Вадим Инфантьев - После десятого класса. Под звездами балканскими
Поняв, в чем дело, Петков сказал:
— Мне родина нужна, Болгария, а не ваши деньги.
— Ну, так, брат, не бывает, — развел руками купец и, подумав, предложил: — Пару сотен хватит?
— Хватит, — ответил Никола.
Купец спрятал справку, вынул из бумажника документы сына, отдал Николе и еще сунул двадцатипятирублевку. Таких купюр Петков еще не видывал. Купец пояснил:
— Это задаток. Завтра приду якобы с сынком свидеться, узнаю, что тебя забрили, получишь остальное… — И вдруг, вскипев, тряхнул перед Петковым кулаком — Да смотри, объявишься здесь как мой сынок, свою долю вымогать, мигом найду управу.
Уже войдя в свою роль, Никола спокойно отвел кулак от лица:
— Бросьте ерепениться, папенька. У вас своя доля, у меня своя. А ежели вы завтра навестите меня, то лучше принесите квитанцию о переводе денег моим родителям. Дайте бумажку адрес написать…
— Вот так, ваш скородь, я стал русским солдатом, — закончил свой рассказ Петков.
— Купец сдержал свое слово? — спросил Райчо.
— Так точно, но не он, а Авдотья Порфирьевна явилась, всех переполошила, ревела как белуга. Хотя сами русские говорят, что белуга — рыба и голоса не имеет. Я жил впроголодь, а тут купчихин приказчик притащил огромную корзину вкусной еды, на всю роту хватило. Купчиха дала квитанцию на три сотни, переведенных моим родителям. Теперь свое хозяйство справят. Я им написал, что иду на войну, а как дальше переписываться — не знаю. Что-нибудь соображу.
— А как потом обратно?
— А нам, ваш скородь, главное туда, а не обратно! — Солдат Пимокатов кивнул в сторону заходящего солнца.
— Да, это так, — задумчиво произнес Райчо, потом спросил: — Ты ведь грамотный, почерк хороший?
— Господин учитель Христо Ботев мною был доволен, пишу четко и по-русски, и, разумеется, по-болгарски.
— Вот что, завтра зайду к вашему начальнику штаба и добьюсь перевода тебя ко мне, на то имею нынче полномочия, добавлю, что знаю твоего папашу, скажу, что мне писарь нужен, а будешь воевать ополченцем.
Петков твердо ответил:
— Не надо, ваш скородь. Уж если совершил грех, так искуплю его в русском полку… Ну, а что стрясется со мной на войне, товарищи напишут родителям правду и начальству скажут. Ведь мертвые сраму не имут… Только вот как тогда с купцом… с сыном-то его?
Райчо расхохотался, обняв солдата за плечи:
— Тоже мне забота. Купчишка изорвет похоронную и, может, в церкви свечку поставит за упокой души болгарина Николы Петкова, и все.
Прозрачный синий вечер опустился на Кишинев. Николов возвращался от Бояринцевых довольный, отдохнувший, на миг оторвавшись от дел в милой домашней обстановке.
Возле винного подвала Дымяну четверо парней о чем-то мрачно рассуждали; завидев приближающегося офицера, встревожились, и трое куда-то ушмыгнули. Четвертый остался на месте, чуть покачиваясь, глядя на Николова с угрюмой решительностью. Подойдя ближе, Райчо узнал одного из тридцати богатых сынков, записавшихся в ополчение и отпущенных для сборов по домам, спросил:
— Последний нынешний денечек гуляете? Что так мрачен? Ведь не рекрутом, а охотником идешь.
— Н-не иду, — мрачно ответил парень, опустив глаза. — Все не идут.
— Что? Почему? Как?
— Да так, — вздохнул парень, не подымая глаз. — Родители не велели. Сказали: ослушаетесь — проклянем и наследства лишим, а что и как сказать начальству — найдем.
— Ну ладно, я завтра поговорю с вашими родителями, адреса у меня есть. Не пожалею времени.
— Поздно, — вздохнул парень. — Всех разослали — кого куда. Одного даже скрутить пришлось — брыкался. Нас не разослали, ибо мы сразу покаялись и отрешились.
— Неужели вы не могли объяснить старикам, что не наемниками идете чужую страну воевать, а освобождать родину? Свою! Что вы — основа будущей болгарской армии!
— Говорили, — монотонно ответил парень. — А родители в голос: «Пусть хэши этим занимаются, им нечего терять, может, кто и в офицеры выбьется. А у нас добро, его надо беречь и множить, наследников терять нельзя».
Оба помолчали, тяжело дыша, потом Николов угрюмо спросил:
— А чего те, завидев меня, бежали? Я же силой тьпуть не стану.
