Степан Ракша - Днепровцы
— Выдержка, выдержка, товарищи!..
Баржак в пожарной каске гарцевал на коне у самого въезда в село. Кулик, командовавший пехотой, сидел на корточках за углом крайней хаты и молча поглядывал то на приближавшегося противника, то на Баржака.
Кавалерия немцев уже подходила к поясу заграждений. Когда она затопталась перед наваленными на ее пути боронами, плугами и телегами, Баржак взмахнул рукой и Кулик передал команду:
— Огонь!
Так открылся Чаплынский фронт, и, хотя он весь, с правого до левого фланга, обозревался с сельской колокольни, немцы заметались перед ним из стороны в сторону. Немецкая артиллерия бросилась вправо, развернула пушки, но не успела сделать и десяти выстрелов, как на нее налетела своя же кавалерия, в беспорядке мчавшаяся назад. А тем временем из села вырвалась конница повстанцев под командой Баржака и довершила разгром оккупантов.
Более тридцати лошадей с седлами, много винтовок и патронов попало тогда в наши руки. Этот успех воодушевил всех необычайно. Не только в штабе, а по всей Чаплынке, — и в хатах, и на улицах шли шумные разговоры о том, как мы разбили немцев за какой-нибудь один час. И тут же высказывались предположения:
— Теперь они, пожалуй, подожмут хвост, не посмеют больше сунуться.
Однако Поповицкий продолжал стягивать к Чаплынке все повстанческие силы уезда. Создавалась вторая линия обороны, на которой располагались все новые и новые группы повстанцев. Никогда не существовавшее у нас единство крестьян стало фактом. Те, кто еще недавно на сходках бросались друг на друга с кулаками, сейчас шагали бок о бок в общем строю — и земельные, и безземельные, будто забывшие о своей вечной вражде.
Прошло два дня, и наши наблюдатели на колокольне снова увидели немцев, двигавшихся с востока полукольцом. На этот раз немцы развернули свои силы далеко от Чаплынки.
В центре шла пехота, на флангах — конница, а сзади стала на позиции артиллерия. Артиллеристы уже вели огонь по повстанцам, но те затаились в окопах и просто за хатами, не подавали никаких признаков жизни.
По мере приближения к селу немцы заметно ускоряли шаг. Справа и слева застрекотали их пулеметы. Немецкая артиллерия перенесла свой огонь с окраины села на центр. Топтавшаяся на флангах кавалерия рванулась вперед. А повстанцы все еще ждали команды. Ожидание становилось все напряженнее, и тут опять послышались голоса:
— Выдержка, выдержка, товарищи!
Боялись командиры, что не хватит у людей выдержки, — ведь первый раз в бою, а иные и оружие-то впервые в руки взяли. Но позади залегших в обороне мужиков были их родные хаты и семьи, сидевшие в подполах и погребах. Не удержишь оборону, не выдюжишь — немцы спалят село, не пощадят ни женщин, ни детей… И повстанческий фронт выдюжил.
Когда застрочили наши пулеметы, немецкие цепи залегли. Попытались подняться и снова залегли. А кавалерия, та сразу поспешила ретироваться из зоны поражения.
Примерно через час снова все повторилось, потом еще и еще. Немецкие цепи залегали все ближе и ближе к селу, и под конец дня противник пошел на штурм.
Один бросок отбит, другой отбит, но после третьего броска немцы приблизились почти вплотную к переднему краю обороны повстанцев. В этот-то момент и бросил Баржак в контратаку свою застоявшуюся конницу. Она опять решила исход боя, смяв фланги немцев и захватив их пушки.
До конца ноября мы держали фронт под Чаплынкой, а к декабрю немцы ушли из нашего уезда за Днепр. Немецкое командование спешило вывести с Украины свои все более и более разлагавшиеся войска.
2Декабрь в наших краях принято считать началом зимы. Но в 1918 году еще и в декабре шли теплые осенние дожди. И белые акации в листве, и бордово-золотистые бурьяны, и бродившие в степи отары, и скворцы, юрко прыгавшие по спинам овец, — все было, как осенью. Только ветры дули по-зимнему да дожди становились все продолжительнее.
К этому времени плавни, овраги, кучугуры и кукурузные поля, не всюду еще убранные, опустели. Восставший народ перебрался в свои села, и снова встали жгучие вопросы о земле, о власти. Сложившееся было на время борьбы с оккупантами единство селян быстро распадалось.
В Чаллынке распри начались сразу же, как только Поповицкий с отрядом укома вернулся в Алешки. Мутил воду самостийник Гробко.
