Борис Яроцкий - Эхо в тумане
Василий Колосов случайно проговорился, что до войны в своем Липецке он был капитаном футбольной команды. Правда, состояла она из одних мальчишек. Но однажды они завоевали первое место. Капитан Анохин, как истый командир, питал слабость к спортсменам, особенно к футболистам. Он мечтал, что в его батальоне будет команда на зависть всему полку, а может, и дивизии.
Комбат любил выносливых и смелых ребят. Ему удавалось пополнять роты бойцами, знающими в спорте толк. Штабники намекали на близкое знакомство Анохина с командиром дивизии: спортсмены ему доставались якобы по дружбе. Так это было или нет, но, замечал политрук, для Анохина все бойцы были «ребятки», и он их, любя и жалея, испытывал боем.
Наконец подошла группа прикрытия — взвод Иваницкого. Сам лейтенант словно вырастал из тумана. На фоне полыхающей зари его фигура казалась неправдоподобно крупной. Видимо, туман обладает свойством увеличивать предметы. За спиной у лейтенанта все те же два вещмешка, прикладом под мышкой, на ремне, — пулемет Дегтярева. Под сапогами командира взвода глубоко оседали кочки, и там, где он ставил ногу, выступала вода. В его походке чувствовалась огромная, как у медведя, сила. Приблизившись к политруку, он мягко улыбнулся. На его квадратном розовом подбородке шевельнулась коричневая родинка.
— Все?
— Все, товарищ политрук.
Вскоре болото кончилось. Отряд втянулся в мелколесье. Маршрут лежал среди осинников, березняков, ольшаников. Попадались открытые низинные места, и тогда снова пахло тиной и осокой. Наконец ноздри уловили запах застоявшейся озерной воды. Бойцы прибавили шаг. Но это опять была речка, та самая Шуя, которую только что преодолели и в которой несчастный Шумейко утопил передатчик.
Невеселой новостью встретил Кургин:
— Впереди противник. Будем обходить.
— По меткам проводника?
— Да. Опять вернемся на тот берег…
Туман по-прежнему лежал, как вата. Но если в него пристально смотреть, нельзя уже было не заметить, что он движется. Туман плыл от реки, огибая валуны и деревья, просачивался в лес, откуда отчетливо доносились голоса: да, там бодрствовали не только часовые.
Время торопило. Коль туман подвинулся всей своей массой, за землю он долго не удержится, оторвется, взмоет в небо — и тогда взору фашистов предстанет вся пойма с ее болотами и болотцами. А на болоте каждый человек — что муравей на дороге.
Место переправы, указанное проводником, вряд ли можно было назвать удачным: глубокое, каменистое, с крутыми, обрывистыми берегами. Куда ни шло без груза. Но плыть с двухпудовой тяжестью — беда.
Взвод за взводом спускался к речке. Бойцы загнанно дышали, подгоняемые одной-единственной мыслью — не опоздать. А туман уже редел и таял. И лучи восходящего солнца делали его зыбким, как паутина…
На этот раз политрук плыл вместе с разведчиками. Над сизыми камнями стремительно неслась вода, чистая, прозрачная, как из родника, вода просматривалась насквозь. Вспугнутая стайка хариусов с быстротой молнии метнулась под скалы, исчезла, затаилась.
Снова, как на первой переправе, выручали предусмотрительно снятые и набитые травой сапоги — поплавки внушительные, но ненадежные. Тут не растеряйся, Шуя — речка своенравная. Обо всем этом говорено-переговорено и на привале, и на марше, говорено со всеми вместе и с каждым в отдельности.
Политрук проследил, как бойцы преодолевают речку: ни всплеска, ни вздоха. «Ах, какие вы, ребята, понятливые! И здесь наше единственное спасение — ничем себя не выдать».
Опять принимало болото. Здесь еще господствовал туман, и по-прежнему, как разозленные осы, свирепствовали комары. Они садились на шею, на лицо, на руки, мгновенно прокусывали кожу. Проведешь ладонью по щеке — вся ладонь алая. Сколько они выкачают молодой горячей крови, пока отряд выберется в сопки?
Солнце, как огненный шар, стремительно взмывало в небо. И нужно было поторапливаться, иначе болото могло превратиться в ловушку. Эта трезвая мысль преследовала яростней, чем вся мошкара Карелии.
Кургин снова ушел вперед. Политрук подождал, пока подтянется прикрытие. А мысли уже были на узле, который предстояло брать внезапной, короткой атакой.
