Георгий Николов - Зной прошлого
Бывший шофер замолчал, еще ниже опустил голову и так и не поднял ее до самого конца разговора. Затянувшаяся пауза была мучительной, хотелось услышать еще очень многое, и особенно о самом расстреле. Шофер, конечно, догадывался, что именно это интересует меня больше всего. Но ему трудно было говорить — мучительный кашель и хрипы раздирали его грудь: давала себя знать застарелая астма. Наконец он почти шепотом произнес:
— О расстреле меня не спрашивай… И я хочу пожить еще немного… Нет сил вспоминать об этом.
— Хорошо, — согласился я, хотя и с сожалением.
Кашель еще более усилился: ему не хватало воздуха. Я терпеливо ждал. Вскоре, придя в себя, он продолжил:
— И до сегодняшнего дня не могу понять, что за особенные люди были эти твои товарищи. За всю дорогу никто не охнул, никто не заплакал. И умирали гордо. Похоже, что они заранее договорились молчать, словно бы бойкот какой устроили убийцам.
— Когда вернулись? — спросил я после паузы.
— Когда вернулись?.. В половине седьмого были у жандармерии. От места казни тронулись в три с минутами. Фельдфебель разделил одежду и обувь, каждый получил свою долю. Жандармы еще долго спорили между собой из-за вещей, а я не мог прийти в себя от увиденного и пережитого. Голова гудела, с трудом понимал, где нахожусь и что делаю, машину вел как во сне. Жандармы же, наоборот, развеселились: громко смеялись, кричали что-то, пели, а когда выехали на шоссе, то даже пытались плясать хоро в кузове. Потом, видно, притомились, затихли. В Руене остановились, один из полицейских вылез из машины, а мы поехали дальше. Довез их до штаба жандармерии. На прощание унтер-офицер предупредил меня: «Учти, ты ничего не видел и ничего не знаешь. Иначе тебе несдобровать». Оставив машину в гараже, я помчался к директору, раскричался: «Что вы сделали со мной, почему не предупредили?» Директор в ответ как отрезал: «Не хочешь работать — ступай, свободен. Найдем другого шофера». Что было ответить ему? Как я мог оставить семью без средств к существованию? Ушел домой, а через два-три дня вновь приступил к работе. До самого Девятого Сентября жандармы больше не беспокоили меня.
Не знаю почему, но я почувствовал жалость к этому человеку. Смотрел на его изборожденное морщинами старческое лицо и думал о судьбе людей в монархо-фашистской Болгарии. Каждый должен был тогда определить свое место по одну или другую сторону баррикад. Все колеблющиеся и пытавшиеся остаться нейтральными быстро становились легкой добычей властей. О многом еще хотелось мне расспросить этого человека, но я понимал, что жестоко продолжать мучить его воспоминаниями. Я надеялся, что, если когда-нибудь в будущем мне вновь придется обратиться к нему, он не откажет мне в помощи и расскажет даже то, о чем сегодня предпочел умолчать. Я задал ему только еще один, последний вопрос:
— Ты тогда рассказал кому-нибудь о случившемся?
— Рассказал. Как вернулся домой, обо всем рассказал жене. Плакал и рассказывал. А она слушала, смотрела на меня и не могла поверить. Затем глаза ее расширились, она побледнела и потеряла сознание. С того дня слегла моя Матильда, и не прошло и года, как она умерла. Через несколько дней после казни заглянул я в кафе, что было близ общинной управы. Встретил там Караминдова, многие годы были с ним приятели. Рассказал обо всем и ему. Смотрю — плачет. «И моего Димчо, — говорит он мне, — наверное, ты вез на смерть. Четыре дня, как его нет в жандармерии. Возвращают передачи». А я и не знал, что сын его арестован.
Не глядя на меня, бывший шофер встал и пошел к выходу. Я не посмел остановить его. Он неплотно закрыл дверь и остановился, так что мне была видна только его рука, которой он придерживал дверь. Но очень скоро он вновь приоткрыл дверь и, застыв на пороге, промолвил:
— Убитых было не двадцать три человека.
— Как не двадцать три? — удивленно переспросил я.
— Там вместе с вашими был убит и я.
Вышли на улицу. Морской бриз освежил нас. Я решил проводить старика до остановки автобуса, но он остановился и как-то тяжело, с придыханием выговаривая слова, предложил:
— Хочешь, покажу тебе, по каким улицам проехали тогда?
— Если тебе нетрудно…
— Что обо мне говорить? Хочу, чтобы люди, проходя по этим улицам, вспоминали о ребятах.
