Джеймс Джонс - Только позови
— Нет, сын мой! Мы не можем оставить тебя здесь.
Удрученный Стрейндж повернулся и вышел. Снаружи ревела толпа.
Потом голоса анестезиолога и его помощника сделались спокойнее, тише, и Стрейндж открыл глаза.
Стаскивая перчатки, улыбался из-под маски хирург. Улыбался анестезиолог. Улыбались ассистенты, персонал удовлетворенно сиял. Захваченный общим подъемом, Каррен изрек торжествующе:
— Мы, кажется, вас неплохо подремонтировали.
— Лучше некуда, — подтвердил анестезиолог.
Стрейндж тяжело подморгнул улыбающемуся Каррену, опустив одно веко. Потом закрыл глаза. Он был еще там, в зале. Каррен и все остальные казались ему бесплотными тенями, а не живыми людьми.
Он не знал, заключало видение какой-нибудь смысл или нет. Где он не имел права оставаться? Куда должен вернуться? Уму непостижимо, как это получилось — сон с продолжением, как вторая серия кинофильма. И откуда он приходит? Где прячется? Ждет, когда Стрейнджу вкатят дозу оксибутирата натрия? А что, если бы второй операции не было? Выходит, он не узнал бы, чем все кончилось? Что тогда? Куда делся бы конец?
Он хорошо помнил лица людей, находившихся в зале, он их и в первый раз видел. Они стояли перед ним как живые, а все остальное — сон, дурной сон.
Его переложили на каталку. Вместо руки у него был громадный моток бинтов. Он лежал неподвижно, с закрытыми глазами и чувствовал, как его везут. Когда в палате его укладывали на койку, он уже засыпал.
Операция, похоже, прошла блестяще. Во всяком случае, если судить по лицам медиков. Поживем, увидим, что у них получилось. Врачи, они ошибаться горазды, подумал Стрейндж, проваливаясь в глубокий сон.
Первый раз он проснулся вечером, когда отделение ужинало. Рука разболелась вовсю. Ему дали болеутоляющее, и он снова уснул, не поев. Второй раз он проснулся ночью, часа в три, голодный как волк, хотя боль не проходила. Дежурный, видимо, знал, что так оно и будет, — он принес ему поесть и снова дал лекарство. Утром ему велели встать, несмотря на боль. В общей сложности его не выпускали в город неделю. Боль поутихла лишь на пятый день, зато посещения разрешили на второй.
Первым пришел Лэндерс. Стрейндж начал с того, что спросил, что слышно о Фрэнсис, а уж потом насчет Уинча. Все еще дурной от наркотиков, он силился сообразить, почему он поставил Уинча на второе место и не означает ли это, что его все меньше и меньше интересуют старые товарищи — так же, как его все меньше и меньше интересовал ход войны. Прискорбно, если так.
У Лэндерса были новости касательно Уинча. По странному стечению судьбы, как он выразился, в то самое утро, когда Стрейнджа оперировали, Уинч получил приказ отбыть в Кэмп О'Брайер. Он уехал в тот же день, не попрощавшись со Стрейнджем, потому что он еще не отошел от операции и дрыхнул как сурок.
Убыл и убыл, тут ничего не попишешь. Но Лэндерсу показалось, что как-то странно вел себя их первый сержант, а теперь уже младший уорент-офицер. Слишком быстро сложил вещички и не попрощался как положено. Вместо того чтобы самолично зайти к каждому из роты по отдельности, он сказал, чтобы Лэндерс с Корелло собрали их всех вместе в буфете, точно на церемонию. Лэндерсу пришлось обойти всех до единого, потому что на Корелло ни в чем полагаться нельзя.
В буфете все получилось бледно и наспех. Потом Уинч, правда, вышел с Лэндерсом и попрощался с ним наедине, но тоже без душевности. Стрейнджу привет передавал, велел сказать, что даст знать о себе, как только устроится. Однако дни считать не обязательно, добавил он ехидно, потому что устройство может затянуться.
— Как чужой был, — заключил Лэндерс. — И мне показалось, что ему безразлично, ехать или нет.
— Ты еще не раскусил его, — полусонно отозвался обложенный подушками Стрейндж из глубины постели. — Не хочется ему уезжать, страсть как не хочется, вот он и скрывает это.
— Может быть, — сказал Лэндерс неуверенно.
— Он любит, когда к нему за помощью идут, я-то знаю. Тогда он в лепешку расшибается, — настаивал Стрейндж. — А сейчас какая от него польза? Вот он и скис.
— Преллу даже привета не передал.
— Само собой, — понимающе усмехнулся Стрейндж.
Лэндерс хотел было возразить, но не стал и перешел к Фрэнсис.
Как ни плохо соображал Стрейндж, он заметил, что Лэндерс начал с Уинча, хотя сам-то он сперва спросил о Фрэнсис. Понимает, что к чему, одобрительно подумал Стрейндж, не то что я.
