Франц Таурин - Партизанская богородица
Но наказывать Брумиса не пришлось. Арестанты, работавшие рядом, зная, что грозит товарищу, прихватили каждый к своей полосе один справа, другой слева, — и Брумис сумел подтянуться.
Ваганов сделал вид, что ничего не заметил, только небрежно бросил:
— Захочешь работать, так можешь!
...Иван Городулин, выслушав Брумиса, взял его за грудки и пообещал придушить тут же, не сходя с места.
Брумис назвал пароль.
— Ляжешь сегодня со мной рядом, — сказал Городулин.
И ночью, когда все утихомирились и уснули, посвятил его в дела тюремного подполья.
В пересыльной тюрьме действовал подпольный тюрком. Он был связан с иркутскими большевиками через Ваганова. Задача тюркома — подготовить восстание и побег заключенных. Сигналом к восстанию должно было стать нападение на централ партизанского отряда Нестора Каландарашвили. Но накануне назначенного дня стало известно, что партизаны не смогут подойти к тюрьме.
Тогда стали готовить восстание своими силами.
Готовить восстание в тюрьме — ходить по лезвию ножа. В разношерстной массе арестантов могут оказаться и провокаторы, которые продадут, и бесшабашные «сорви-головы», которые выдадут дело своей несдержанностью.
Члены тюркома, рассеянные по всем баракам, изучали настроение людей, искали надежных. Среди арестантов было много бывших бойцов Красной Армии, партизан и рабочих дружинников — людей, знакомых с боевой дисциплиной. Их легче было организовать в боевые десятки, взводы. Вскоре большинство заключенных подчинялось руководству тюркома.
Надо было усыпить бдительность тюремной администрации. Тюрком приказал безоговорочно выполнять все приказания надзирателей и конвойных, не отказываться ни от каких хозяйственных работ, не вступать в пререкания, строго соблюдать установленный в тюрьме режим. Члены тюркома бдительнее надзирателей следили, чтобы кто-нибудь попыткой бегства не насторожил тюремное начальство.
Начальство «клюнуло на приманку». Заключенных по уши загрузили хозяйственными работами, но внутри тюрьмы обстановка значительно смягчилась. Надзиратели перестали по ночам дежурить в бараках и, навесив на двери пудовые замки, собирались в караулке, где коротали ночь за картишками и солеными солдатскими анекдотами. Арестанты всю ночь были предоставлены самим себе, и члены тюркома не теряли времени даром.
Обо всем этом Городулин рассказал Брумису.
— Вот только связи надежной между членами тюркома нет, — пожаловался он. — На работы наряжают каждый барак отдельно. Вся связь через Ваганова. Иной раз пять-шесть дней пройдет, пока всех известишь. И ничего придумать не можем.
И тогда Брумис предложил свой план.
Городулин одобрил, но усомнился.
— А сумеешь?
— Приходилось, Иван Анисимович, — успокоил Брумис. — Еще в японском плену. А потом и дома. И в Тулунском совете я заведовал культурно-массовой секцией.
— Попытаем, — сказал Городулин.
...Администрация тюремная разрешила. Начальник тюрьмы даже высказался в том смысле, что это занятие полезное: отвлекает от дурных мыслей и намерений.
Так Брумис стал режиссером и антрепренером.
Постепенно он зачислил в труппу весь состав тюремного комитета. Теперь члены тюркома могли встречаться на репетициях. А Брумис, по ходу дела, стал главным связным, и в его руках сосредоточились все нити, соединяющие воедино участников задуманного дела.
Наметили день восстания. На ближайшее воскресенье. По субботам у начальника тюрьмы собирались свободные от караула офицеры, и можно было рассчитывать, что остаток этой ночи они будут спать крепче обычного.
Но вчера через Ваганова стало известно, что в ближайшие дни большая часть заключенных пересыльной тюрьмы будет переведена в Забайкалье. И что конвоировать арестантов на станцию железной дороги прибудет специальный отряд, под командой известного карателя поручика Малаева. Иркутский подпольный комитет предупреждал, что готовятся массовые расстрелы в пути.
Раздумывать было некогда. Пришло время действовать.
Старший надзиратель охотно разрешил сыграть новую пьесу, которую готовили почти целый месяц. Надзиратели едва ли не более арестантов были рады спектаклям. И неудивительно. Многие из них провели в централе полжизни.
Спектакль прошел отлично. Артисты играли с необыкновенным подъемом.
— Уж постараемся в последний раз! — шепнул Ганька Брумису.
И надзиратели и арестанты животы надорвали...
