегла. Хирург, к которому теперь, как к родному брату, привязался Демин, ничего не скрывал:
– Дело значительно хуже, чем я предполагал, милый мой летчик, хотя и но по моей уже части. С хирургией все в порядке. Но у Заремы затемнение в легком. Правда, небольшой очажок, но он прогрессирует. Вы понимаете, что это означает? Надо снова повторить пенициллиновую блокаду. А потом усиленное питание. И солнце. Горячее солнце. Лучше – Южный берег Крыма.
«И черт меня дернул перепечатывать Ленькину тетрадь, – ругал себя Николай. – Это только по наивности можно было подумать, что она пригодится кому-нибудь. Если Зарке снова нужен пенициллин, спущу на барахолке часы и реглан. Все-таки это что-то даст на первое время».
Демин вздохнул, встал с потертого дивана и нехотя сел за стол. Ничего не поделаешь, надо было готовить к зачету перевод из «Саги о Форсайтах». Он придвинул к себе словарь.
В открытое окно вызывающе лезло бездонное майское небо. Где-то далеко проплыл невидимый самолет, оставив после себя широкий, разлапистый след. Во дворе мальчишки громко колотили деревянного «чижика», загоняя его в четырехугольник, нарисованный на влажной земле. До Демина не сразу дошли их звонкие голоса.
«Тетенька, мы тут не знаем никакого Демина, честное, слово, не знаем. А что?» – «Да подожди ты, Володька, может, это новые жильцы, те, что с отдельным входом комнату имеют. А?» – «Это у которых тетенька Зарема?» Демин отбросил словарь и выскочил во двор. Увидев молоденькую почтальоншу, быстро спросил:
– Это вы, что ли, Демина тут ищете?
– Ну, предположим.
– Так я и есть Демин.
– Вам телеграмма-«молния».
Демин взял телеграмму и быстро вернулся домой, разорвал синюю склейку. Всего пять слов: «Немедленно приезжайте редакцию «Восхода». Батурин». Демин торопливо натянул на себя гимнастерку, застегивая пуговицы негнущимися пальцами, а мысль лихорадочно работала:
«Если бы отвергли, телеграммой-«молнией» не вызывали бы! Значит, что-то получается. Милая Зарка, если бы встал из гроба хозяин черной клеенчатой тетради, Леня Пчелинцев, и узнал, в каком ты тяжелом состоянии, он бы без всякой жалости отдал свое детище. Мы ее оба любим, – оправдывал себя Демин, – и если бы Леня был на моем месте, он поступил бы точно так же, как и я. Неважно сейчас, за чьей подписью будет фигурировать это повествование. Какой толк, что я уберу свою фамилию, а поставлю его? За это никто не прибавит и рубля. Только расспросы ненужные пойдут, что, как, откуда, почему. А сейчас конечный результат важен – спасти Зару, поставить ее на ноги, уберечь от этого проклятого затемнения в легком. Вот почему я не дрогнул, поставив на повести свою фамилию. Как только все наладится, я ее сниму. Подумаешь, книгу примут к печати под моей фамилией, а в самый последний час я поставлю на ней имя истинного автора, своего лучшего друга Лени Пчелинцева». Так рассуждал капитан запаса Николай Демин, стоя на тамбурной площадке трамвайного прицепа. И ему казалось, что все это оправдано стечением обстоятельств, что в эти часы по-иному поступить он не может. Тяжелую дверь у редакционного подъезда он рванул с такой силой, что она застонала. Секретарша Оленька, сидевшая в приемной за своим столиком, уже не была такой, как прежде, равнодушно-неприступной. Едва Демин появился, как весело вспорхнула навстречу, с кокетливой улыбочкой воскликнула:
– Ох, Николай Прокофьевич, так и перепугать можно!
Он сразу отметил эту кокетливость.
– А я добрый. Я в своей жизни еще никого не напугал, Оленька.
Хитрая и опытная секретарша Оля уловила в словах его фамильярность, но смирилась с ней, пропустила мимо ушей как должное.
– Николай Прокофьевич, – заговорила она голосом доброй волшебницы, – а я тоже успела свой нос в рукопись сунуть. Три главы прочла. Но если я буду высказываться, Сергей Кузьмич уши мне надерет. А про вас он мне так сказал. Только это по бесконечному секрету: «Придет к тебе этот головастый капитанишка – немедленно ко мне». Так что идите смело.
Демин открыл дверь. В просторном кабинете, кроме самого Батурина и его заместителя Оленина, никого не было. Они сидели друг против друга и, по-видимому, говорили о нем, потому что мгновенно смолкли. Батурин с грохотом отодвинул кресло и пошел навстречу Демину, широко раскрывая для объятий руки.
– Батенька ты мой! Летчик мой простоволосенький! – завопил он, целуя Николая в плохо выбритые щеки. – Вот порадовал старика. Да я уж сколько лет такой удачи не видывал. То, что ты написал, миленький, это знаешь что такое? Со дня окончания войны ждем. Где ты, родной, подсмотрел своих героев, где ими надышался? Хотя погоди. У тебя и у самого столько орденов. Ты, наверное, все свои переживания, всю душу излил. Но разве в этом дело! Можно пройти огни и воды и ничего не создать. А ты! Ведь это же такой вклад, такой вклад! Впрочем, что я говорю? – обратился вдруг он к Оленину. – Что я говорю, Виталий Федорович?
