Порфирий Гаврутто - На берегу Днепра
— В чем именно, товарищ майор?
— А вот в чем: вы вот как прильнули к пулемету, так весь бой и не сошли с места. А этого делать пулеметчику нельзя. Надо пострелять немного, затем сменить огневую позицию, чтобы вас не смогли засечь. Вы этого не делали. И это хорошо, что все обошлось благополучно, ведь могло получиться хуже.
— Это верно, товарищ майор, — согласился Шахудинов.
— Вот так! Учтите это на будущее. А вообще вы молодец! Передайте командиру роты, чтобы он закрепил за вами пулемет Резника. Я доволен вашей стрельбой.
— Служу Советскому Союзу!
— Ну, а теперь ступай к себе в роту. Хотя постой! Как мальчонка?
— Лучше стало, товарищ майор. Уже улыбается.
— А покормить не забыли?
— Да что вы! Как так можно? Всей ротой о нем заботимся.
— Ну ладно, ступай.
Черноусов достал блокнот, сделал в нем какую-то запись. Потом увидел стороной проходившего старшего адъютанта батальона капитана Майбороду, окликнул его.
Майборода подошел. И почти в это же время подбежал к Черноусову и его ординарец.
— Товарищ майор! — взволнованно доложил он комбату. — Слева по дороге — танки.
Майборода озадаченно посмотрел на майора, лицо которого стало хмурым и выражало тревогу.
— Это уже хуже, — нараспев протянул Черноусов. — Как видно, их полковник все же созвонился со своим генералом. — Ну что ж! Посмотрим, что дальше будет. Только я полагаю, что сейчас немец в атаку не должен пойти. А если к утру готовит, то это не так уж страшно.
Майор замолчал, подумал немного, потом приказал своему ординарцу собрать к нему командиров рот.
Ванин ушел, а Черноусов присел на пенек, поднял с земли сухую палку и, начертив на песке какую-то замысловатую фигуру, задумчиво произнес:
— Если удастся провести немцев, то к утру мы далеко будем от них.
4Осенний день, заполненный множеством тревожных событий, клонится к концу. Над лесом и прилегающими к нему полянами снова спустился густой туман. Он медленно плыл над землей, растворяя в своей молочной завесе лес, поля, селенья. Все притихло, замерло. Но не спят солдаты Черноусова. Не спит и потревоженный гарнизон противника. Все на своих местах: в лесу парашютисты, вокруг леса гитлеровцы.
Не о войне, не о тяжелом положении батальона говорят солдаты. Кто-то лежит молча, глядя на редкие звезды, кто-то кому-то хриплым, простуженным голосом читает стихи, а рядом, в другом окопе, вспоминают довоенное время.
Сыро и холодно в свежевырытых окопах. А согреться негде. Нельзя развести и костер — рядом фашисты.
В одном из окопов — пять человек. Они плотно прижимаются друг к другу. Стоящий на часах автоматчик заботливо прикрыл окоп плащ-палаткой.
Солдаты притихли, согрелись, и уже кто-то тихонько похрапывает. Дремлет и Никаноров. Надо бы использовать затишье, хорошенько уснуть, набраться сил для предстоящего боя, но мысли о доме, о родных местах, товарищах мешают ему спокойно спать. Мысленно он уже побывал в Москве, на своем заводе, поработал на продольно-строгальном станке, потом долго говорил с комсоргом цеха, стройной и большеглазой Лизой Болотовой. Никаноров часто ее вспоминает. Письма от нее он аккуратно заворачивает в целлофан и хранит вместе с комсомольским билетом.
Здесь же, в кармане, и ее фотокарточка. Никанорову хочется взглянуть на карточку, но это невозможно: в окопе совсем темно. «Надо спать», — решает Никаноров. Но теперь уже не собственные мысли, а сосед по окопу Миша Удальцов мешает ему. Миша ворочается и что-то бормочет вполголоса.
— Чего не спишь-то? — спрашивает Никаноров.
— Мать вспомнил. Старенькая она у меня, часто хворала — жива ли? Писем что-то нет.
— Пришлет. Помолчали.
— Ну а ты чего не спишь? — в свою очередь поинтересовался Миша. — Или комсорг ваш заводской спать не дает?
— Вспомнил и ее.
Удальцов и Никаноров — друзья, они решительно все знают друг о друге.
— Знаешь, Мишка, чувствую я, словно бы другим человеком стал. Вспомнится что-нибудь, и кажется, не я это был, а кто-то другой. Вот припомнил, как первый раз с парашютом прыгал, и не верю, что я таким был… Рассказать?
Мише Удальцову не особенно интересно, как Никаноров научился прыгать с парашютом, но из деликатности он говорит:
— Валяй!