Из кустов показался Иваницкий. Эго был он и не он. Глаза свинцовые. Лицо серое, в синих пятнах, в кровоподтеках. Родинка на квадратном подбородке тоже посинела. Его гимнастерка исходила паром. За спиной те же неизменные вещмешки и в руке тот же, по-охотничьи прижатый к животу ручной пулемет Дегтярева. Политрук догадался: лейтенант нырял, видать, не раз и не два. В стремительной студеной воде даже тренированное тело в считанные минуты становится синим.
— Двое… не вынырнули…
Иваницкий виновато отвел глаза в сторону. Он знал своих подчиненных, знал, что некоторые плавают неважно.
— Кто?
— Купцов и Батышкин.
— Не умели держаться?
— Умели… Прекрасно умели. Переправлялись последними. Что-то с Батышкиным… Наверное, судорога. Ему на помощь Купцов. Ну и затянуло их под скалы… Я нырял. Но там как на водопаде…
Иваницкий передал мокрый тетрадный листок с фамилиями утонувших. Политрук спрятал его в нагрудный карман гимнастерки и, проводив взглядом Иваницкого, еще немного постоял, надеясь, а вдруг догонят Купцов и Батышкин. Жестокая действительность подсказывала другое. Больно и горько хоронить погибших товарищей, но еще горше, не приняв боя, считать потери…
7
Туман пока держался, но достаточно было ветерка, чтоб он поднялся в небо, поплыл над землей легкими белыми облаками.
Где-то рядом в зарослях камыша громко вскрикнула птица. Шедший впереди Сатаров остановился, прислушался.
— Гусь, товарищ политрук.
— Откуда ему тут взяться?
— А он дикий. Здесь даже для человека найдется убежище.
Птицу Сатаров не угадал. Это был не гусь, а лебедь. Потревоженный людьми, он плавал на чистой воде, не пытаясь скрыться в зарослях.
Встреча с лебедем на время отвлекла политрука от тяжелых мыслей. Ярко-оранжевое солнце вставало над камышами. С пугающей торопливостью туман покидал болото, и его белые клочья были похожи на взмывающих в небо лебедей.
Сквозь дремотную тишину смутно доносился гром канонады: казалось, далеко-далеко, может, над самым Онежским озером, проходила гроза. К грому прислушивались, словно к родному и желанному голосу.
Проводник, шедший впереди и оставлявший зарубки на кустах и деревьях, дело свое знал. Нельзя было не удивляться, с какой ловкостью он преодолевал болото, переплывал речку, обходил вражеские сторожевые посты, вел за собой отряд, растянувшийся почти на целый километр.
Проводник вел, но бойцов от вражеского глаза скрывал туман, скрывал до той минуты, пока солнце высоко не поднялось над камышами.
С юга уже видны были холмы, и на них гнутые ветрами корявые сосны. На соснах — сомневаться не приходилось — сидели наблюдатели. Трудно было предположить, что их интересовало только болото. На всех картах — наших и вражеских — болото на юго-восток от Шотозера обозначалось как непроходимое. И все же… двигаться по нему незамеченным вряд ли было возможно, если б не туман. Сейчас он покидал болото с поспешностью вспугнутой лебединой стаи.
Опасность подгоняла людей, не позволяла останавливаться. Мокрые, голодные, посиневшие от холода, шли бойцы, напрягаясь под тяжестью ручных пулеметов, дисков с патронами, набитых под завязку вещевых мешков.
Через зыбкий островок, поросший густым осинником, следовал взвод сержанта Амирханова.
— Обратите внимание, товарищ политрук, — говорил он, с гордостью показывая на подчиненных, — как идут Покровский, Молчанов, Василец, Ховзун, Зеленин!
— Еще бы! Спортсмены…
— Само собой, товарищ политрук. Грамотно идут. Расчетливо.
Вглядываясь в движения бойцов, политрук отметил: «Месяц воюют, а такое умение!»
Молодой осинник не позволял подниматься в полный рост, и бойцы, согнувшись и вытягивая сапоги из торфяного месива, где на коленях, где на животе, спешили к коренному берегу. Оттуда уже доносился шум воды. Проводник вывел отряд в точно указанный пункт.
Теперь предстояло идти к узлу колонных путей, полагаясь лишь на разведчиков отряда.
Водопад на реке Шуя — место довольно дикое. Даже война здесь пока что не потревожила ее первозданного покоя. Гранитные берега, причудливо оплетенные корнями сосен, смотрели на мокрых пришельцев, словно в злобном оскале. Огромные валуны, разбросанные по всему плесу, позволяли перебраться на левый берег, не окунаясь в воду. Над водопадом висела водяная пыль, и яркие солнечные лучи пронзали ее, образуя широкую красочную арку. Казалось невероятным, что на восходе солнца может быть такая богатая по гамме цветов радуга.
И Колосову вдруг пришли на ум стихи Державина:
