Иван Стариков - Судьба офицера. Книга 3 - Освященный храм
— Глупец ты, Борис! Не можешь уже по-человечески разговаривать.
— Я — глупец? А ты, значит, мудрец? Да? Я глупец, что по скалам лез под снаряды гитлеровцев, а ты, умник, в это время вылеживался в немецких перинах!
— А что, Гаврила Федосович действительно был в плену? В Германии?
— Да, был. Но об этой истории никто ничего не знает. Известно, что был ранен, угнан в Германию на работу, проверен, ему установлена инвалидность второй группы.
— Послушай, а давай выручим Гаврилу Федосовича?
— Как?
— Садись на мотоцикл, подъезжай и забери его, скажи, что председатель вызывает.
Роман кинулся к мотоциклу, мгновенно завел его, подкатил почти вплотную к Гавриле Федосовичу:
— Дядя Гаврила! Вас председатель кличет. Садитесь, подвезу.
Чибис тоже, видно, сразу понял, что к чему, сел сзади Романа. Мотоцикл рванулся с места, обдав Латова дымом, и помчался по улице, но не в сторону конторы колхоза, а к дому Чибиса. Латов понял, что его ловко провели, воздел кверху культи рук, грозно помахал ими, а потом, опустив их, громко захохотал.
5
Феноген Крыж несколько раз собирался поехать в Тепломорск, пробраться на Лихие острова и забрать спрятанные под камнями награбленные сокровища. Но не имея никаких сведений ни о Дремлюге, ни об Олениче, он всякий раз, объятый страхом перед возможностью разоблачения и расплаты, откладывал поездку до более благоприятного момента. Ждал, что вот-вот все сложится к лучшему и тогда он совершит молниеносный налет. И в то же время ясно осознавал: надо самому создать благоприятные обстоятельства. Главное, убрать Дремлюгу с его фотоматериалами, которые грознее всех обвинений на свете. Все свидетели могут лгать, а фотодокумент — нет.
Лучшим помощником в этом деле мог бы стать Эдуард. Ему ничего не стоит зайти к бывшему фотографу и поинтересоваться, нет ли чего о стахановцах, об ударниках довоенного времени. Журнал мог интересоваться такими документами, ну и так далее. Но Эдик после случая в городском парке с Виктором Калинкой здорово перепутался и как-то отошел от отца, остыл его интерес к богатству. Долго ломал голову старый Крыж, но никак не мог понять, что произошло с парнем? Может, он оказался трусом еще более жалким, чем сам отец?
Чего только ни думал старик о своем непослушном, упрямом сынке! Как ни проклинал его, а в глубине души надеялся, что Эдик еще придет и поклонится и станет помощью и утешением. Но Крыж, преступник всем своим существом, преступник до такой степени, что самые страшные злодеяния не считал преступлением ни в малейшей степени, был убежден, что каждый сильный человек не должен щадить слабого — закон природы. Его, этот закон, никто не отменял и никогда не сможет отменить — на нем держится жизнь. Иначе она загниет и погибнет. Именно поэтому он думал, что Эдик мог испугаться чего-то другого, а не пущенной мальчишке крови. На самом же деле Эдуард в момент нападения Богдана на Калинку подумал, что удар ножа назначался в его, Эдикову, спину, что отец решил избавиться от лишнего свидетеля, которому невольно признался, кто и что он такое — старый мрачный Крыж! Отец не знал истинной причины испуга сына и поэтому выжидал, надеясь, что тот опомнится, на досуге обдумает все и согласится помочь.
Да, жалко, что нет его надежных помощников, какие были в отряде Хензеля. В живых оказался лишь Дремлюга, да и тому, видно, надобно укоротить срок жизни: помощником он уже никогда не будет.
Дремлюга Глеб! В конце сорок второго года, когда только началась деятельность Крыжа-Шварца в качестве начальника «группы возмездия», что приводила в исполнение смертные приговоры на территории Таврии, два брата Перечмыхи притащили в Заплавненскую комендатуру из Тепломорска тощего, костлявого и перепуганного человека. От страха он даже терял сознание, на все соглашался, всему поддакивал, вздрагивал от каждого звука. Оказалось, что он тоже был заготовителем, но только утильсырья — тряпья, костей, щетины, конского волоса. Во время поездок по селам он занимался фотографией: фотографировал девушек, передовых колхозников, знал почти всех начальников района да и соседних районов. Перечмыхи объяснили Шварцу: Глеб может пригодиться, он знает всех партийных, советских, профсоюзных и комсомольских активистов. Хензель разрешил Шварцу использовать этого деморализованного заготовителя и очистить край от остатков большевизма.
