Юрий Авдеенко - Этот маленький город
— А острова Туамоту далеко? — спросил Жора.
— В Тихом океане…
— Это далеко, — сказал Жора.
— Ты возьми картошку, — сказал Степка. — Продашь кому-нибудь…
— Не покупал я ее, — застеснялся Жора.
— Все равно… Твоя она. А Любаши теперь нет. И глупо оставлять картошку.
— Это точно, — сказал Жора и пнул мешок ногой. — Килограммов сорок будет. Да мне-то она не нужна. Сам понимаешь.
— У тебя паек.
— Сухомятка, — сказал Жора. — А насчет Любаши ты, друг, темнишь.
— Я правду говорю.
— Никогда не поверю, чтобы с сестрой беда стряслась, а брат спокойный. И ни одной слезинки. И голос не дрожит.
— Мне нельзя плакать. Я силу воли вырабатываю.
— Да ну!
— Себя проверяю. Готовлюсь…
— К чему?
— Не твоего ума дело, — сказал Степка. — А картошку забери. Крупная картошка. Год жалеть будешь, что даром оставил.
— Люди нажитое даром оставляют, — ответил Жора. Махнул рукой и произнес разочарованно: — Всю ночь, дурак, не спал, вот о чем действительно жалею. Нет, скажи, а у Любаши жених есть?
— Она на островах Туамоту за туземца выйдет.
— За чернокожего?
— Туземцы и желтокожие бывают, и краснокожие. Кто знает, какого она предпочтет… Обычно ей густо загорелые ребята нравились.
— Много ребят было? — ревниво спросил Жора.
— Как тебе сказать… Может, Любашу и не разорвало. И на острова Туамоту она не сбежала, ведь кораблей в Георгиевском нет. Встретишься, спроси у нее сам…
— Слушай, как тебя зовут?
— Степка.
— Ты же все про нее знаешь, Степка…
— Подари гранату РГД.
— В вашем роду цыган не было?
— Угадал.
— Я догадливый. А зачем тебе граната?
— Орехи колоть…
— А скажешь? Про Любашу…
— Забирай лучше картошку. Народ вернется, интерес проявит, на каком поле ты ее сажал.
— Хорошо, — сказал Жора. — Я подарю тебе гранату без запала. Такой гранатой можно колоть орехи.
— Только вперед, — предупредил Степка. — На слово не верю.
Жора поплелся к машине. И вскоре вернулся с гранатой.
— Обращаться умеешь?
— Будь спок! — ответил Степка и спрятал гранату за пазуху. Потом хитро оглянулся, поманил Жору пальцем. — У Любаши — я знаю точно — не было ни одного парня. Нравился ей один, когда она в пятом классе училась. Но он в Архангельск уехал. А остальные только записочки пишут. Она смеется и рвет их…
— Правда? — радостно прошептал Жора.
— Истинная правда, — поклялся Степка. Пусть Любаша не ангел и ребят вокруг нее увивалось много. Но продавать сестру за гранату РГД он не станет. — В кино на дневные сеансы ходит. А на танцы или на свидания ее из дому не выгонишь. Мать даже удивляется. Затворницей называет…
У Жоры глаза стали масленые, как чебуреки.
— Я так и думал, — признался он. — Она мне сразу понравилась: боевитая! А я тихих не люблю. В тихом болоте, сам знаешь, кто водится.
— Правильно, — согласился Степка.
— Тащи кастрюлю или сумку какую, — сказал Жора. — Куда тебе картошку отсыпать?
Но Степка уже передумал:
— Слушай, Жора… А может, весь мешок оставишь? Любаша с островов вернется… Картошка ее всегда в хорошее настроение приводила. Особенно на постном масле.
— На постном масле?.. Хорошо, что-нибудь придумаем. Достанем постного масла. Пусть только она быстрее с островов возвращается.
8Нюра видела, как, перекрестившись и охнув, по-мужски поплевав на руки, бабка подняла кирку и, не шибко замахнувшись, ударила о скалу. Сверху с шорохом поползла сыпучая земля. Юркнула медно-зеленая ящерица. Перебирая лапами, заспешил по паутине лохматый паук. Кирка оставила свежий след — узкую полоску, белую, словно сахар.
Женщины с сомнением смотрели на высокую скалу, на сухопарую старушку в длинной, до щиколоток, юбке. И с пергаментной кожей на лице, такой старой, что к ней уже не приставал загар.