Подошли к зданию бывшего еврейского училища, в котором некогда размещался штаб жандармерии. Старик на секунду задержался на том месте, где тогда стоял его грузовик. Затем, не произнеся ни слова, лишь махнув рукой, словно указывая направление, двинулся вперед. Чуть позади шел я. Сначала наш путь лежал по улице Штерю Воденичаров, затем свернули на улицу Константин Фотинов, потом на улицу Славянская, пересекли площадь Баба Ганка и вышли на бульвар Освобождение.
— Ну а отсюда тебе уже ясно, по шоссе… туда.
Не прощаясь, старик торопливо ушел. В течение тридцати пяти лет он, наверное, пытался избежать подобного разговора. Мне было вполне понятно его душевное состояние, и поэтому я больше не задерживал его, а вновь вернулся к бывшему штабу жандармерии. Мне хотелось еще раз пройти по городу той дорогой, которая стала последней для восемнадцати моих товарищей. На улице Константин Фотинов раньше размещалась торговая гимназия. Лишь за месяц до расстрела — 24 мая — Янаки Георгиев получил диплом о законченном среднем торговом образовании. Из этой же гимназии 5 мая ушел в отряд Здравко Петков, а 30 мая — Димчо Караминдов.
Дорога привела меня к мужской гимназии. В ней учились Димитр Узунов, Захарий Захариев и Пенчо Георгиев.
Техническое училище находилось раньше на самом краю города. До перехода на нелегальное положение в нем учились Иван Немцов и Георгий Джендов.
У мемориальной плиты с именами погибших в борьбе студентов училища я вновь вспомнил о тех, кто принимал участие в расстреле. Вместе с обреченными на смерть патриотами из города выехало восемнадцать жандармов. В Айтосе к ним присоединился еще один жандарм, по имени Христо. В селе Топчийско грузовик встретил Тодор Стоянов из моторизованной роты жандармерии. Еще раньше к месту казни прибыл взвод подпоручика Теню Дончева из третьего батальона жандармерии — около тридцати пяти человек. Вместе с ними были начальник бургасской полиции Андров с группой полицейских, агент Айтосского околийского управления Георгий Георгиев с тремя полицейскими и сын управляющего Сливенской околией, связной генерала Георгия Младенова, — Цветан Византиев с двумя лесными сторожами. Каким цинизмом было присутствие представителей так называемых «сил общественного порядка» при казни. По самым скромным подсчетам, свидетелями и участниками жестокой расправы над патриотами были более шестидесяти человек. Впоследствии народный суд сурово покарал лишь непосредственных организаторов преступления и участвовавших в казни палачей. Ряд лиц был приговорен к различным срокам тюремного заключения, а свыше сорока человек вообще остались на свободе. Я верил, что хотя и поздно, но мне все же удастся встретиться с некоторыми из них, чтобы вновь пройти по тому роковому маршруту. Те из них, с кем мне уже удалось побеседовать, и изученные мною архивные материалы полностью подтверждали слова шофера: «…что за особенные люди были… За всю дорогу никто не охнул, никто не заплакал. И умирали гордо».
А ведь все они были молоды, совсем молоды…
«Убивать, но как культурные люди»
Командующий государственной жандармерией генерал Димитров тщательно подбирал себе помощников среди «наиболее достойных» офицеров армии и полиции. 12 февраля 1944 года вышел царский указ о назначении командиров формируемых батальонов жандармерии. Через неделю был опубликован закон о создании государственной жандармерии, из которого народу стало ясно, что военно-полицейский режим произвел на свет «нечто новое», чье появление было обусловлено «потребностями особого времени». Официальные газеты заверяли население, что создание жандармерии преследовало благородную цель — «обеспечение безопасности государства» — и что отныне борьба с врагами царя и отечества будет поставлена «на здоровые начала и солидную основу».
Штаб жандармерии разместился в столице. При нем имелись интендантство, усиленная моторизованная рота и жандармский конный эскадрон. Началось ускоренное формирование двенадцати батальонов жандармерии. В каждом батальоне кроме своего штаба было по три пехотные и одной моторизованной роте, по одному кавалерийскому эскадрону, взводу крупнокалиберных пулеметов и минометному взводу. Естественно, что для нужд жандармерии были открыты все склады и арсеналы фашистской армии.
4 марта 1944 года со специальными курьерами всем командирам батальонов были отправлены одобренные Министерским советом «Правила организации государственной жандармерии». Каждый, кто знакомился с ними, убеждался, что рождается действительно «нечто новое». И все же даже офицерам жандармерии не было до конца ясно, для каких целей создавалась жандармерия, ее задачи и статус, место и роль, которые отводились ей в репрессивном аппарате монархо-фашистского режима. Вот почему на первом совещании, созванном еще в марте, генералу Димитрову пришлось ответить на довольно большое количество вопросов своих подчиненных. В числе других ему был задан и такой вопрос: «Что же такое жандармерия, это войска или полиция?»
