Джеймс Джонс - Только позови
Голос у Фрэнсис взвился еще на несколько децибелов.
— Нечего мне указывать! Сама знаю, что мне надо! — кричала она. — Что хочу, то и делаю. Дайте же хлебнуть, сучьи дети!
Наконец им удалось перетащить Фрэнсис в спальню. Скрестив под собой ноги, она взгромоздилась на подушки, словно заняла последнюю линию обороны. Стрейндж сел рядом на краешке кровати по одну сторону, Лэндерс — по другую. Хрустя пальцами, примостился в изножье Трайнор. Лоб у него морщился толстыми складками, как стиральная доска.
Все трое встревожено думали об одном: если Фрэнсис не перестанет буянить, прибежит вышибала, да еще кого-нибудь из военной полиции приведет.
— У нее истерика, — сказал Лэндерс Стрейнджу.
— Никакая у меня не истерика! — верещала она. — Я свои права знаю!
Стрейндж и Лэндерс замахали на нее руками, но она не унималась.
— А ты, сукин сын! — снова вцепилась она в Стрейнджа. — Я знаю, чего тебе хочется. Стукнуть меня — вот что! Ну, давай, бей, чего же ты!
— Да замолчи ты, ради бога! Хватит уже, — жестко сказал Стрейндж.
— Правда, Фрэнсис, не надо, — уговаривал Лэндерс.
Но она как будто ничего не слышала. Стрейнджа разбирала досада.
— Хочется стукнуть, хочется! Знаем мы таких, видели. Чего же ты тянешь? Можешь мне даже нос разбить, силы хватит! — Фрэнсис умолкла, чтобы набрать воздуха. — Знаешь, почему не бьешь? Боишься, вот и все. Трус несчастный!
Сморщив лицо, зажмурившись, она высунула язык и завопила.
— Йи-и… Ну, давай, бей! йи-и… Слабо́, да? Слабо́?
«Может, вправду двинуть?…» — сами по себе сложились слова в голове, и, прежде чем Стрейндж успел сообразить что-либо, левая, здоровая рука вдруг неожиданно, помимо его воли, ткнула Фрэнсис в лицо. Он сидел боком, поэтому удар, на счастье, вышел несильным. И, тем не менее, он отчетливо слышал, как что-то хрястнуло. Фрэнсис вскрикнула коротко и пронзительно и уронила голову, зажав лицо руками.
Стрейндж был в ужасе. Ударить женщину… Дошел! Такой же внутренний бессознательный позыв толкнул его вчера схватить графин. Что с ним происходит? И в то же время где-то глубоко за испугом и смятением торжествующе дергалась ярко — красная ниточка удовлетворенного самолюбия. Проклятое бабье, никакого соображения! Сплошное расстройство из-за них. Наконец-то хоть с одной сквитался. Но все равно Стрейндж жалел, что не сдержался.
— Ну и ну! — протянул Лэндерс.
Он начал осторожно поднимать Фрэнсис голову. Стрейндж отнял ее руки от лица. Из носа у нее обильно текла кровь, заливая ей ладони и колени.
— По крайней мере, заткнется пока, — некстати сказал Стрейндж с растерянной улыбкой.
Из ванной, намочив в воде полотенце, уже спешил Трайнор.
— Это ты зря, — негромко, укоризненно кинул он Стрейнджу.
— Учудил, глупая твоя башка, — беззлобно бормотала Фрэнсис.
— Подними голову! Выше запрокинь, — сказал Лэндерс и обернулся к Трайнору: — Лед там достань.
— Можешь теперь фараонов звать. Внизу их до черта. Не сбегу, — криво усмехнулся Стрейндж.
— Молчи уж, дурень, — отозвалась Фрэнсис.
— Слушай, может, врача привести? — спросил Лэндерс.
— Не надо мне ничего. Только кровь останови и помоги спуститься. Есть у меня врач.
Ее, казалось, больше беспокоила кровь на подоле, чем разбитый нос. Они стянули с нее юбку. Лэндерс смыл холодной водой кровь с подола и повесил подсохнуть. Скоро кровотечение остановилось, но нос сильно раздуло.
— Помоги мне спуститься, — попросила Фрэнсис опять.
Лэндерс дал ей салфетку прикрыть лицо, свел вниз и усадил в такси. Он вызвался довезти ее до дома, но она наотрез отказалась. Вернувшись в номер, он, облегченно отдуваясь, упал в кресло.
Для Лэндерса и Стрейнджа это было началом конца. Оба стали собираться в госпиталь. Трайнора с ключом решили оставить на тот случай, если заглянет кто из их роты. Но сами они были сыты по горло — и весельем, и всем прочим.
Перед уходом они посидели втроем, чтобы выпить и расслабиться. По пути в госпиталь Стрейндж и Лэндерс приняли еще.
— Что это на тебя нашло? — спросил Лэндерс. — Могли влипнуть в историю.
— Догадываюсь. Сам не знаю, что со мной, — коротко ответил Стрейндж.
