Гейнц Зенкбейль - Джонни Бахман возвращается домой
Джонни приблизился к желтоватому застекленному шкафу, который выглядел прямо-таки убогим и бедным под чрезвычайно высоким, неоштукатуренным потолком. В шкафу стояло лишь несколько фарфоровых чашечек. Мальчуган взял унтер-офицера за плечи и легонько встряхнул его, но тот не пошевельнулся. Из радиоприемника без перерыва неслась громкая музыка.
— Эй, вы!
Мужчина уткнулся в стол, как мертвый.
— Проснитесь же! — выкрикнул Джонни и выдернул провод, который вел от батареи питания к задней стенке радиоприемника. Тотчас же стало тихо.
— Кхе? — кашлянул унтер-офицер.
— Проснитесь же наконец!
Мужчина чуть-чуть приподнял голову. От него сильно пахло алкоголем.
— Все вы дерьмо, — пробормотал он.
— Здесь лазарет?
— Такая свинья…
Джонни вздрогнул.
— Свинья уже бросила нас!.. — бормотал пьяный унтер.
— Что же это за свинья? — ничего не понимая, спросил мальчуган. И добавил: — Меня только интересует, был ли здесь лазарет?
Унтер-офицер, не изменяя положения тела, окинул Джонни взглядом.
— Лазарет? — тихо произнес он. — Лазарет? — И снова уронил голову на стол. По его колышущемуся телу прошла дрожь.
«Может быть, он смеялся?»
Нет, это был не смех, а резкое подергивание, какое бывает при истерическом плаче.
— Здесь размещался дом умирающих, — простонал мужчина, — дом мертвых!
63
Осмотр соседнего помещения.
Пьяный унтер-офицер.
О смелом главвраче и седоволосой женщине.
«Никаких возражений, ты останешься здесь!»
В присутствии пьяного унтера, который, не стесняясь, плакал, Джонни чувствовал себя беспомощным. Некоторое время он стоял в нерешительности, потом решил осмотреть соседнее помещение. Он откинул в сторону покрывало. Отвратительные испарения, еще больше, чем в бункере, ударили ему в лицо. Мальчик увидел вытянутое в длину помещение со сводчатым потолком. Сквозь незамурованную щель туда проникал скудный дневной свет. На старых матрацах и просто на соломе, разбросанной на полу, он увидел множество тел, уложенных плотно друг к другу. Слабые, многоголосые стоны и стенания наполняли пространство.
Джонни, который уже не мог больше переносить спертый запах, ринулся наружу. Он не мог находиться даже в вестибюле. Выбежав на улицу, он долго тяжело дышал, а когда пришел в себя, снова вернулся.
Казалось, за это время унтер-офицер несколько успокоился. Он сидел, откинувшись на спинку стула, закрыв глаза ладонями, как будто свет, проникавший через полуотворенную железную дверь, был опасен для его глаз. Офицер тяжело дышал. Иногда его голова беспомощно свешивалась с одного плеча на другое.
— Обанкротился, — пьяно лепетал он, — убрался! Все они убрались отсюда! — вдруг развязно провизжал он, сжал кулаки и застучал ими по столу так сильно, что бутылка с водкой начала подпрыгивать и сместилась к самому краю стола. — Все! Только мы еще здесь остались, я и…
С ничего не понимающим видом он вытаращил глаза на мальчика, потом показал на левый занавес. Запинаясь, он спросил:
— Ты там уже был?
Джонни кивнул.
— Здесь тоже? — Он сделал неуклюжее движение в противоположную сторону.
— Нет.
Тихо, почти умоляюще унтер-офицер прошептал:
— Не ходи туда. Туда лучше не ходи!
Вдруг глаза его начали блуждать.
— Где же моя бутылка? — Прошло некоторое время, прежде чем он увидел ее. Он рывком потянул бутылку к себе и уперся подбородком в ее пробку: — Бедные люди, боже мой, бедные люди! — пробормотал он. — Ты видел их?
— Да, — тихо ответил мальчик.
— Там же много женщин и пожилых людей. Больше женщин и пожилых, чем молодых. Большинство из них были ранены во время стояния в очереди. Осколками бомб, снарядов. И почти всегда в ногу. — Он указал на первый проем. — Вон там сначала оперировали, как полагается: верно, аккуратно, чисто. А потом… — Прикрыв глаза, он продолжал: — Потом почти исключительно ампутировали конечности. Ампутировали, как в средневековье! — Вдруг он вспомнил о своей бутылке, которую судорожно сжимал в руках. Он церемонно открыл пробку и сделал большой глоток.
Тем временем стрельба несколько смолкла, а стопы и вздохи стали раздаваться еще более отчетливо.
