Свен Хассель - Блицфриз
— Будешь сжимать губы, как оберст Фогель? — спрашивает Малыш, глядя на Хайде с таким восхищением, словно Юлиус уже служит в генеральном штабе.
— Сжимание губ тут ни при чем, — отвечает Хайде с самодовольным видом. — Это вопрос личной гордости.
— Будешь ходить с моноклем в глазу, как «Задница в сапогах»[119]? — спрашивает Порта.
— Если у меня ослабеет зрение, в чем я сомневаюсь, то буду носить монокль на прусский манер. Я против того, чтобы офицеры носили очки. Они только для конторских служащих.
Проходя по замерзшему болоту, мы встречаемся со взводом пехотинцев со зверского вида обер-фельдфебелем во главе.
— Откуда вы? — удивленно спрашивает Мозер.
— Мы единственные уцелевшие из первого батальона Тридцать седьмого пехотного полка, — грубо отвечает обер-фельдфебель и плюет в снег.
— Что ты себе позволяешь? — резко спрашивает Мозер. — Забыл, как положено докладывать офицеру? Возьми себя в руки, приятель! Перед тобой офицер!
Обер-фельдфебель пристально смотрит на офицера. Его зверское лицо корчится от ярости. Потом молодцевато щелкает каблуками, берется левой рукой за ремень автомата, а правую опускает по шву, как того требует устав.
— Герр обер-лейтенант, — кричит он, как на плацу. — Обер-фельдфебель Клокдорф и девятнадцать человек в других званиях, оставшиеся от первого батальона Тридцать седьмого пехотного полка прибыли за распоряжениями.
— Вот так-то лучше,—улыбается обер-лейтенант. — Мы тоже оставшиеся. Похоже, немецкий вермахт распродает остатки по бросовой цене!
— Ты ожидал чего-то другого? — вполголоса спрашивает Порта. — Любой дурак мог догадаться, чем все это кончится.
Мозер слышит замечание Порты и подходит ближе к обер-фельдфебелю.
— Имеешь какое-то представление о том, что происходит в этом районе?
— Нет, герр обер-лейтенант. Знаю только, что немецкой армии здорово достается!
— То есть ничего не знаешь? — кричит Мозер. — Не читал сообщений вермахта? Это твой долг! Приказы свыше! Значительно свыше!
По нашим рядам прокатывается усталый смех.
Обер-фельдфебель удивленно смотрит на Мозера. Он что, сумасшедший? Чем это может кончиться? Но немецкие солдаты привыкли иметь дело с сумасшедшими. Он делает глубокий вдох и снова щелкает каблуками. Сумасшедшим пруссакам это нравится.
— Герр обер-лейтенант, во взводе у меня есть унтер-офицер, служивший в штабе дивизии. Он говорит, что мы готовим новый фронт к западу отсюда.
— Какой ты кладезь новостей, приятель! — широко усмехается Мозер. — Значит, мы готовим новый фронт к западу отсюда? Может быть, перед Берлином?
— Вполне возможно, герр обер-лейтенант. Если не предпочтут Париж.
Поздно ночью мы входим в кажущуюся призрачной деревню без признаков жизни. Маленькие домики робко выглядывают из сугробов.
Порта первым замечает идущий из труб дым.
Признаки жизни!
— Там кто-то разговаривает, — говорит Малыш, напряженно прислушиваясь.
— Уверен? — скептически спрашивает Мозер.
— Раз Малыш что-то слышит, значит, есть что слышать, — выразительно заявляет Порта. — Этот парень может услышать, как птица в гнезде портит воздух. Притом за тридцать километров и против ветра.
— По-русски говорят или по-немецки? — спрашивает Легионер.
— По-русски. Женская болтовня.
— Что они говорят? — спрашивает Легионер.
— Не понимаю по-ихнему, — отвечает Малыш. — Чего бы им не говорить на немецком языке? Говорить по-иностранному подло.
— Отлично! — решает обер-лейтенант. — Очистим деревню и проведем здесь ночь.
При мысли о тепле и еде рота поразительно оживляется. В деревне должно быть что-то съедобное.
Порта поднимает мешок для хлеба и запускает внутрь набитую на таких делах руку. Мешок пуст. Порта с отвращением швыряет его на пол. Мы обыскиваем дома, держа оружие наготове. Рисковать не собираемся. Будем стрелять на самый легкий звук. Можем открыть огонь даже по детям, если сочтем их опасными, а здесь, в России, дети могут быть опасны. Как-то семилетний ребенок забросал гранатами целую роту. В этом отношении разница между Россией и Германией небольшая.
— Осторожнее! — кричит Мозер, когда мы входим в кирпичное здание вслед за Стариком.
— Черт! — говорит Порта. — Темно, как у негра в заднице!
— Тихо! — шепчет Малыш, остановясь так, будто наткнулся на стенку. — Здесь что-то неладно!
