Олег Сидельников - Одиссея Хамида Сарымсакова
Учились мы недолго, но добросовестно, с рвением. Вот состав первого моего экипажа: командир корабля летчик старший лейтенант Вильчинский ,он же заместитель командира эскадрильи), штурман (стрелок-бомбардир) старшина (теперь уже старшина!) Сарымсаков, стрелок-радист сержант Зайцев. Командир наш был кадровым военным, держал меня с Зайцевым на дистанции. Но это не от чванства, а просто в нем «играла военная косточка». Хороший был человек, сердечный. Зайцев окончил училище стрел ков-радистов н тоже прекрасно знал свое дело. Флегматик по натуре, он вечно возился с пулеметами, чистил их, регулировал, как говорится, каждый патрон вылизывал. И в полете был невозмутим. В полете лишнего слова от него не услышишь по СПУ — самолетному переговорному устройству. Лишь в самый нужный момент вдруг послышится его спокойный голос: «Командир, слева сзади тридцать градусов два истребителя противника». Зайцев сидел в своей кабине спиной к командиру. То, что для Вильчинского слева, то для стрелка — справа. Но Зайцев всегда координаты давал «по командиру», ни разу не спутал.
Чуть позже пришел комиссаром в нашу эскадрилью старший лейтенант Туганов, точнее — политрук. Душа-человек. Отважный, самоотверженный. Настоящий комиссар. И вообще мне повезло на командиров... Так, дальше. Полк наш сформировали двухэскадрильного состава, двадцать одна машина. И вылетели мы в мае сорок второго года на Волховский фронт. Кругом леса, болота. Жили в землянках, от сырости спасались в спальных мешках. Началась боевая работа...
— Работа? — удивился я.
— Да, работа. Война — это ведь тоже труд, работа. Первый вылет нашего экипажа — аэрофоторазведка баз и укреплений противника на восточном побережье Ладожского озера и северной его части. Берега Ладоги очень извилистые, а нам приходилось делать маршрутную съемку с высоты полторы — две тысячи метров, доступной даже для легких зениток. Потрепало изрядно нашу «пешечку», но, слава создателю — конструктора Петлякова я имею в виду, — самолет получился живучий. Появились финские истребители ФД-24. Воздушный стрелок Зайцев невозмутимо докладывает командиру: «Справа, сорок пять градусов, сзади два финских «феда». «Понял», — усмехается Вильчинский и развивает скорость до четырехсот восьмидесяти километров. А у финнов максимальная скорость на тридцать километров меньше нашей. Их сторожиться следует, когда они неожиданно из облака вывалятся или идут на встречно-пересекающихся курсах. С досады постреляли финны издали и повернули восвояси. Мы их тоже попугали. Вот и весь воздушный бой. Задание выполнили.
— Легко и просто все получается у тебя, Хамид. А зенитки?
— Зенитки само собой. На то они и зенитки, чтобы по нам лупить. На другой день — опять разведка. Обследовали Сортавалу, Ландепохью, остров Валаам. Первого июля — фотосъемка восточного побережья Ладоги. По результатам трех наших разведывательных полетов полк разбомбил нефтехранилища в Кексгольме. Все самолеты возвратились на полевой аэродром, за исключением Пе-2 командира полка Сыромятникова. Вышло так... Самолет комполка подбила зенитка. Сыромятников повел искалеченную машину на нашу территорию. И вдруг — финские «феды». «Петляковы» приняли воздушный бой, обратили «федов» в бегство. А Сыромятников, чуть-чуть не дотянув до берега, посадил на воду самолет, который и затонул. Экипаж остался невредим. На другой день командир полка Сыромятников сердечно поблагодарил весь личный состав за поддержку в трудную минуту, за боевую дружбу.
Расстанемся на время с Хамидом Сарымсаковым. Позвольте теперь предоставить слово документам.
Из письма штурмана 1-й авиаэскадрильи 29-го авиационного полка ВВС Северного Флота полковника в отставке Коломийца Петра Федоровича.
«... После госпиталя я в составе большой группы летного и технического состава ВВС КБФ, оставшейся без самолетов, был направлен в Ейское авиаучилище для переучивания на самолет Пе-2. Закончив переучивание, был назначен штурманом 1-й авиаэскадрильи вновь создаваемого... 29-го пикировочного авиационного полка... В мае 1942 года авиаполк прибыл в состав действующих сил Балтийского флота. Объектом боевых действий авиаполка в период май — июнь 1942 года были порты, легкие корабли и военные катера противника, оборонительные сооружения и немецкие войска в полосе Волховского фронта... Наш полк несколько раз участвовал в авиационной поддержке 52-й армии. За успешные боевые действия по объектам и войскам противника в полосе этой армии все экипажи 1-й авиаэскадрильи получили благодарность от командующего Волховским фронтом...