— Мы не против советской власти, — уверял он. — Но вот беда — в Крыму засело много белых, их Антанта поддерживает, и Чаплынке не устоять, если белые пойдут войной против нее. Поэтому лучше всего организовать нейтральную крестьянскую республику. Был у нас свой Чаплынский фронт, пусть будет своя независимая Чаплынская республика. Объявили же свою республику в Гуляй-Поле, в Высуни под Херсоном, в Баштанке под Николаевом…
Богатым мужикам понравилась эта мысль. Отсидеться от гражданской войны под нейтральным флагом своей сельской республики — что может быть лучше! Ни поборов тебе, ни мобилизации. Деньги свои печатай, торгуй с кем хочешь. Не житье — малина!..
Турки прослышали про эту хитрую затею наших самостийников и прислали в Чаплынку делегата для заключения с новой республикой торгового договора на вывозку хлеба. Но тут же вслед за турком примчался из Хорлов матрос-большевик Гончаров и поднял сполох:
— Пока вы тут с турками разговариваете, эскадра Антанты появилась на Черном море. Новые гости высиживаются в Севастополе и Одессе.
— А что ей, Антанте, до нас? — не понимали мужики.
— То же самое, видно, что и немецким оккупантам. Такие же паразиты, тунеядцы и гады, — объяснял матрос. — Для них свободного человека не существует, они его не желают признавать. Им не нравится, что мы царя прогнали, а потом и помещиков с капиталистами. Хотят снова на колени нас поставить и какому-нибудь помазаннику божьему со всеми потрохами вручить… Так что, товарищи, не теряйте время — не медля выступайте к Перекопу. Там теперь надо держать фронт.
Надвое раскололась Чаплынка: Гробко со своими самостийниками ведет переговоры с турками, а конники Баржака точат копья и сабли, седлают коней и торопятся к Перекопу.
КОМАНДУЮЩИЙ ЧЕРНОМОРСКИМ ПОБЕРЕЖЬЕМ
Если ехать из Чалбасс на юг, к морю, то не миновать большого торгового села, раскинувшегося на приморской возвышенности и оттого, вероятно, названного Каланчаком.
Много дорог, пересекавших степи Северной Таврии, сходилось в Каланчаке — на Чалбассы, на Чаплынку, на Перекоп, на Хорлы. Большие каланчаковские базары славились не меньше, чем ярмарки в Армянске. Они связывали днепровских помещиков и кулаков с крымскими торговцами скотом.
Вот в этом-то издавна шумном селе в конце 1918 года и появился вдруг долго отсутствовавший Прокофий Иванович Таран.
Дед его был из тех истинных турбаевцев, которые, прожив до ста лет, все еще вспоминали свои Турбаи на Полтавщине. Работал ом чабаном у Фальц-Фейнов. Отец тоже был чабаном, лет тридцать батрачил на тех же помещиков. Пас фальц-фейновских овец и сам Прокофий, но недолго — ему и четырнадцати не было, когда ушел он в Хорлы и стал работать в малярно-кровельной мастерской. Там, в Хорлах, его на другой год жандармы высекли розгами за то, что распространял листовки против царя. А спустя три года за бунтарство выслали из Хорлов с волчьим билетом, и с тех пор пошел Прокофий скитаться, сначала по России, потом по всему свету. Побывал в Англии, в Голландии, добрался до Америки, попал в Детройт на завод Форда, а оттуда перебрался в Канаду — выслали за участие в стачке.
И в Канаде не ужился, — работая на заводе в городе Винипег, вывел рабочих на демонстрацию против империалистической войны, после чего пришлось скрываться. В газетах появилась его фотография с надписью: «Черная шляпа, по следам которой рыщут сыщики». Следы беглеца исчезли за океаном, и в февральские дни 1917 года Прокофий Иванович Таран в той же черной шляпе появился на уличных митингах в Петрограде.
При Керенском его одели в шинель и отправили на фронт, где он сразу стал вожаком солдат. Вернувшись с фронта, после Октябрьской революции руководил Красной гвардией в Алешках. Куда девался потом, не знали. Лишь на исходе 1918 года объявился в своем родном Каланчаке — высокий, статный, голубоглазый красавец с усиками и окладистой бородкой от уха до уха.
Пришел он в Каланчак с заданием Цека украинских большевиков — должен был организовать в Днепровском уезде партизанский фронт против белых и интервентов, а затем держать этот фронт, пока советские войска не подойдут с севера.
В ту пору в Каланчаке существовало два небольших красногвардейских отряда: один кавалерийский — Степана Тарана, брата Прокофия Ивановича, другой пехотный — Феодосия Харченко. Командиры этих отрядов сразу признали Прокофия Ивановича за старшего и объединились под его командованием. В новый объединенный отряд влились со своими людьми и матрос Гончаров, и кавалерист Чепурко, и другие партизаны-большевики из Каланчака, Хорлов, Чалбасс, Бугаевки, Карги.