— Так стыдно же.
— А ты почему не убежал?
Парень впервые поднял глаза и ответил:
— Так надо было кому-то сказать вам правду, чтоб хоть трусами не считали… дезертирами. — Парень снова потупился и пробормотал: — Простите нас, бай Райчо Николаевич… Я п-пойду…
Он обошел капитана по крутой дуге и, тяжело ступая, согнувшись, словно нес на себе большой груз, снова спустился в гудящий подвал.
Всю дорогу Райчо шел, повторяя: «Неужели ты, друг Христо, оказался прав в споре с Иваном?» С этой же мыслью долго сидел в своей каморке. Потом встал и отправился проверять службу дневальных и караула.
Глава 3. ОТРЕЗАННЫЙ ЛОМОТЬ
По примеру Азовского сидения изнывающие от неизвестности офицеры стали называть свое положение Кишиневским сидением. Кто-то из остряков заявил, что всем участникам сидения будут выданы медали с надписью: «Туда и обратно».
Уход части войск к румынской границе на некоторое время поднял боевой дух, но сидение продолжалось, уныние вновь овладевало всеми. Поползли слухи, что-де но Лондонскому протоколу русская армия скоро будет распущена.
Для поднятия духа главнокомандующий объявил по войскам в Кишиневе тревогу и провел смотр. Войска стояли шпалерами по Каушанской и Московской улицам, от Гусарских казарм до Иизовой горы. Это немного подняло настроение офицеров и нижних чинов.
Вызывало горечь и боль опубликованное в русских газетах письмо женщин Северной Болгарии.
«Милые русские сестры!
Просим вас выразить нашу искренность и преданность русскому народу, на который мы смотрим как на единственного нашего освободителя и избавителя: уверьте его с нашей стороны, что мы готовы принести и остальных сынов наших в жертву на поле битвы, если только русские батальоны явятся у пределов Болгарии.
Мы вьем лавровые венки этому мужественному народу и готовы соединиться с вами в случае войны».
Общины северных городов Болгарии официально обратились к дипломатическим представителям России с заявлением: «Весь болгарский народ воодушевлен одним желанием — избавиться от гнетущего ига и носит в сердце своем одну надежду на заступничество России».
12 апреля в Кишиневе Александр II подписал манифест о войне с Турцией. После молебна на городской площади состоялся парад войск. Среди окружавших придворных трудно было различить невысокого сухонького генерала — военного министра Милютина.
В свите возбужденно заговорили, когда, обрушив на площадь копытный гром, вышла кавалерия, и все любовались ею. А Милютин думал о том, что ему так ничего и не удалось сделать с этим самым аристократичным родом войск, в котором понятия о бое застыли на николаевском времени. Преодолеть эти убеждения было неимоверно трудно, ибо все командные должности занимали лица из родовитой царской знати. В кавалерии сохранилось пренебрежение к огню; только казакам разрешалось стрелять с коня. Главным считалось действие холодным оружием в сомкнутом строю. И это тогда, когда на поля сражений вышла скорострельная артиллерия, вооруженная картечными дистанционными снарядами капитана Шрапнеля, митральезы, выбрасывающие до 300 пуль в минуту.
Правда, турецкая конница находится в еще более скверном состоянии и вряд ли заметно повлияет на ход боевых действий.
Но вот на площади показались шеренги солдат а черных и темно-зеленых двубортных мундирах и меховых шапках. Непривычно возбужденно блестели глаза, сверкали штыки-ножи. Это шли две дружины болгарского ополчения. Шли хорошо, ладно, весело, и царь воскликнул:
— Молодцы болгары!
…В этот же день еще до рассвета казачьи части и пехота перешли румынскую границу и устремились на Яссы, Галац и Браилов. Офицеры ворчали, что это можно было сделать заранее, а не надрывать людей, рискуя к тому же опоздать. В конце концов, Румыния — вассал Турции, и можно было не ждать разрешения князя Карла и ввести войска загодя.
Передовому казачьему отряду в 200 сабель было приказано во что бы то ни стало занять барбошский железнодорожный мост. По донесениям русских агентов, на турецком военном совете было решено взорвать этот мост, как только узнают о выступлении русских.
Казачьи кони были обязаны нести на себе двух всадников — казака и пехотинца. Этот конный десант рвался к цели по раскисшим весенним дорогам, через поля и реки, залитые половодьем. Порой оба, казак и солдат, бежали рядом с конем, держась за седло. Ехали поочередно, подбадривая друг друга как могли, и оказались у цели неожиданно для турок и румын, преодолев за двенадцать часов 115 верст. Жители, обрадованные появлением русских, выскакивали навстречу с хлебом, ломали его надвое, отдавая половину гостю.
