Тимофей Чернов - В те дни на Востоке
Машины подошли к станице поздно. В небе хотя и светили звезды, но было темно — в домах не горел ни один огонек. Станица словно вымерла, только слышался лай собак.
Оставив машины у околицы, Василий с группой поспешил к дому военной миссии. Неподалеку они остановились.
— Ждите моего сигнала. Будьте начеку.
Как и раньше, Василий попросил часового у крыльца вызвать начальника.
Кураива вышел минут через пять в кимоно, домашних туфлях и очень встревожился, узнав но голосу Ямадзи.
— Что так поздно? Случилось что-нибудь?
— Сейчас, Кураива-сан, все объясню, — спокойно отвечал Василий, поднимаясь на второй этаж. — Неприятностей пока нет. А приехал я, чтобы доложить кое о чем своему шефу в Харбин.
— Да, да. Вчера звонил полковник Асада, интересовался, куда и когда отправили резервистов, кто их сопровождал от военной миссии. Я сказал, что вы уехали с ними. Он что-то очень беспокоился.
Кураива опустился в шезлонг, закурил. Василий не садился, все расхаживал по комнате, дымя сигаретой, думал: «Асада может утром позвонить. Ночью надо все закончить».
— Что известно вам о противнике? — расспрашивал Кураива.
— Наши разведчики не обнаружили приближение неприятеля. Видно, советские не смогли пройти через крутые перевалы.
Василий рассказывал и мучился, как ему поступить с Кураива. Вроде, тот ничего плохого ему не сделал, а он должен ликвидировать его. Но зачем тогда приехал сюда в такое позднее время? К чему вся эта затея? «Будь тверд в своих решениях и не перед чем не отступай», — вспомнил он заветы своих наставников.
Подойдя к столу, он затушил в пепельнице сигарету. Кураива, откинувшись на спинку шезлонга, спокойно раскуривал. Приемом джиу-джицу Василий выбил его из сознания. Кураива обмяк и уронил на грудь голову. Василий перенес его на койку, связал руки и перетянул рот полотенцем. Погасив свет, поспешил на улицу. У входа он таким же приемом ударил часового, который свалился, не издав звука.
Подбежали резервисты, вооруженные наганами и саблями. Зайдя в помещение нижнего этажа, они заняли комнату, в которой стояла пирамида с оружием. Потом вошли в зал, где на койках спали солдаты и унтер-офицеры. Василий включил свет и приказал никому не вставать. Он объяснил, что будто бы император повелел Квантунской армии сложить оружие перед советскими войсками. Поэтому японцы теперь являются пленными и должны подчиняться русским.
Кто-то открыл карцер и выпустил Федю Репина. Он немного ослаб от недоедания, но радость встречи с отцом и братьями ободрила его.
Оставив здесь часть людей, Василий направился к охранникам, которые жили в бараке на краю станицы, недалеко от бензохранилища. У барака его остановил часовой, вызвал начальника караула. Пока Василий объяснял, кто он и с какой целью прибыл сюда, подскочили резервисты, обезоружили японцев у входа и внутри караульного помещения.
Теперь нужно было снять с постов часовых. Для этого Василию пришлось ходить по объектам с разводящим-японцем и со своими людьми. Снятого с поста часового обезоруживали и уводили в караульное помещение.
До рассвета посты были обезврежены. Вся полнота власти в станице перешла в руки атамана Попова.
— Держись, Петр Павлович. Готовься к встрече советских гостей, — наказывал Василий.
— Советские-то теперь не так страшны, как японцы. Эти вот знают, что мы тут сотворили, и нагрянут.
— Не до этого им теперь… Самим бы спастись.
На востоке заалел горизонт, когда к бензохранилищу подошли автомашины. Резервисты начали грузить бочки с дизельным топливом, которого, к счастью, оказалось немало. Кроме двух машин атаман Попов нашел еще две.
Погрузку закончили быстро, и Василий покинул станицу. Он ехал на передней машине, чувствовал себя на седьмом небе. Свершилось задуманное. В душе улеглись тревоги, и сразу же навалился сон: веки слипались, отказывался мыслить мозг. Но Василий не поддавался: надо было еще доставить горючее, передать танкистам. Парыгин, конечно, ждет его. Может, верит, а, может, не верит в его затею. Но ждать — не то, что действовать.
