Марк Твен - Янки в мундирах
— Что он говорит? — спросил Джонсон.
— Не знаю, — растерянно ответил солдат. — Как будто говорит, чтобы мы ушли, но точно я не знаю.
— Пусть сдаются, объясни им.
— Это он, кажется, понял, — кивнул головой парень. — По-моему, он хочет, чтобы мы ушли и оставили его в покое.
Старец продолжал говорить. Он то указывал на воинов, стоящих позади него, то, через головы кавалеристов, на небо, где нарастала буря, то скорбно качал головой.
— Да, он хочет, чтобы мы оставили его в покое, — уверенно сказал парень, и слабая улыбка удовлетворения скользнула по его веснушчатому лицу. — Он говорит про то, что они только возвращаются на родину, и больше ничего. А мы чтобы ушли…
— Скажи ему… — Но тут Джонсон понял, что все попытки солдата объяснить что-нибудь шайенам окажутся тщетными; преграда разделяла их, и это было больше, чем преграда слов, — это была целая эра, кусок истории, мучительный разрыв между прошлым и настоящим. Джонсон пожал плечами и велел парню вернуться в строй. На месте переговоров остался один старик, древний и удивительный, озябший, истомленный, потерявший надежду, обремененный всеми печалями долгой жизни, слишком много видевший, слишком много постигший, слишком много страдавший.
— Что вы намерены делать? — неуверенно спросил лейтенант, не столько обращаясь к капитану, сколько сам пытаясь найти ответ, и поглядывая на солдат, на сержанта, на угасающее солнце, на приближающуюся бурю.
— Делать?
Лэнси не выдержал: — Трубач, чтоб тебя, да перестань тереть свой проклятый рожок!
Джонсон мягко сказал: — Сержант Лэнси, поезжайте в форт и объясните положение полковнику Карлтону. Расскажите ему все, как есть. Скажите, я советую прислать два эскадрона и несколько фургонов, чтобы забрать этих бедняг. А пока мы останемся с ними. Может быть, мы уговорим их сдаться.
— И гаубицу, сэр? — подсказал сержант.
— Что?
— Я говорю — гаубицу, сэр?
— Передайте то, что я сказал.
— Он захочет послать гаубицу, сэр. Не сочтите за дерзость, но вы знаете, как он скор на пушки, когда речь идет об индейцах. Сказать, что вам не нужно пушки?
— Скажите то, что я поручил вам сообщить, — пробормотал Джонсон. — Если полковник пожелает послать пушку, это его дело, а не ваше, сержант.
— Слушаю, сэр.
— Ступайте, — кивнул Джонсон.
Сержант ускакал. Аллен, сняв перчатки, дышал на руки. — Холодно, — сказал он.
— Что?
— Становится все холодней, вероятно, выпадет снег. Джонсон рассеянно заметил: — На Востоке всегда теплеет перед снегопадом.
Индейцы уже снова двинулись вперед. Они не делали попыток уйти, напротив, они прошли мимо кавалерии, совсем близко от нее. Мужчины, все еще державшие ружья наизготовку, охватывали редкой цепью женщин и детей, а когда колонна миновала кавалерию, они отступили назад, образуя арьергард. Джонсон смотрел, как они проходят, равняя шаг по старому вождю, который вел их. Затем Джонсон кивнул лейтенанту Аллену, и тот повернул кавалерию и двинул ее вслед шайенам.
Все, что требовалось, — это ехать шагом; даже и так Джонсону то и дело приходилось останавливать отряд. Шайены выбивались из последних сил, борясь с пронизывающим северным ветром; низко сгибаясь под его ледяным дыханьем, они почти не двигались с места.
Перед ними расстилался черный горизонт, откуда тяжелые тучи, словно клубы дыма над фабричным городом, все усиливали свой натиск на голубое небо; за ними, на фоне заката, выступали силуэты людей в синих мундирах, в подбитых овчиной шинелях на сильных сытых лошадях.
Только один раз Джонсон заговорил: — Вот дураки! Вот дураки несчастные…
Немного погодя индейцы разбили лагерь. Около половины мужчин, взяв ружья наизготовку, повернулись лицом к войскам, а остальные занялись приготовлениями к ночлегу. Детей бережно сняли с лошадей, их нежно ласкали, обращались с ними любовно, как обращается нищий с единственным сокровищем, оставшимся у него от лучших времен. Солдаты все это отчетливо видели, ибо индейцы позволяли им приближаться к лагерю на расстояние двенадцати ярдов, прежде чем грозили оружием. Солдаты видели также детей — тощих, с раздутыми животами, — детей, которые уже не смеялись, не улыбались и не лепетали, даже не плакали, — жуткие гномы, завернутые во все лохмотья, какие только могли снять с себя их полуголые родители.