После встречи с Хензелем Дремлюга совсем упал духом и решил, что жизнь его кончена. Шварц уловил этот момент и предстал перед ним в образе друга и коллеги, взял и повел Глеба в ту камеру, где проводились пытки:
— Твое дело фотографировать. Понял?
— Понял.
Но Дремлюга еще не знал, что будет фотографировать, и на первом же допросе двух партийцев он сам потерял сознание. Он знал этих двух коммунистов, когда-то, даже фотографировал для районной газеты. И вот лицом к лицу — это до ужаса страшно! Это уже и не стыдно, а на грани смерти. А Крыж-Шварц поучал: «Ты возьми себя в руки, смелее на все смотри. Хензель не любит слюнтяев, сразу под расстрел…»
Дремлюга старался. Он назвал всех активистов, всех передовиков, кого знал, присутствовал при их казни. И даже фотографировал. Карточки он давал Крыжу, а Крыж Хензелю. Снимал Дремлюга и расстрел матери с дочерью Чибисов. Тот новогодний рассвет настолько потряс бедного фотографа, что он даже снимки долго не мог сделать. Только через месяц принес фотографии. И потом куда-то исчез…
О том, что Крыж, то есть Шварц, самолично расстреливал Марию Никитичну и ее дочь Оксану, никто не знал, кроме Дремлюги. А если у него сохранились фотографии? Или негативы? Материал и аппарат были немецкие, долговечные. Крыж вспомнил, что Дремлюга снимал в то утро все подряд, как автомат, как слепой — наугад. Был момент, когда Крыж, освещенный восходящим солнцем, рассматривал женский гребень. Этот гребень он вытащил из прекрасных кос девушки, которая презрела его любовные домогания. Даже Хензель, посмотрев на карточку, сказал:
— Так американские индейцы любуются скальпами белых.
Когда Дремлюга пропал, Крыж съездил к нему домой, но мать сказала, что после того, как Перечмыхи увезли сына, она его не видела. В отряде решили, что его убили партизаны за предательство. Дремлюга был человеком неосторожным, поэтому подстеречь его не составляло труда. И на нем поставили крест. О, если бы Крыж хоть на миг усомнился бы в этом, то обязательно разыскал бы своего «летописца» и повесил бы на первом же суку.
Выходит, хочешь не хочешь, а ехать в Тепломорск совершенно необходимо, и чем быстрее, тем лучше. Но и ехать опасно: Феногена Крыжа там тоже знали как приемщика кож в заготконторе. А может статься, что кто-то видел и палача Шварца из отряда карателей. Узнать одно и то же лицо — нетрудно. Разве только шрам помешает. За шрам, подумал Крыж, вроде бы и поблагодарить надо Оленича — такая маскировка! Но чувство мести — неугасимо. И он никогда не примирится с тем, что капитан ходит по земле живой.
Нет, необходим Эдик. Другого выхода нет. Надо попытаться вернуть его сочувствие и расположение. Он легко сделает главное — забрать фотоматериалы. А на слова Дремлюги могут и не обратить внимания: выжил из ума в своей пещере. И кроме всего, для сына безопасно. Никакого риска — только забрать фотоматериалы тех лет.
Крыж, не откладывая в долгий ящик своего решения, пошел на почтамт и позвонил Эдику на квартиру. Но сын не выказал особой радости, услышав голос родителя. Крыж сделал вид, что не заметил этого, лишь подумал — все же подлая и мелкая душонка в нем.
— Хорошо, что ты дома, — мягко сказал отец. — Ты мне нужен до зарезу.
— Хочешь все же дорезать? В парке не удалось…
— Замолчи! Как ты мог такое подумать?! — Только теперь Крыж понял, чего Эдик испугался: «Он подумал, что я хочу убрать его!» — Да я скорее от ценностей откажусь. Ах, дурашка, дурашка! Как ты мог подумать! Давай встретимся, я тебе все открою. Все, без утайки. И ты увидишь, как я дорожу тобой.
И в эти минуты Крыж искренне верил, что любит своего сына, что готов пожертвовать всем ради его счастья.
— Единственная просьба: съездить в Тепломорск и забрать материалы. И я отдам тебе половину всего, что имею. И живи как знаешь. Когда ты сможешь поехать туда?
— Я совсем не собирался ехать туда и искать этого вонючего хорька! Вообще, ты сильно остудил мою веру в тебя.
— Жаль! Но ты сделай еще одно усилие и поверь — не пожалеешь никогда. Как твои успехи?
— Я не жалуюсь. Портрет Криницкой дали на обложку журнала. Потрясающий резонанс был! Премию присудили. Успех!
— Поздравляю… Но ты все же должен почувствовать в руках приятную тяжесть благородного металла… Когда сможешь поехать в гости к своему коллеге?
И после длительного молчания Эдик сказал:
— Позвони через недельку. У меня тут срочное задание.
