Леонард Рейнолдс - Канонерка 658. Боевые операции малых кораблей Британии на Средиземноморье и Адриатике
Корни хихикнул. Рулевой никогда не трудился скрыть раздражение попавшим на корабль наскоро и кое-как обученным человеческим материалом, однако с людьми ладил, и его часто видели спокойно объяснявшим очередному зеленому юнцу азы морского дела. Мы понимали, что нам повезло заполучить такого старшину.
Он отсутствовал несколько минут, а когда появился вновь, его физиономия выражала забавную смесь изумления и презрения.
– Я ничего подобного в жизни не видел, – проворчал он. – Кроме нас с вами на ногах всего четыре человека, причем двое из них передвигаются только держась за стенку. – Он тяжело вздохнул и повернулся к Пику. – Надо что-то придумать с машинным отделением, сэр. Оба механика лежат замертво, а два котельных машиниста рядом. Там только старший котельный машинист Уэлш и еще один юнец, а вы же знаете, Уэлш новичок в бензиновых двигателях. Он всегда имел дело с другими машинами и ничего не сможет делать в случае какой-нибудь хитрой поломки.
К тому времени я уже чувствовал себя вполне сносно и даже решился на обход верхней палубы, чтобы лично убедиться, как идут дела. Но, несмотря на то что воспоминания о болезненных спазмах собственного желудка были все еще свежи в памяти, я все-таки оказался не готов к представшей передо мной картине. У каждого орудия находилось по одному или максимум два человека, скорчившихся на сиденьях в самых жалких позах. Я понял, что, даже если нам попадется невооруженное немецкое торговое судно, неподвижное из-за вышедших из строя двигателей и без эскорта, чтобы попасть в него, придется изрядно попотеть, если оно будет на расстоянии больше сотни ярдов.
В разных углах прятались небольшие группы бледных, закутанных в самые немыслимые одежды матросов, ищущих убежища от ветра и брызг. При моем приближении никто не шевелился. Казалось, они смирились со своей жестокой судьбой и покорно ждали, что будет дальше.
Но в конце концов моя вера в неистребимый дух британских моряков, к тому времени изрядно поколебленная, была частично восстановлена.
С подветренной стороны от штурманской рубки, упираясь ногами в топливные танки, стояли старший матрос Смит и котельный машинист Артур Фрэнсис. Оба были чрезвычайно увлечены беседой. Смит пользовался большим уважением среди товарищей, имел за плечами изрядный морской опыт и, когда я подошел, был занят тем, что старательно отвлекал разговорами юного котельного машиниста. Фрэнсиса, восемнадцатилетнего кокни, можно было убедить в чем угодно. Он легко верил всему, что слышал, и, когда я приблизился, спросил:
– А правда, что приказ изменили, сэр? Смити сказал, что мы теперь идем не на Средиземное море, а к Южной Африке, потому что в Северной Африке уже все кончено и мы опоздали.
Я ухмыльнулся и прошел мимо.
– Вот видишь, – уверенно сказал Смит, – командир пока еще ничего не сказал гардемарину. Вероятно, просто не успел. Но мне это доподлинно известно от радиста, который узнал от своего кореша у сигнальщиков в Милфорде, который слышал, как главный сигнальщик сказал шифровальщице, чтобы та держала язык за зубами.
– Боже мой! – судорожно всхлипнул Фрэнсис. – Южная Африка – это же так далеко!
Еще до наступления темноты было составлено вахтенное расписание. Мне раньше не приходилось стоять ночную вахту, поэтому было очевидно, что Корни или Пику придется ее со мной делить. Корни решил взять на себя «среднюю» вахту (с полуночи до 4 часов утра), которую я должен был стоять вместе с ним. Кроме того, мне предстояло помогать Пику в часы утренней и дневной вахт.
В первый вечер мы все оставались на мостике до 10 часов. Потому Корни и я пошли отдохнуть, оставив Пика в одиночестве вглядываться в ночь, пытаясь уловить проблеск синего света и полоску менее густой темноты – это было все, что можно было разглядеть в полукабельтове от нас, где шла 657-я. Поскольку ночи были темные, каждая лодка несла на корме тусклый синий огонь, чтобы следующая за ней лодка могла удержаться в походном ордере. А в условиях волнения это означало, что проблеск света был виден, только когда она поднималась на очередной волне.
Я спал не более пяти минут, когда в полночь меня не слишком нежно потрясли за плечо.
– Старпом передает вам привет, сэр. Ваша вахта. Капитана я уже разбудил.