— Я ведь строгальщик, — немного монотонным голосом начинает Никаноров, — на заводе работал. Ребята у нас были дружные. В выходной как-то собрались поехать в парк культуры. Ну, ходили, бродили по аллеям, а потом кому-то в голову пришла мысль — на вышку. Все спрыгнули, а я сробел. Посмотрел вниз и не могу решиться. А товарищи уже на земле, кричат мне, поторапливают. А я, как истукан, стою и не знаю, что мне и делать-то. Прыгнуть боязно, вниз спуститься по лестнице стыдно. И все же не стал прыгать. Эдак осторожненько спустился на землю. А ребят нету. Ушли. Сел я в троллейбус — и домой. Ладно! На другой день выхожу на работу, а ребята со мной почти не разговаривают. Да еще и в стенной газете про этот случай написали, карикатуру нарисовали и вообще стали подтрунивать надо мной. А тут еще Лиза Болотова… Прихожу в клуб на танцы, приглашаю ее на вальс. А она отказывается. И так мне обидно стало. Думаю: за кого же меня принимают? В следующий же выходной в парк пошел и раз шесть или семь с вышки спрыгнул. Вот я теперь и думаю: на пустяковом деле струсил, а здесь, на войне, вроде не хуже других…
Где-то в стороне заработал мотор, залязгали гусеницы. Удальцов, не дослушав товарища, поднялся на ноги, высунулся из окопа. Выглянул из своей щели и пулеметчик Василий Будрин.
Этот опытный и очень смелый солдат не мог переносить лязга гусениц. Его всегда румяное остроносое лицо сразу побледнело, и весь он превратился в слух. Причиной тому — случай под Москвой, когда вражеские танки чуть не задавили его в окопе. Но вот опять стало тихо. Будрин облегченно вздохнул и тут увидел выросшего словно из-под земли командира взвода.
— Вот тебе в помощь два человека, — сказал ему Табаков. — Сейчас снимаемся. Пулемет будете нести на себе, попеременно. В походе не разговаривать — кругом фашисты.
Через полчаса батальон тихо покинул лес. Люди шли по одному, след в след, не теряя из виду друг друга. Батальон растянулся почти на целый километр. И когда передние были уже далеко, замыкающие увидели в нескольких метрах от себя пущенную в воздух ракету.
Солдаты припали к земле.
— Пошли, пошли, — поторопил их Табаков. — Это наши.
Человеком, пускавшим через каждые три — пять минут ракеты, был Алексей Сидоров. С тремя другими парашютистами он скрытно подполз к предполагаемому переднему краю противника, установил, что немцев в цепи нет и что на расстоянии ста пятидесяти метров друг от друга вместо автоматчиков находились только немецкие ракетчики. Время от времени пуская ракеты, они создавали видимость полного окружения леса.
Трех таких ракетчиков разведчики Черноусова сняли и, чтобы не вызвать подозрения со стороны немцев, сами продолжали пускать ракеты, а один из них в это время вернулся к Черноусову. Он обо всем доложил ему, и майор без труда и потерь вывел свой батальон из опасной зоны.
Парашютисты благополучно миновали стоявшие на пути с беленькими как снег хатами села Македоны и Шандра, затем, резко свернув на запад, продолжали движение в направлении населенного пункта Куриловка. Еще через час на небольшой высотке майор отдал приказание сделать десятиминутный привал. Нужно было подтянуть растянувшийся на марше батальон, а затем коротким броском пересечь шоссейную дорогу, по которой без конца курсировали автомашины.
Измученные боем и бессонными ночами, солдаты ложились в траву и тут же засыпали.
Командиры рот доложили Черноусову о состоянии своих подразделений. Отставших не было.
Черноусов поднялся с поваленной бурей сучковатой сосны, минуту помолчал, обдумывая что-то, потом решительно произнес:
— Надо торопиться, товарищи… Нас ждет командир бригады.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Было уже утро, когда батальон Черноусова достиг опушки Яблоновского леса и вступил под командование Захарчука.
Моросил мелкий, нагоняющий тоску дождь. Уставшие за время двухсуточного похода бойцы уходили в глубь леса, разводили костры, сушили промокшую одежду. Сюда же, к кострам, подносили сосновые лапы и, расстелив их поближе к огню, укладывались спать.
Жарко горят костры. Гулко трещат раскаленные угли, а яркие языки длинного пламени ласково греют озябшие тела, мокрую одежду.
Алексей Сидоров завернулся в плащ-палатку, лег лицом к костру. Рядом сидели Никита Назаренко, пулеметчик Будрин со своим вторым номером, а напротив него в одном нижнем белье стоял и сушил свои брюки Кухтин. Он держал брюки совсем низко над пламенем костра, и Сидорову почему-то казалось, что вот-вот они вспыхнут.