Они распрощались у главного здания и разошлись по своим отделениям. Народ только что начал ужинать.
Спал Стрейндж тревожно, хотя ни разу не просыпался и не видел никаких снов. Утром он отправился в приемную подполковника Каррена, потому что на обходе его опять не было, и доложил, что решился на вторую операцию.
На обратном пути он прикинул, что из общей суммы семь тысяч долларов он за четыре дня потратил около двух тысяч. Если, конечно, считать тысячу четыреста, которые он заплатил за номер за две недели вперед.
Глава двадцать первая
Каррен был человеком дела. Стрейндж сообщил ему о своем решении, он улыбнулся едва заметно и сразу же назначил операцию на завтрашнее утро.
Он сам собирался проведать Стрейнджа, сказал Каррен. Нет, он не ждал, пока тот примет решение, отнюдь. Просто был очень и очень загружен. Поэтому не участвовал и в утренних обходах. В октябре немцы остановили на Вольтурно продвижение Пятой армии. С тех пор ей пришлось, как выразился Каррен, много поработать. В ноябре обстановка там мало изменилась. Разумеется, увеличилось количество тяжелых, многих только привезут — и прямо на стол. У него не было возможности заняться Стрейнджем.
Упоминание о Пятой армии резануло Стрейнджа. Он сам видел у себя в отделении двоих с итальянского фронта, у одного плечевое ранение, у второго рука. Молчаливые, угрюмые, ни с кем не общаются, да и друг с другом, кажется, не знакомы. Стрейндж, конечно, слышал о высадке в Салерно, но сейчас его поразило, как быстро вылетело из головы это известие. Потом он слышал и о взятии Неаполя, но сам об этом ничего не читал. Он вдруг сообразил, что несколько недель подряд не брал в руки газету.
Значит, и ребята из роты после Гуадалканала так же? Те, которых привезли сюда раньше, до него самого, и Уинча, и Лэндерса, и Прелла.
Выйдя от Каррена, Стрейндж сразу попал в заведенный госпитальный порядок. Дневную увольнительную ему отменили. Вечером — особый легкий ужин. После отбоя, в 21:00, ему дадут снотворное. В 6:00 они явятся в его крошечную палату с уткой, сделают успокоительный укол и повезут в операционную.
А Пятая армия в Италии ему до фонаря. Интересно, другим тоже так?
Пока ему готовили руку, Стрейндж, уже под действием укола глупо ухмыляясь, спросил у хирурга, нельзя ли ему дать другой наркоз, не как в прошлый раз.
Каррен покачал головой. Оксибутират натрия — самое эффективное обезболивающее.
— А в чем дело?
— Мне от него черт-те что мерещится.
— Ну, от этого не умирают, — усмехнулся Каррен.
Он надел марлевую маску, завязал ее на затылке поверх шапочки и стал похож на марсианина. Потом повернулся к ассистенту, и тот натянул ему на руки стерильные перчатки.
Галлюцинации начались знакомыми картинами и как будто бы с того самого момента, которыми они кончились в первый раз. Но прошло сколько-то времени, и Стрейндж вспомнил все, что происходило, пока его тут не было. Двигались такие же слепящие огни, и так же слышался отдаленный гомон толпы.
И вообще, все шло в точности как тогда. Сначала врач-анестезиолог завел с ним душевный разговор. Он успокаивал, убеждал, советовал, готовя его, как тренер готовит боксера перед выходом на ринг. Потом, всадив иглу в вену, он вводил жидкость, а Стрейндж мысленно считал от десяти назад, и вдруг что-то ядовитое взорвалось во рту. Почти в то же мгновение Стрейндж очутился в большом зале. Он чувствовал, что просыпается, изо всех сил старается проснуться. Но он не мог, не имел права оторваться от видения, пока оно не прокрутится до конца и не выпустит его из кошмара обратно, к Стрейнджу.
Зал был другой, и даже не зал, а какая-то тайная канцелярия, куда не допускалась толпа. Он слышал, как она волнуется снаружи.
Помещение, как понял Стрейндж, было как у древних римлян или, может, греков: массивные колонны, тяжелые занавеси, статуи, узкие отверстия вместо окон.
Судья сидел не в огромном мраморном кресле, как тогда, а за длинным деревянным столом на возвышении у стены. На столе были разложены важные бумаги и предметы.
На судье был длинный белый балахон, скрывавший его лицо и голову. Из-под него торчали большие сильные белые руки.
Стрейндж почему-то знал, что судья тоже был другой. Тайной канцелярии предстояло в закрытом порядке рассмотреть поданное прошение, и судья был наделен гораздо большей властью, чем в первый раз.
Стрейндж видел, как поднялась выпростанная из-под белого балахона огромная рука и уставила на него указательный палец. Сейчас раздастся рокочущий, громоподобный бас, от которого лопнут барабанные перепонки в ушах и полетят клочьями тяжелые занавеси, но безликий голос произнес мягко, почти ласково:
