Николай Попель - Танки повернули на запад
Среди деревьев мелькнул неясный, выхваченный из тумана вспышкой силуэт машины Бурды.
Я приказал Коровкину открыть огонь и не отрываться от командира бригады.
Лихорадка боя снимает ощущение времени и места. Не заметил, как мы, маневрируя, вышли к окраине Цыбулева. Кусок стены у ближнего сарая рухнул и в проеме показался ствол самоходки. К моему танку бежал человек в комбинезоне. Я открыл люк и рукой показал ему направление огня.
Самоходка ухнула, выбросив длинный лоскут пламеии. Дым не успел рассеяться — новый столб огня. В сыром воздухе запахло едучей гарью.
«Тридцатьчетверка» рванулась вперед. И тут я услышал в шлемофоне голос Бурды. Комбриг спрашивал, чей танк идет за ним.
— Спасибо, товарищ Кириллов. Берите вправо, меняйте позицию.
Коровкин выполнил команду.
Танк, покачиваясь, шел по пахоте, на которой сохранились еще не стаявшие белые плешины снега.
Немецкие машины, прикрываясь огнем, откатывались к югу, надеялись укрыться в роще между Цыбулевом и Монастырищем.
Я поднес ко рту микрофон и с неожиданно охвативт шей меня радостью крикнул:
— Добро, Александр Федорович. Не дал в обиду свой капэ.
Ответа не было. Танк Бурды, не отвечая, мчался впереди. Вдруг резко затормозил. Я приказал Коровкииу приблизиться, прикрывая огнем «тридцатьчетверку» командира бригады.
Из переднего люка машины Бурды вывалился механик-водитель. Размахивая руками, он бежал нам навстречу.
Я отбросил верхний люк и услышал:
— Батьку убили!..
На поле рвались редкие снаряды. Но их никто не замечал. Когда мы с Коровкиным поднялись на «тридцатьчетверку» Бурды, из Цыбулева уже подбежали к нам артиллеристы.
Через верхний люк мы осторожно поднимали обмякшее тело командира бригады. Бурда едва слышно хрипло стонал, закусив нижнюю губу. Руки поднимавших его снизу радиста и командира орудия были в крови. Кровь заливала располосованную на животе шинель Бурды.
Откуда-то прибежала медсестра, появились носилки. Их поставили на снег, и снег вокруг стал рыхлым, багровым. Бурда лежал на спине. Изо рта по бледным, утратившим смуглость щекам тоже струилась кровь. Глаза, подернутые влагой, неподвижно смотрели в небо.
Я опустился на колени в тщетном желании что-то услышать от умирающего.
Бурда молчал. И я увидел, как стекленеет на его глазах влага, как сомкнулись губы, намертво спаянные застывшей кровью…
Произошло это через четверть часа после того, как истек срок ультиматума, предъявленного нашим командованием окруженным гитлеровским войскам — в одиннадцать пятнадцать 9 февраля 1944 года.
А еще через несколько дней, когда кольцо окружения сжалось, группа Гетмана вслед за другими частями нашей армии начала передислокацию.
Уже без нас пленили остатки сопротивлявшихся близ Корсунь-Шевченковского немецких полков. Без нас подсчитывали потери и трофеи.
Наш маршрут лежал на северо-запад, к Шепетовке, на рубеж, с которого должна была начаться новая наступательная операция. По пути мы миновали ничем для нас прежде не примечательное местечко Ружин.
На площади, в центре местечка, стояла «тридцатьчетверка» с глубокой вмятиной на башне. Танк командира бригады подполковника Бурды застыл памятником на его могиле…
Глава шестая
Казалось, зима продолжается. Все так же валил снег, а ночами сквозь холодный туман матово желтела луна. Но снежинки стали тяжелее, будто набрякли влагой, почернели ветки яблонь, и, если утром возьмешь такую ветку, чувствуешь под рукой скользкий ледок. Навстречу и во фланг наступающим войскам задували южные ветры, солдаты вытирали мокрые от талого снега лица.
Кончалась еще одна военная зима. Не последняя ли? Позади Днепр, сотни городов и тысячи сел Украины. Насколько еще хватит фашистского сопротивления после разгромов под Киевом, Житомиром, Корсунь-Шевченковским, Ровно, Кривым Рогом?
Сейчас бы передохнуть, отоспаться, получить пополнение, а потом снова нажать, чтобы затрещал, расползся по швам вражеский фронт… Так примерно рассуждали все мы, и солдаты и командиры, в начале марта сорок четвертого года. В этих рассуждениях сказалась наша усталость от боев, рейдов, от каждодневной близости к смерти.