Воины и скво бродили вокруг лагеря, ища сучьев, сухой травы, хоть чего-нибудь, что могло бы гореть. Они, наконец, собрали немного мусора, который при терпеливых поисках можно найти даже в самой безлюдной пустыне, сложили его кучками и уже в сумерках развели маленькие костры. Видимо, у них не было пищи, так как они ничего не варили над огнем костров и даже не грелись возле них, а, уложив детей как можно ближе к огню, стали стеной вокруг, пытаясь защитить их от северного ветра…
* * *Проснувшись и лежа в темноте, лейтенант Аллен прислушался, потом встал на ноги, крепко придерживая одеяло на плечах. Было очень темно, так темно, что он не мог разглядеть циферблата часов. Он стал зажигать спички, но порывы ветра задували пламя; наконец, одна спичка разгорелась, и дрожащий огонек осветил стрелки. Было несколько минут третьего.
Пробираясь ощупью мимо спящих солдат, он увидел какую-то смутную тень и спросил:
— Кто там?
— Лейтенант?
Это был Гогарти, один из часовых; он что-то пробормотал насчет холода и ругнул индейцев.
— Где капитан?
Гогарти не знал. Аллен, оступаясь, двинулся дальше, руководствуясь сонным бормотаньем и храпом; наконец, он споткнулся о спящего человека, и тот, недовольно заворчав, проснулся.
— Капитан?
— Что такое? — устало спросил Джонсон.
— Там что-то происходит.
— Почему вы не спите, Аллен?
— Судя по звукам, там роют…
— Бросьте! Чего ради они станут рыть?
— Не знаю.
— Тогда отправляйтесь спать.
— Но все-таки, зачем они роют? — спросил Аллен. Он снова лег и, засыпая, все еще спрашивал себя: «Зачем они роют?»
Заря взошла над беспросветным, словно плотно закупоренным миром. Снег еще не падал, но весь небесный свод был затянут тяжелыми низкими тучами. Джонсон, пробудившись от беспокойного сна, весь окоченевший, промерзший, с удовольствием потянул носом крепкий запах кипящего кофе. На горячих углях готовили завтрак — толстые ломти ветчины, морские сухари, пропитанные салом, и крепкий кофе.
Направляясь к походной кухне, капитан Джонсон взглянул на шайенский лагерь, протер глаза… и понял, что Аллен действительно слышал ночью, как индейцы роют. Это было невероятно, но факт оставался фактом: эти изнуренные, полуживые люди всю ночь возводили кольцо бруствера, рыли укрытие для женщин и детей. Доказательства были налицо: вокруг индейского лагеря лежали груды свежевскопанной земли; но самый факт казался порождением жуткого кошмара.
Кавалеристы, грызя сухари, смотрели на лагерь шайенов во все глаза, как смотрят на сцену. Джонсон обошел его кругом, силясь понять, почему, при столь явной безнадежности их положения, полтораста умирающих от голода дикарей всю ночь рыли траншеи и готовились к бою. Когда он вернулся к Аллену, тот сказал:
— В жизни не видел ничего подобного, сэр.
— Я тоже…
К вечеру прибыл первый отряд из форта Робинсон — эскадрон Третьего кавалерийского полка под командой капитана Уэсселса. С ним были сержант Лэнси и три разведчика-сиу, немного знавших шайенский язык. Капитан Уэсселс сказал Джонсону, что еще до рассвета должны прибыть две гаубицы и три фургона с боеприпасами.
* * *Уэсселс не был одарен воображением. Когда шел снег, он искал для себя убежища или одевался потеплей, когда бывал голоден — насыщался, но он был неспособен представить себе, что такое холод и голод, когда их испытывали другие. Все, что не касалось лично его, существовало как бы в ином мире; его себялюбие было примитивно и непосредственно; скорее — инстинкт, чем расчет. Он был вполне на месте, когда надлежало выполнить приказ, но необходимость считаться с желаниями и планами других людей повергала его в недоумение и растерянность. Он подводил всех под один шаблон, и его никогда не тревожила праздная мысль о том, что каждый человек чем-то отличается от другого. У него было одно, для военного очень важное, качество: он никогда не сомневался в себе.
Возможно, что он слишком все упрощал; он сказал Джонсону:
— Мы пойдем туда, заберем их, и когда придут фургоны, все будет готово. — Он стоял против Джонсона, слизывая снежинки с усов и выдыхая клубы пара.
— Это будет нелегко, — заметил Джонсон.
— Вы же сами сказали, что они окончательно обессилены.
— У них ружья. Для того, чтобы выпустить пулю, много сил не нужно. Я думаю, что если мы еще некоторое время продержим их в оцеплении, они выйдут сами. Если же мы пойдем туда, это будет стоить нам людей.
