Бруно Апиц - В волчьей пасти
Товарищи одобрили предложение Бохова.
С нетерпением ждал Кремер конца тревоги. Лишь через два часа завыла сирена, и он сразу же зашагал вниз по «лазаретной дороге», чтобы встретиться с Боховом.
— Ну что? — спросил он, увидев Бохова, и они вместе пошли по дороге в сторону лазарета, незаметно беседуя приглушенными голосами.
— Не позже вечера все сорок шесть человек должны исчезнуть. Ни один из них не явится ко второму щиту.
Иного решения Кремер и не ожидал.
— Куда их деть? — был его единственный вопрос.
— В любое надежное убежище, — ответил Бохов: — в угольный подвал бани, в картофельный погреб кухни, в любой ящик или чулан! Поверх — уголь, поверх — картошку! Спрячем их под полом в бараках. Пусть заползут в сточные каналы канализации. Укроем их в «конюшнях» Малого лагеря и дадим им фальшивые номера. Пусть носят такую же рвань, как и прочие там. — Бохов широко развел руки. — Всюду, понимаешь? После вечерней переклички, когда стемнеет, все должно быть кончено. Если кто-нибудь из сорока шести сам может устроиться лучше, пусть устраивается.
Кремер слушал молча и только пыхтел. Да, задача была не из легких.
— А если кого-нибудь из них найдут?
Бохов остановился.
— Слушай, Вальтер…
Бохов заговорил теперь еще тише. Кремер с глубокой серьезностью выслушал постановление, решавшее судьбы великого множества людей. И это постановление не удивило его, оно только лишний раз подчеркнуло неизбежность развертывавшихся событий.
Когда Бохов сообщил ему, что отныне он является непосредственным соединительным звеном между ИЛКом и лагерем, Кремер только кивнул. Они пошли дальше.
— Это ты унес ребенка? — спросил Бохов! — Скажи мне, если это был ты.
Его вопрос поразил Кремера. Он сам предполагал, что тут приложил руку ИЛК.
— Нет, — коротко ответил он и добавил: — Я бы заранее поговорил с тобой — открыто и начистоту.
Бохов не мог ему не верить.
— Как же так? — в недоумении произнес Кремер. Вопрос Бохова только теперь полностью дошел до его сознания. — Ты не знаешь… вы в самом деле не знаете, где ребенок?
Бохов покачал головой и устало улыбнулся.
* * *Ранним вечером, когда оставалось меньше часа до переклички, произошло нечто неожиданное. Громкоговоритель разнес по лагерю картавый голос Рейнебота:
— Лагерный староста, слушать! Вместе со всеми старостами блоков — к воротам! Живо!
Когда послышалась эта передача, в комнате Кремера находилось несколько старост: Кремер собрал их, чтобы обсудить, куда спрятать обреченных товарищей. В бараке Бохова Рунки, тоже стоявший в списке, и сам Бохов были заняты тем, что освобождали половицы под конторкой, чтобы устроить лазейку в яму под бараком, где Рунки предстояло скрываться.
Уловив голос Рейнебота, они прислушались. Заключенные слушали везде — в бараках, в лагерных мастерских.
Передача повторилась.
Выбегая из бараков, старосты собирались возле канцелярии рядом с комнатой Кремера. Их обступили любопытные заключенные, находившиеся в это время в лагере. Что случилось? Почему старост потребовали к воротам? Эвакуация? Уже сегодня? Или завтра?..
Вышел Кремер. Старосты построились.
— Товарищи, — крикнул Кремер, — как всегда, спокойствие, порядок, дисциплина, понятно?
Клуттиг, стоя у окна в кабинете Рейнебота, смотрел на колонну, подымавшуюся по апельплацу.
— Балаган! — проворчал он.
— Дипломатия, искусство! — высмеивал Рейнебот помощника начальника лагеря.
Клуттиг круто повернулся и отошел от окна.
— Ослиная задница! — отпустил он в адрес Швааля, по чьему приказу теперь маршировали блоковые старосты.
— Мудрая задница! — поправил его Рейнебот, насмешливо скривив лицо.
— Не стану слушать его разглагольствований, — прошипел Клуттиг, направляясь к двери.
— Ты ему и не нужен. Только мешать будешь, — Рейнебот зло рассмеялся. — Каждому свое: завтра утром ты будешь наслаждаться.
Он многозначительно согнул указательный палец. Клуттиг яростно хлопнул дверью.
Старосты ждали у ворот. Никто не показывался, даже Рейнебот. Кремер следил за дорогой, которая шла от ворот. Он видел, как Клуттиг большими шагами прошел по дороге и исчез за административным зданием. У окошка слонялся дежурный блокфюрер.