Со времени описываемых событий прошло более 40 лет и многое позабылось. Но память хорошо хранит впечатления о моем боевом командире — командире 1-й эскадрильи — капитане Семене Лапшенкове, с которым мне довелось выполнить большинство из 55 боевых вылетов, сделанных мною в этом полку. Это был смелый, тактически грамотный командир, отличный летчик, скромный, отзывчивый товарищ. Отношения у нас были самые хорошие, доверительные. В полетах мы понимали друг друга с полуслова.
Много добрых слов можно сказать о командире звена, не знавшем страха разведчике и прекрасном летчике Иване Кобзаре, штурманах X. Сарымсакове и П. Алферове. Смелым, справедливым, заботливым, всегда веселым запомнился командир 29-го авиаполка Б. Сыромятников».
По-военному лаконично написанное письмо свидетельствует о многом. Полковник в отставке П. Коломиец, отдавший авиации тридцать шесть лет жизни, вспоминая выдающихся авиаторов своего полка, называет и фамилию скромного старшины X. Сарымсакова. Значит, и он был незаурядным мастером своего дела.
Но двадцатитрехлетний лейтенант Сарымсаков не ведает об этом письме, как, впрочем, не знал там, на Волховском фронте, что своими бомбовыми ударами по противнику помогает своему школьному товарищу, артиллеристу Арутюну Арутюнову, которого все в классе звали Аркадием, Аркашей.
Из письма Арутюна Саркисовича Арутюнова.
«Служил в артиллерии... После того как отогнали немцев от Москвы, поехали на Волховский фронт... Участвовали в боях под Мяеновым Бором по удержанию коридора, через который выводились части 2-й Ударной армии, преданной оборотнем генералом Власовым».
Вспоминая в письме о школьных годах, А. С. Арутюнов, ныне главный врач консультативной поликлиники, рассказывает также и о герое этого повествования:
«Был у нас хороший стрелковый кружок. Руководил им Хамид Сарымсаков. Многие ребята и девушки сдали нормы на значок «Ворошиловский стрелок».
Нашелся и лучший друг школьных лет Олег Обельченко. Сохранилась и любительская фотография, сделанная в 1933 году. На ней Олег и Хамид совсем еще детишки, правда, оба при пиджаках и «взрослых» галстуках. Ныне Олег Владимирович — доктор исторических наук, живет в Москве, работает во Всесоюзном научно-исследовательском институте реставрации. Письмо его, в котором он рассказывает о своей армейской службе в годы войны, интересно и тем, что оно наглядно свидетельствует о самоотверженности, верности Родине юношей «ревущих сороковых» годов.
Обельченко О. В.
«О военной судьбе своих одноклассников: они почти все погибли в боях. Владимир Гусаков был летчиком-истребителем. Погиб в 1945 г. над Берлином... Роман Сабинин... лишился ноги... Моисей Шкляник... погиб в первых же боях».
Примечательно то, что О. В. Обельченко в этом письме совершенно не упоминает о своем «лучшем друге» Хамиде Сарымсакове!
Почему?.. Об этом позже.
А сейчас позволю себе некоторое отступление от главной темы повествования и предложу внутренний диалог с внутренним моим редактором (а также, возможно, что и с вполне реальным редактором, получающим за это достойное материальное вознаграждение).
ДИАЛОГ
Внутренний редактор. Все-таки меня одолевают сомнения: а правильно ли воспримет читатель твои беседы с лейтенантом Сарымсаковым? Как бы чего не вышло!..
Повествователь. Попахивает мистикой?
В. Р. Как редактор замечу: человеку, полагающему себя литератором, непозволительно даже говорить и тем более писать — «попахивает мистикой»! Мистика не пахнет. Нет у нее такого свойства.
П-ль. А как надо правильно?
В. Р. Правильно... Хм... Допускает... Нет! Проявляет... Тоже нет!.. Словом, надо, чтобы не было мистики.
П-ль. А ее в моих писаниях и нет вовсе. Творческое воображение...
В. Р. Своим так называемым «воображением» ты наносишь удар по реализму. Лично я возражаю!
П-ль. А как же тогда быть с Пушкиным?
В. Р. Пушкин — великий реалист. Учись у него.
П-ль. Между великим и мною дистанция неисчислимо огромного размера. И все же стараюсь учиться. Помнишь, он описывает, как на него снисходит вдохновенье?..