Собственно, говорить о Фрэнсис было решительно нечего. Она как сквозь землю провалилась. Никто из обеих компаний, с которыми она кутила, не видел ее. Эти два дня она не появлялась. Ни в Стрейнджевом номере, ни у летчиков, ни в баре внизу, ни в «Клэридже», нигде. С другой стороны, полицейских не видать, вроде ничего не вынюхивают. Вот и все новости.
У Стрейнджа захолодело внутри, но он не показывал виду. Может, она просто отлеживается, возразил он. Сидит дома, пока спадет опухоль. Как-никак конец недели сейчас, на работу только в понедельник, глядишь, и пройдет все, разве не может?
Лэндерс неопределенно вздернул брови и промолчал.
— Разве нет? — повторил Стрейндж.
Лэндерс молчал. Он никому не обмолвился об инциденте и строго-настрого предупредил Трайнора тоже держать язык за зубами. За два дня отсутствия приятеля Лэндерс с общего согласия взял на себя роль как бы главного администратора номера — люкс 804 в гостинице «Пибоди», или Стрейнджева люкса, как стали называть его среди своих. Весьма кстати подоспели его собственные деньги, так что он имел возможность оплачивать текущие расходы.
— Это еще зачем? — недовольно сказал Стрейндж, поднявшись, и тут же снова опрокинулся на подушку от резкой боли в руке. — Не твоя это забота, и нечего лезть.
— Вались ты… — усмехнулся Лэндерс. Лицо его на секунду сделалось угрюмым, жестким, непроницаемым. — Имею я право распоряжаться собственными деньгами или нет?
Лэндерс рассказал, что был вынужден ввести новые порядки. Ребята в людях не разбираются, начали приводить разных проходимцев, чтобы похвастаться. Теперь каждого новенького приглашают только с его разрешения.
— Вчера притащились двое, такая пьянь и сволота, — сказал он. — Пришлось их выкинуть из номера.
Стрейндж испытующе смотрел на приятеля.
— Я гляжу, ты вожаком заделался.
— Да, — ответил Лэндерс без тени улыбки. — Смешно, правда? После того, как я поставил на всем крест. В армии мне это не понадобится.
— Как знать, может, понадобится.
— Нет, армии не нужны такие вожаки. В армии противопоказано выдумывать. Не любят выдумщиков.
— Как сказать.
— Нет, это точно, — уверенно заключил Лэндерс.
Даже в нынешнем своем состоянии Стрейндж понимал, что Лэндерс принял для себя какое-то важное решение и теперь совсем иначе смотрит на вещи.
— Что значит «поставил на всем крест»? — спросил он.
— То и значит. Плюнул на все. Отныне буду делать только то, что скажут, не больше и не меньше. И лучше меньше, лишь бы сошло.
— В таком разе ты дозрел до офицера. Может, в офицерскую школу запишешься?
— Ну уж нет, — отрезал Лэндерс. — Отдавать людям приказы, чтобы под пули шли?
Стрейндж хмыкнул, но разговор заставил его задуматься. Он не знал, что с Лэндерсом, а тот сам ничего не говорил, однако он видел, что его товарищ изменился, сильно изменился, и это беспокоило его. В нем появилась какая-то отчаянная, бесшабашная решимость, которую он не знал куда направить. Несмотря на протесты Стрейнджа, он продолжал тратить свои деньги на вечеринки в номере — люкс 804 и вообще заправлял там делами. Всю неделю, пока Стрейнджа никуда не выпускали, он был его глазами и ушами в Люксоре.
Обо всем, что происходило в номере, в гостинице, в городе вообще, он неизменно докладывал товарищу. Докладывал так подробно и живо, что Стрейнджу казалось, будто он сам присутствовал при том или ином событии. Так даже лучше, думал он иногда, потому что сам не ввязываешься. Доклады, как правило, происходили сразу после ленча — перед тем, как Лэндерс в очередной раз отправлялся в Люксор.
Ленч — так они теперь это называли. Хлебнув тыловой, городской жизни, Лэндерс перестал называть дневную еду обедом, как принято в армии, а вместо этого стал говорить «ленч».
Его пример перенял и Стрейндж, хотя и гадал иногда, как называет дневную еду Линда Сью. По-прежнему «обед», как издавна принято в семьях и в деревне, или по-новому — «ленч», как, разумеется, выражается ее «авиационный гений» с Лонг-Айленда.
После его возвращения из Цинциннати Линда ни разу не позвонила, и он тоже не звонил ей. Может, ждет, что позвоню первый, нет-нет да и спрашивал себя Стрейндж. Не дождется. Его теперь Фрэнсис Хайсмит больше интересует.
Но шли дни, а Фрэнсис не объявлялась. Никто из знакомых не видел ее, доносил Лэндерс, ни наши, ни летчики. Они со Стрейнджем изрядно поломали голову над ее исчезновением, однако, что делать, не решили.