На дороге показался грузовик с брезентовым верхом. Перед воротами он остановился. Сначала на землю сошли несколько эсэсовцев, за ними последовали заключенные. Кремер от удивления широко раскрыл глаза. С любопытством смотрели старосты сквозь ворота: ведь это же были…
У Кремера сильно забилось сердце. Это были заключенные из вещевой камеры. Их принимал блокфюрер. Появился Рейнебот и собирался сам распорядиться прибывшими. Но тут из здания вышел Швааль в сопровождении Вейзанга и адъютанта Виттига и направился к воротам. Рейнеботу не оставалось ничего другого, как приказать заключенным построиться вдоль стены у ворот. Он двинулся навстречу начальнику лагеря.
Швааль остановился перед заключенными.
— Что здесь происходит?
Рейнебот доложил:
— По распоряжению гауптштурмфюрера Клуттига девять заключенных и один мертвый доставлены из гестапо в Веймаре обратно в лагерь.
— А-а! — с интересом протянул Швааль, рассматривая заключенных, которые положили на землю что то тяжелое, завернутое в одеяло.
У Кремера перехватило дыхание: среди прибывших он не находил Пиппига… А там лежал мертвец…
Швааль заговорил, обращаясь к заключенным, притом настолько громко, что его могли слышать и старосты блоков.
— Благодарите создателя, что вы попались мне навстречу. — Затем повернулся к Рейнеботу: — Отпустить этих людей в лагерь!
Рейнебот щелкнул каблуками. Блокфюрер отпер ворота, заключенные пробежали мимо Кремера и блоковых старост и дальше — через апельплац. У стены остался мертвый.
Это происшествие вывело Кремера из равновесия, однако начальник лагеря уже вошел в ворота, и Кремер должен был исполнять свои нелегкие обязанности.
— Старосты блоков, смирно! Шапки долой! — скомандовал он.
— Вольно! — махнул рукой Швааль.
Рейнебот держался в стороне. Заложив большой палец за борт кителя, он барабанил остальными.
Швааль прошелся взад и вперед, затем остановился. Подперев кулаками бока, он выпятил живот и расправил плечи.
— Я отпустил тех людей в лагерь. Вы видели? — Он посмотрел на Кремера.
— Так точно! — ответил тот.
— Следовательно, им больше ничего не грозит. Вам ясно?
И снова Кремеру пришлось ответить:
— Так точно!
Швааль стал в позу, рисуясь перед Вейзангом и Виттигом.
— И вообще им уже ничего больше не грозит. Даю вам честное слово офицера, что лагерь не будет эвакуирован. Я останусь с вами до конца. Если при вступлении союзников еще буду жив, я сдам лагерь, согласно правилам. — Он выдержал паузу, обводя взглядом всю группу. — Вы меня поняли?
— Так точно! — пробормотали старосты. Их ответ прозвучал глухо, словно мешок на землю упал.
Швааль снова прошелся взад и вперед.
— Иностранные радиостанции, — продолжал он, — передают, что с тех пор, как я здесь начальником, условия в Бухенвальде улучшились. Меня радует, что это стало известно общественности. Что принесут нам ближайшие дни, мы не знаем. Я даю вам полномочия сообщить людям то, что я вам сказал, и, полагаясь на мое честное слово, признать их соблюдать порядок и дисциплину, что бы ни случилось. Я получил от рейхсфюрера СС приказ разослать в близлежащие населенные пункты заключенных в качестве команд по уборке и расчистке. Работники этих команд получат полный гражданский паек, во время воздушных налетов они будут находиться в надежных бомбоубежищах и по окончании работ вернутся в лагерь. Надеюсь, заключенные исполнят свой долг.
Он молча постоял перед группой, всматриваясь в лица блоковых старост. По-видимому, он сказал все.
— Лагерный староста, уведите людей!
Ни один мускул не дрогнул на лице Кремера. Он тотчас же повернулся к группе и скомандовал:
— Шапки надеть! Налево кру-гом! Шагом марш!
Сам он пошел последним. Железный обруч, казалось, сдавил грудь Кремера: у ворот лежал Пиппиг.
Швааль смотрел вслед уходящим. Собираясь и сам уйти, он бросил Рейнеботу:
— Ну, каково ваше мнение?
Рейнебот отдал честь.
— Поразительная дипломатическая мудрость, господин начальник лагеря!
Швааль выдвинул подбородок из воротника. Вейзанг, следуя за начальником, мимоходом ткнул Рейнебота в живот.
— Он у нас молодчага, а?
Рейнебот усмехнулся, скаля зубы.
Гефелю и Кропинскому было отчетливо слышно все, что говорилось у ворот. Уже несколько дней Мандрил держал их в камере на ногах. С самого раннего утра. Лишь после вечерней переклички им разрешалось лечь, Тогда они по холодному, как лед, цементному полу подползали как можно ближе друг к другу. Однако ночная стужа гнала сон из тела. Ослабленные постоянным голодом, измученные болью в разбитых членах, они в полузабытьи томились всю бесконечную ночь, которая обрывалась в пять утра, когда Мандрил отпирал камеры.