— Когда кончается бутылка, — сказал унтер-офицер, посмотрев ее на свет, — тогда все кончается. Ни тока, ни воды, ни медикаментов, ни перевязочного материала! Только одна грязь да крысы. Когда же они, по крайней мере, подкинут хоть немного продовольствия, эти… — Он погрозил кулаком, как будто перед ним стояли те, кого он собирался проклясть. — Они предпочли испариться, прежде чем сюда придут русские. Остался только главный врач. И еще одна женщина…
— Что это за женщина? — быстро спросил Джонни.
— Я точно знаю, она такая невзрачная…
— А как ее зовут?
— Не имею понятия. Говорю тебе, что невзрачная: седые волосы, совсем седые. А ты не прерывай меня все время, — возмутился мужчина. — Или слушай меня, или иди ложись вместе с остальными. На чем же это я остановился?
— На главном враче и седоволосой женщине.
— Как? Ах так, да. Итак остались главный врач и женщина, какая-то санитарка. — Он устроился поудобнее, негромко рыгнул. — Нет, но перед этим было еще что-то. Когда все другие удрали, пришел новый транспорт с ранеными. Плачевно они выглядели, и все были вымокшие. «Как же так? — думал я. — Ведь уже довольно давно не было никакого дождя». Они прибыли из метро, где находился другой лазарет. Они могли бы там остаться, отсидеться в безопасности до окончания войны, но метро затопили: взорвали канал, что протекал сверху, над туннелем. А ведь там внизу было много людей…
Тут Джонни невольно вспомнил женщину, которую он видел накануне, когда она выбиралась из туннеля подземки. Она тоже была насквозь мокрой.
— Мы приняли новых раненых, — сказал унтер-офицер. — Но как мы могли им помочь? Мы не могли ничего поделать с нашими собственными ранеными. И тогда главврач и та женщина отправились в Шарите, где господин доктор надеялся добыть медикаменты и перевязочный материал. Но вчера вечером женщина вернулась назад одна. Главврач погиб. Он был чутким человеком, господин главный врач. А погиб он как раз на Вайдендамском мосту.
— А где теперь находится та седоволосая женщина? — осмелился прервать унтера Джонни.
Прежде чем унтер-офицер ответил, он сделал еще один глоток из бутылки.
— Не имею ни малейшего представления. Должно быть, она сбежала, как и все остальные. — Он поставил бутылку, которая опустела почти до дна. — Они еще когда-нибудь за все это ответят!
Стоны из соседнего помещения усилились, как будто больные и раненые заразили стонами друг друга. Кто-то громко вскрикивал. Кто-то просил воды.
— Ты не получишь воды! — проревел в сторону занавески унтер-офицер. — При твоем ранении в живот! — Он расстегнул воротник своего кителя. — Эти стоны! Я не могу больше слышать эти стоны! Почему же не работает радио?
— Я его выключил, — тихо сказал мальчик.
— Ты?
— Да.
Мужчина втянул голову в плечи так, что его подбородок исчез в складке жира. Он закатил глаза, как будто сильно задумался.
— И вообще, кто ты такой?
Джонни попытался коротко объяснить, что привело его сюда.
— Итак, ты, значит, не отсюда? — толстый большой палец унтера ткнул на занавеску, за которой лежали раненые.
— Нет.
— И ты совершенно здоров?
Мальчик подтвердил, что он действительно здоров.
— Гм… — гымкнул унтер-офицер и, проглотив слюну, на некоторое время замолчал. — Знаешь что, — сказал он наконец, — оставайся-ка со мной!
— Но… — Джонни попытался объяснить, что он должен прежде всего разыскать свою мать.
— Никаких возражений, ты останешься здесь! — настаивал унтер нетерпящим возражения тоном. Своим указательным пальцем он размахивал перед лицом мальчика. — Или ты, так же как и все, хочешь бросить раненых на произвол судьбы?
Джонни невольно отступил на два шага.
— Я вовсе не хочу никого бросать на произвол судьбы, но…
Вновь кто-то вскрикнул в соседнем помещении, затем кто-то попросил воды, все еще умоляющим голосом.
— Ну ты видишь, сынок!
Мальчик воскликнул:
— Но как же я могу здесь помогать?
Унтер устало закрыл глаза и начал учащенно дышать.
— Придумай что-нибудь, — простонал он, — что-нибудь. Я больше не могу, я просто больше не могу! А пока я еще не разрешаю тебе уходить отсюда. И так все уже сбежали. Мерзавцы! И самый первый подлец этот подонок!
— Что?
Мужчина навалился своим массивным телом на стол и потянулся к радиоприемнику.
— Музыку! Я хочу наконец послушать музыку, потому что я не могу больше слышать эти стоны!