Я спал одетым – снял только ботинки. Повинуясь грубой силе, я, конечно, приподнялся на койке, но мне ужасно хотелось спать. Желание было столь сильным, что моя голова начала снова опускаться на подушку. Все мое существо стремилось вновь погрузиться в нежные объятия сна. Но тут на пороге появился Корни:
– Подъем, штурман, начинается твоя настоящая жизнь.
Первая вахта оказалась сущим кошмаром. Корни раньше служил на небольших канонерках, где сомкнутый боевой порядок был оперативной необходимостью, а его поддержание – своеобразным делом чести. Оказавшись в волнующемся море на непривычной, а значит, весьма нескладной посудине, которая должна двигаться вперед со скоростью 10 узлов, соблюдая дистанцию в 100 ярдов, и все это в непроглядной, чернильной темноте, он моментально понял, что ему предстоит еще много узнать о своем новом корабле.
Рулевой не видел шедшую впереди лодку, он просто вел корабль по компасу. Он не сводил глаз с подсвеченного красным светом нактоуза, а руки постоянно сжимали штурвал, реагируя на малейшие отклонения от курса поворотом в нужном направлении.
Главной задачей вахтенного офицера было постоянно видеть в бинокль расплывчатые синие и серые пятна. Это означало не только необходимость беспрестанно напрягать зрение. Занятие оказалось до крайности утомительным.
К концу средней вахты, когда на мостике появился заспанный и не столь оживленный, как обычно, Пик, я уже спал на ходу. Глаза жгло от соленых брызг, кожа на лице казалась продубленной порывистым ветром. Я сполз вниз, стянул дождевик и, не раздеваясь, повалился на койку. Сон пришел быстро, не заставило себя ждать и пробуждение. Было только 7 часов утра, когда меня снова и без всякой жалости разбудили.
– Старпом передает вам привет, сэр, он велел сказать, что там, наверху, ужасно, но все-таки не так, как было три часа назад.
На этот раз я поспешно умылся и почувствовал себя немного лучше. Поднявшись на палубу, я убедился, что жизнь не так уж плоха. Дневной свет определенно придавал уверенность, ночные сомнения исчезли без следа. Все шло нормально. Впереди двигалась 657-я, справа по курсу – моторный катер номер 240 – наши главные ориентиры. Они были отчетливо видны, и задача удержаться на своем месте казалась совсем не сложной.
Я отметил курс, обороты двигателя, опознавательные сигналы и состояние погоды и таким образом принял первую в своей жизни самостоятельную вахту.
Особого волнения в общем-то не было. Первые десять минут я принимал, а потом передавал дальше по линии сигнал от шедшего впереди траулера – сообщалось наше положение по состоянию на 6.00. У нас сигнальщика не было, и, хотя Корни и Пик вполне профессионально владели и сигнальной лампой, и флажками, меня тоже всякий раз призывали на мостик, когда что-то надо было принять или передать, поэтому я справился.
В 9 часов разбудили Корни, и он перед завтраком вышел на мостик осмотреться. На то, чтобы оценить обстановку, а она была нормальной, ему потребовалось несколько секунд. Правда, уйти с мостика он не успел – помешало появление механика. Его физиономия была не просто белой – на ней явственно проступила желтизна, а на лбу, несмотря на ветер, застыли крупные капли пота.
– Простите, сэр, но боюсь, мне придется остановить оба генератора – они здорово перегрелись. Мы постараемся, как только сможем, запустить один из них, но… там, внизу, долго находиться невозможно, настоящее пекло, сэр.
Корни посмотрел на измученного человека и понял, что к нему лучше не лезть с вопросами или указаниями.
– Хорошо, чиф, делайте все, что считаете нужным. Насколько я понял, у нас не будет электричества, пока вы не запустите один генератор?
– Ну да, черт побери. – Он перевел взгляд с Корни на меня. – И у нас не будет горячего завтрака, если не раскочегарить примус.
Раскочегарить примус было невозможно. Наш первый и последний эксперимент с ним едва не закончился пожаром. Поэтому мы оказались лишенными горячих напитков и горячих завтраков, равно как и обедов и ужинов в течение целой недели. Только на седьмой день путешествия мы получили возможность выпить чашку горячего чая, не говоря уже о горячей пище.
Но даже эта неприятность была воспринята людьми философски. Вместо горячей пищи у нас были разнообразные готовые продукты, которые мы употребляли в самых своеобразных, порой неожиданных комбинациях. Холодное мясо (в основном солонина), соленые огурцы и сухари, сельдь и дробленая пшеница, сыр и джем, консервированное молоко во всех возможных видах, а в качестве деликатеса – консервированные персики или груши. Эти продукты и составляли нашу диету. Она была удручающе монотонной, но достаточно калорийной, чтобы дать нам необходимый запас энергии. Но люди не роптали! Даже наоборот, они очень симпатизировали и сочувствовали механикам.