— Tu me fais chier[120], — шепчет Легионер, опускаясь на колени за стопой ящиков.
— Кто-то взводит курок! — отвечает Малыш, пристально вглядываясь в темноту.
— Уверен? — обеспокоенно спрашивает Хайде. Он держит в руке наготове гранату.
— Иди, посмотри, — еле слышно шепчет Малыш.
Мы с натянутыми нервами опускаемся на пол.
— Закройте глаза, — шепчет Старик. — Я выпущу ракету.
Глухой хлопок, и ракета взлетает к потолку.
Мы закрываем глаза. Синевато-белый свет жжет их, как огонь.
Порта приподнимается, плотно прижимает ручной пулемет к бедру и выпускает очередь. Лента извивается, как раненая змея. Трассирующие пули летят в дальний угол.
Пронзительные женские крики заглушают стук пулемета. Из угла злобно строчит автомат. К ногам Малыша катится граната. Он быстро подхватывает ее и бросает обратно. Она с грохотом взрывается в воздухе.
Я бросаю гранату. Все утихает.
В углу мы находим шестерых женщин-офицеров в форме Красной армии. Голова одной срезана чисто, будто громадным ножом. Она лежит совершенно естественно, в луже темной крови. Глаза, кажется, изучающе смотрят на нас.
— Симпатичная бабенка, — говорит Малыш, поднимая голову. Нюхает волосы. — Какой приятный женский запах. Жаль, что отечество требует убивать таких красавиц.
Он поворачивает голову и оценивающе смотрит на профиль. Из обрубка шеи на руки ему течет кровь.
— Нехорошо отрывать головы у хорошеньких женщин!
И осторожно кладет ее под мышку мертвой.
— В древние времена, когда людей обезглавливали, их хоронили, положив голову между ног, — сообщает Хайде.
— Хорошеньких девушек тоже? — спрашивает Малыш.
— Всех, — твердо отвечает Юлиус.
— На Чертовом острове[121] палач поднимает голову за уши и объявляет: «Правосудие свершилось именем французского народа!», — говорит Легионер.
— Господи! — восклицает Порта. — А я думал, что французы культурная нация!
— Но так поступают только с преступниками, mon ami, — встает Легионер на защиту французской культуры.
— Только с преступниками, — бормочет Старик. — Сейчас не отличишь преступника от героя. Эти чертовы правила меняются каждый день.
— Да, сейчас за этими переменами не поспеть, — говорит Малыш, обвиняюще глядя на Хайде. — Хорошо, что я не член этой треклятой партии.
— Что ты хочешь сказать? — угрожающе спрашивает Хайде.
— То, что сказал, — довольно усмехается Малыш.
— Пошли, — кричит обер-лейтенант Мозер. — Фельдфебель Байер! Поторопи своих!
— Пошевеливайтесь! — приказывает Старик. — Мир еще не наступил!
Деревня быстро обыскана. Гражданские выходят из укрытий. Все говорят, что ненавидят коммунистов и очень рады видеть немцев.
— Эти люди, наверно, были нацистами, когда Адольф еще не знал такого слова, — думает Порта вслух. Хватает старуху, которая не так стара, как кажется. — Мать, — обращается он к ней по-русски, — ты не любишь коммунистических партизан, ты любишь нацистов. Подними правую руку, старуха, и кричи: «Heil Hitler, grosses Arschloch!»[122]
Все радостно кричат, не представляя, что это значит.
— Ни разу не слышал ничего подобного! — взрывается Хайде. — Если б только фюрер знал, что происходит!
— Кончайте эту ерунду, — раздраженно приказывает обер-лейтенант. — Скажите, пусть сварят картошки и разведут в печах сильный огонь.
Порта объясняет русским женщинам, что они должны наварить картошки и не жалеть дров.
Старик орет на артиллериста-ефрейтора, у которого хватило глупости снять сапоги. Артиллерист растерянно смотрит на голые кости ступней. Санитар Тафель в отчаянии вскидывает руки.
— Мне нужно ампутировать! Вскипятите воды!
— Можешь это сделать? — скептически спрашивает Мозер.
— Не могу не сделать. Его нельзя оставлять здесь, застрелить его мы тоже не можем!
— Никому не снимать сапог, — кричит командир роты. — Это приказ!
— Господи, если б он пошел к русским, то перепугал бы их до смерти! — кричит Малыш. — Они сочли бы, что за ними пришла старуха с косой!
Ефрейтор-артиллерист привязан к столу оружейными ремнями. Женщина приносит кипяток. И помогает Тафелю, как может. Говорит, что ее муж и двое сыновей в Красной армии.
Операция длится час. Под вечер ефрейтор умирает, не приходя в сознание.
Мы опускаем его в противотанковый ров и забрасываем снегом. Вешаем на палку его каску, Старик добавляет его личный знак к своей все растущей в кармане коллекции.