И нам, особенно в первый момент, показалось странным, что может быть совсем иной ход мыслей.
Верно, наши войска устали, но ведь не меньше устал и противник, который откатывался от самого Днепра, терял живую силу и технику на бесчисленных дорогах, безымянных высотах, ничем не отмеченных рубежах, в больших и малых «котлах». Если наши войска мечтают об отдыхе, то противник мечтает о нем во сто крат сильнее!
Верно, оперативная пауза помогла бы нам пополнить измотанные полки и дивизии. Но и гитлеровцы не будут сидеть сложа руки. Они не только приведут в порядок свои части, но и создадут прочную оборону. Не окажется ли тогда наше свежее пополнение ценой, какую придется заплатить за прорыв глубоко эшелонированной вражеской обороны?
Верно, войска наши сейчас физически и материально не готовы к новому рывку. Об этом знает и противник. А раз он знает, то не рассчитывает на советское наступление. Не рассчитывает еще и потому, что вот-вот начнется распутица, и вязкая грязь засосет боевую технику.
Все это верно. Но что может быть эффективнее удара, нанесенного в минуту, когда, казалось бы, он немыслим, когда враг менее всего ждет его! Ради перспектив, которые открывает такой удар, можно пренебречь некоторыми вроде бы очевидными истинами военного искусства.
Ставка решила: не давая ни противнику, ни своим войскам передышки, начать новое наступление.
Части будут пополняться в ходе его. Горючее, снаряды, мины будут подбрасываться во время боев.
Инициатива в наших руках. Мы можем производить перегруппировку. Чтобы противник не догадался об истинном ее характере и не определил направление главного удара, на левом крыле 1-го Украинского фронта имитировалась концентрация крупных сил пехоты и танков, среди местных жителей распространялись слухи о готовящемся наступлении.
А в туманные дни и по ночам соединения перебрасывались на правый фланг фронта. В небе стрекотали У-2. Они следили, не просматриваются ли колонны с воздуха.
За несколько дней до нового наступления, 29 февраля, командующий 1-м Украинским фронтом генерал армии Ватутин был смертельно ранен бандеровской пулей. Командование принял маршал Жуков.
Утром 4 марта 1944 года 1-й Украинский фронт перешел в наступление, 5 марта поднялись в атаку войска 2-го, а 6 марта — 3-го Украинских фронтов.
Первые же дни подтвердили правильность замысла Ставки. Неожиданность и мощь удара сотрясли немецкую оборону, нарушили ее цельность, раздробили ее на отдельные узлы и очаги сопротивления. Сопротивление это было порой отчаянно яростным. Гитлеровское командование отдавало себе отчет в политических и военных последствиях потери Правобережной Украины, выхода наших войск в Карпаты, к государственной границе с Румынией, Венгрией, Польшей. Оно предпринимало бешеные усилия для того, чтобы сорвать или хотя бы приостановить советский натиск. Особенно упорно дрались подтянутые в район Тернополя-Проскурова шестнадцать танковых и пехотных немецких дивизий.
Генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн в своей книге «Утерянные победы» пишет:
«Распутица началась в начале марта, хотя она и преывалась иногда наступлением морозов. Однако она была для нас вначале гораздо более неблагоприятной, чем для русских. Я уже упоминал, что русские танки благодаря своим широким гусеницам превосходили наши танки в маневренности при движении по снегу и во время распутицы. В то же время на стороне противника появилось большое количество американских грузовиков. Они могли ездить по пересеченной местности, без дорог, в то время как наши машины в этот период были привязаны к дорогам с твердым покрытием. Ввиду этого противнику удавалось быстро перебрасывать и пехоту из его танковых и механизированных корпусов. К тому же на нашей стороне с усилением распутицы выходило из строя все больше тягачей. В результате этого наши подвижные соединения могли передвигаться на большие расстояния лишь с большой потерей во времени, а при столкновении их с противником последний имел большие преимущества».
Если бы Манштейну не сопутствовала характеристика, данная ему Лиддел Гартом (Манштейн, по авторитетному; мнению Лиддел Гарта, человек, сочетавший «современные взгляды на маневренный характер боевых действий с класическими представлениями об искусстве маневрирования, детальное знание военной техники с большим искусством полководца»), то, может быть, не следовало бы говорить о преднамеренной лжи. Но Манштейн — действительно знающий и опытный военачальник. Он отлично понимал: распутица особенно трудна для наступающего, коммуникации которого все более растягиваются по мере продвижения.
