Николай Попель - Танки повернули на запад
Без всякой артподготовки поднялись с насиженных мест наши передовые батальоны. Энергичным броском ворвались на первую позицию. И тогда загрохотали орудия, полетели штурмовики и бомбардировщики. Удар обрушился на вторую позицию гитлеровцев.
В первые часы наступления наиболее опасным для нас противником был туман. В тумане танки теряли направление, иные машины отбивались от остальных, застревали в болотах.
Впервые действующий в составе нашей армии мотоциклетный полк вырвался вперед и устремился к Бугу. Мотоциклисты и передовые танки с ходу форсировали реку, захватили небольшие плацдармы. И тут натолкнулись на сильное сопротивление.
Я приехал в одну из бригад в ту минуту, когда две «тридцатьчетверки», не выдержав вражеского огня в упор, форсировали Буг в обратном направлении возвращались с западного берега на восточный. Вода бурлила от снарядов и мин.
Лишь один человек сохранял в это время каменную невозмутимость — начальник политотдела корпуса генерал Орлов. Белое гладкое лицо его было бесстрастно, зубы твердо стиснули мундштук.
— Дал команду привлечь командиров экипажей к партийной ответственности, Орлов ткнул мундштуком в сторону вылезавших из воды мокрых «тридцатьчетверок».
— С партответственностыо успеется, — сказал я. — Надо спешно принимать меры, чтобы подавить огневую систему противника. Где артиллерия?
— Это забота комкора и комбрига. Не стану же я подменять их.
Было не до споров. Да и можно ли было переубедить Орлова!
Я залез в танк и вызвал по рации подполковника Кобрина, полк которого обогнал только что.
— Понял, выполняю, — раздался в шлемофоне хриплый голос Кобрина.
В триплексах промелькнули темно-зеленые тела самоходок. Массивные стволы распростерлись над водой. По реке, подернутой, как туманом, пороховым дымом, покатилось могучее, раскатистое эхо.
Не успевшие обсохнуть «тридцатьчетверки» в третий раз форсировали Буг.
Подходили уже новые танковые батальоны. С грузовиков спрыгивала пехота. Саперы тащили доски для штурмового мостика…
Тем временем правофланговый в армии корпус Дремова огибал с севера Сокаль.
Все явственнее становилось кольцо, охватывающее вражескую группировку в районе Брод. А когда армия, осуществляя замысел командующего фронтом, повернула на юго-запад и наши вырвавшиеся вперед танки встретились с танками генерала Рыбалко, подошедшими к Раве-Русской с юга, кольцо это замкнулось.
Разгром окруженных был не нашим делом, 1-ю танковую армию фронт нацеливал на ворота в южную Польшу: Ярослав — Перемышль. Эти две старые, прикрытые Саном крепости служили опорой хорошо оснащенной, глубоко эшелонированной обороны гитлеровцев. Подтянутые сюда две полнокровные дивизии имели строжайший приказ не пропустить русских.
На открытом месте днем наши танки вышли к Сану. Впереди на левом берегу сверкнул шпиль Радымновского костела.
С восточной окраины Радымно ударили легкие немецкие орудия. Крупные калибры вели огонь из оврагов к югу от городка. Однако наши танки приближались к реке.
Появились пикирующие бомбардировщики. Сан забурлил как штормовое море. Головная «тридцатьчетверка» взорвалась в воде. Следовавшая за ней машина угодила в воронку. Мотор заглох. Но другие танки преодолели реку и, покрытые тиной, ворвались в Радымно…
Корпус Дремова брал курс на Ярослав, корпус Гетмана — на Перемышль.
Высокие некошеные хлеба укрыли машины. Лишь изредка мелькнет где-нибудь башня, ствол пушки, встанет над полем оранжево-черный столб…
Ярослав был взят охватывающим ударом с двух сторон. Гитлеровская дивизия не выполнила приказ — не удержала город. То же случилось и с другой дивизией, оборонявшей Перемышль.
Под вечер я был в Перемышле. Наши солдаты и местные жители тушили пристанционные здания. Где-то заливисто, глотая все новые ленты, стучал пулемет.
Коровкин подвел «тридцатьчетверку» к крепости — последнему вражескому очагу в городе. Я вынул из кобуры маузер. Балыков достал автомат. Спрыгнули на каменные плиты. Откуда-то снизу доносилась стрельба. По двору бежали автоматчики и скрывались в узких дверях, упрятанных в нишах. Вдруг пальба стихла. Одиночный выстрел, другой и — тишина.
Мы шли, спотыкаясь, по лестнице, и в нос бил кислый запах сырости и гнили. В первый момент после улицы ничего не разглядишь.
Балыков включил фонарик. Навстречу двигались фигуры с поднятыми руками. Остатки гарнизона сдались в плен.
Во дворе лейтенант, пряча в кобуре пистолет, наставлял пленных:
— Порядочек соблюдайте, тут вам не у Гитлера. Для вас война кончилась. Будете теперь в лагерях картошку сажать.
Солнце еще не село. Набережную Сана запрудила толпа. Женщины в легких белых платьях пели по-польски. Круглолицый мальчик с аккуратным пробором подбежал ко мне и сунул букетик маргариток. Довольные родители — молодая мать и седоголовый хромой отец — пожали мне руку.
Поглощенный своими мыслями, я шел вдоль набережной. Здесь, вот здесь стояли пушки, ударившие перед рассветом 22 июня. А там, на том берегу, не спеша расходилась после субботнего гулянья молодежь. Потом по этому вот мосту пошли танки, меченные крестами, трехосные грузовики с пехотой, генеральские «оппели», штабные автобусы… Отсюда выползла война.
И то, что мы вернулись в эти места, — не просто воинская победа, а торжество великой справедливости, дорогой всем честным людям.
С утра начался марш. Танки, покачиваясь, шли и шли весь день на северо-запад. И от толчков на ухабах в триплексах то мелькала примятая гусеницами земля, то голубело небо. А когда танк поднимался из воронки или карабкался вверх по склону, в смотровые щели слепяще било солнце.