Однако и полковник не сидел без дела. Вчера вечером к резервистам прибыло подкрепление — японский батальон. Он занял позиции по соседству. Парыгин всполошился: японцы могли испортить все дело. Срочно созвав атаманов и пригласив советских танкистов, полковник принял разумное решение. В сумерках японцев атаковали: часть разоружили, а часть перебили.
…К двенадцати часам машины прибыли к подножью гор. Близко подъехать не позволило бездорожье. Пришлось далеко носить горючее в ведрах, баллонах, канистрах. Танкистам помогали резервисты.
Пока заправлялись, комбриг пригласил к себе Парыгина и Ямадзи. На брезенте, расстеленном на траве, стояли раскрытые мясные и рыбные консервы, лежал хлеб.
— Прошу за наш скромный стол, — пригласил комбриг. Он опустился на колени, разлил из фляжки спирт по кружкам. — За воинскую выручку.
Полковник выпил, смачно крякнул, достал складной вилкой кусочек мяса.
Парыгин посматривал на его окладистую бородку, задубелые тугие щеки и многочисленные награды.
— Нас изумляет, господин полковник, как ваши танки смогли пройти такой трудный перевал?
Комбриг прищурил шалые глаза.
— Об этом знаем только мы да Хинганские горы.
— А если без шуток, — допытывался Парыгин.
— Можно и без шуток, — посерьезнел Шестерин. — Нас выручала взаимная товарищеская помощь. На тросах спускались в ущелья, на тросах поднимались на кручи. И самое неприятное — сожгли все горючее.
Комбриг достал пачку папирос, предложил всем и закурил сам.
— Теперь вы скажите, если бы не наше превосходство в войне, решились бы помочь нам?
Парыгин неловко улыбнулся.
— Не стану душой кривить — помощи бы не было. Напротив, вступили бы с вами в бой.
Комбриг хмыкнул.
— Мы знали, что в данной ситуации у вас не было выбора. Однако это не умаляет того, что вы сделали.
— Мы старались, чтобы заслужить прощение родины.
— Значит, тосковали по России?
— Разумеется. Впрочем, моя тоска понятна, я прожил там половину жизни. А вот человек, — Парыгин кивнул на Ямадзи, — все свои годы провел в Японии, затем — в Харбине, и тоже стремится в Россию.
Комбриг посмотрел на Василия, который сидел справа от него.
— Вы — русский?.. А как же оказались в Японии? Василий бросил недокуренную папироску, сорвал длинную травинку.
— Мать меня маленького увезла оттуда.
— Откуда?
— Из Владивостока, где мы жили.
Комбриг отвел в сторону взгляд, задумался. Ему вспоминалось, как в тревожном восемнадцатом году он ушел с отрядом партизан, оставив во Владивостоке молодую жену с сынишкой. Когда из Приморья изгнали интервентов, он не нашел жену и сына. Соседи рассказали, что она уехала с японским офицером. Он тяжело переживал эту потерю, долго не женился. Да и теперь, когда выросли две дочери, он не мог позабыть своего первенца. Сейчас, посматривая на этого молодого человека в японском мундире, Шестерин с волнением думал: «А что, если это мой Васятка? Волосы, как у меня светлые, рост высокий, только нос немножко вздернут».
— Как вас звать по-русски?
— Василий.
— А фамилия?
— Японская — Ямадзи, а русская — Шестерин.
У комбрига перехватило дыхание, из рук выпала папироска. Вскинув руки, он простонал:
— Вася-а! — и сжал в объятиях сына.
Все произошло так быстро и неожиданно, что Василий, ошеломленный, не смог произнести ни слова. Только ощущал, как горели от прикосновения косматой бороды щеки, билось во всю мощь сердце, а на лбу выступила испарина. Нужно было что-то сказать, а он еще не мог свыкнуться с мыслью, что этот бородатый, кряжистый человек — его отец.
— Ну, а мать жива? — разжав руки, спросил комбриг.
— Нет. Ямадзи скоро оставил ее. Она сильно тосковала по России, просила, чтобы нас отправили на родину. Но получила отказ и заболела. Перед смертью дала мне наказ, чтобы я во что бы то ни стало вернулся в Россию и отыскал вас.
— Не берусь судить, насколько она виновата. Теперь все прошло, жизнь ее наказала. А то, что с тобой встретились, это — чудо! Но, говорят, только на войне нереальное и становится реальным!