А на рассвете предстояло сыграть второй спектакль. И на сей раз без репетиций...
3Ночи этой, наверно, не будет конца...
Уже заметно посерел подтянутый к самому потолку, перекрещенный толстыми прутьями решетки прямоугольник окна. Различимы стали фигуры тесно сбившихся на нарах арестантов, и оттого еще тяжелее стал казаться набрякший портяночным духом воздух. Кто-то бессвязно и испуганно бормотал во сне, слова заглушались храпом и сиплым дыханием...
А надзиратель все не шел...
Из-за реки, откуда-то с дальнего конца деревни, донесся трудолюбивый петушиный возглас, и почти тотчас же, словно по сигналу, зазвенел за дверями связкою ключей надзиратель.
Скрипнула дужка замка. Звякнул засов.
В приоткрытую дверь надзиратель выкрикнул негромко, но басовито:
— Повара, выходи!
И, мало погодя, уже громче и строже:
— Повара, на кухню!
В ответ только храп стал пожиже.
Вконец рассерженный надзиратель перешагнул порог барака, поднял фонарь, чтобы осветить нары, и тут же выронил его, а сам захрипел и забился в сильных руках Городулина. Брумис проворно связал надзирателю руки и ноги. Азат Григорян осторожно, но старательно заткнул тряпкой рот, разъяснив при этом:
— Кричать не будешь — жить будешь. Кричать будешь — жить не будешь.
Отнесли надзирателя на нары. Положили рядом с Ганькой Петровым.
Ганьке Городулин наказал строго:
— Остаешься за старшего. Из барака до сигнала никому не выходить! Гляди в оба!
Повара — Иван Городулин и Азат Григорян — натянули свои арестантские балахоны. Брумис — из всех троих он наиболее подходил и ростом и комплекцией — облачился в шинель надзирателя. Надвинул поглубже на лоб фуражку с широким козырьком, расстегнул кобуру нагана, взял в левую двухпалую руку фонарь и повел поваров на кухню.
...Кухня в противоположном углу тюремного двора. Надо пройти мимо третьего и пятого бараков. Против дверей каждого — грибок для дежурного надзирателя. Под грибком фонарь. От грибка вокруг, сажени на три, выхвачена из волглой полутьмы истоптанная многими сапогами полужидкая глинистая грязь — дождь, как подрядился, льет каждую ночь...
Брумис прикинул: может, обойти бараки серединой двора? Еще хуже — вызовешь подозрение. Да и нельзя заходить на кухню, оставляя в тылу неразоруженного неприятеля. Надо брать с ходу...
Брумис убавил шаг и, когда Городулин поравнялся с ним, сказал:
— Первый твой. Отстанешь, ногу подвернул, например...
— Управлюсь! — пробасил Городулин. — Вы своего не упустите.
— Нас двое, — успокоил его Брумис.
Обогнув барак, вздохнули облегченно. Под ближним грибком никого не было. Оба надзирателя стояли возле дверей дальнего барака.
Захотелось ли словом перекинуться или спички отсырели — там уж какая-нибудь причина, а «нашему козырю в масть», как сказал Городулин.
— Кто идет? — гаркнули в два голоса надзиратели.
— Поваров на кухню веду, — ответил Городулин.
Так было условлено заранее. Брумис опасался своего произношения. Григорян — тем более.
Застывшие на сыром ветру и ошеломленные неожиданным нападением, надзиратели почти не сопротивлялись.
Их отвели в барак, раздели и связали.
Одна надзирательская шинель досталась Григоряну, другая — Ганьке Петрову. Присматривать за Казаченкой он поручил хмурому и молчаливому Демидову, которого Городулин оставил старшим в бараке, приказав быть наготове.
Напоминание, пожалуй, было излишним. В бараке давно уже никто не спал. Несколько человек порывалось идти на подмогу.
Городулин остановил их, сказав:
— Потерпите малость. Всем дела хватит.
Вчетвером быстрым шагом направились на кухню. Там обычно отсиживались надзиратели, на обязанности которых было патрулировать по тюремному двору. Брать их на кухне было удобнее, нежели на дворе, — шум могли услышать часовые на вышках.
Но, как ни торопились, опоздали. Не дойдя до кухни сотни шагов, увидели: четверо надзирателей идут им навстречу. Едва успели раскинуть, кому кого брать.
Городулин — хоть и взял на себя самого рослого надзирателя — справился быстрее всех. Такого удара хватило бы и на быка. Ганька и Григорян тоже не замешкались. Только Брумиса подвела искалеченная рука. Его подопечный вырвался и с криком побежал к главным воротам.