Не глядя ни на кого, старуха опять перекрестилась, опять поплевала в ладони…
И тогда женщины усовестились, и, не говоря ни слова, взялись за кирки, за лопаты — у кого что было, — и невпопад торопливо принялись долбить камень. И земля теперь сыпалась сверху не переставая. А паук совсем скрылся в узкой щели.
Перед этим Нина Андреевна рассказала, что у них в Туапсе, прямо в саду, вырыта щель глубиной два метра, сверху бревна в один накат и земля. И каждую бомбежку они прячутся в этой щели.
Раньше, до войны, Нюра однажды видела Нину Андреевну, когда с матерью приезжала в Туапсе. Тогда эта невысокая женщина была полная, веселая. И глаза у нее были глубокие, светились добро, умно. Они и сейчас добрые, только стали тоскливыми. И похудела Нина Андреевна сильно. Любаша намного крупнее ее. Наверное, в отца.
— Что вы тут колдуете, товарищи соседки? — спросил шофер Жора.
— Помогать надо, а не языком чесать, — не очень приветливо ответил кто-то.
Увидев Степку, Нина Андреевна бросила лопату. Подошла, вытирая руки о подол:
— Люба не объявилась?
— Надо возвращаться в Туапсе, — сказал Степка. — Любаша на попутной машине могла укатить в город.
Нине Андреевне хотелось верить в это. И она поверила, потому что очень любила дочь, хотя и не всегда ее понимала.
— Жора подбросит нас, — сказал Степка. — Правда, Жора?
— Гоняют нас за это, — почесал затылок шофер. — Но я попробую… Если у меня будет другой рейс, устрою вас на машину товарища.
— Софа, мы уезжаем в Туапсе! — объявила Нина Андреевна.
Никто их не отговаривал. Все были удручены ночным налетом. И теперь уже не строили прогнозов насчет того, где безопасней: в Георгиевском или в Туапсе.
Софья Петровна и Нюра рады были прекратить бессмысленную работу в овраге. И тоже пошли домой. Степан с Жорой немного поотстали. Шофер, не опуская глаз, смотрел на Нюркину спину и на ноги и облизывал узкие блеклые губы. Говорил:
— Телушка. Ничего телушка… Откормленная сельская телушка.
Сад опустел. Солдаты на рассвете ушли. И машины исчезли, и пушки, и полевые кухни. Остались только обрывки газет, промасленная ветошь да мятые пачки из-под махорки.
Дверь в пристройку была распахнута. На кровати, прикрывшись одеялом, спала Любаша. Лицо у нее было розовое, счастливое.
Степка сказал Жоре:
— Танцуй! Любаша вернулась с островов Туамоту.
И Жора тоже порозовел от радости.
— Доченька моя родная! — Мать тормошила Любашу, целовала ее в лицо и в волосы. — Ты жива, здорова! Как я измучилась за эту ночь! Девочка моя, мы сегодня же уезжаем из Георгиевского…
— Никуда я не поеду, — сонно, но решительно ответила Любаша. — Мне и здесь хорошо.
— Правильно, — поддержал ее Жора. — Тут и воздух лучше. И картошки я целый мешок достал. Вы поджарите картошки. Она же любит картошку, жаренную на постном масле.
— Хорошо, Жора, — сказала мать. — Я нажарю картошки, когда Люба проснется. А сейчас давайте уйдем, не будем мешать ребенку…
Ребенок спал до заката солнца. Потом подкрепился картошкой. Лениво потянулся, не выходя из-за стола, и спросил, сколько времени.
Мать смотрела на Любашу с восторгом!
— Где ты была всю ночь, доченька?
— У любимого, — простодушно ответила Любаша.
— Ты все время шутишь над матерью… Пора бы быть серьезной.
Любаша печально заметила:
— Вот уж действительно: хочешь, чтоб тебе не поверили, — скажи правду.
Соседские девчонки кричали во дворе:
— Тетя Софа! Тетя Софа! Вашей бабушке плохо!..
В Георгиевском они пробыли три дня, но каждый из этих дней, прожитых в чужом доме, казался долгим, как месяц.
А когда машина въехала в город Туапсе, был уже вечер.
Луна светила полная, и кругом было очень тихо.
Над городом висел смрад, пахло гарью, разложившимися трупами. Город стал низким, словно его опрокинули на спину. Повсюду груды развалин, закопченные печные трубы. Пустые оконные проемы походили на глазницы слепца.
Тяжелым было первое впечатление. Но уже через день, через два они поняли: город не опрокинут, город залег, как боец.
Шофер Жора высадил их возле гостиницы, и они пошли в гору мимо Пятой школы, занятой под госпиталь и покрытой камуфляжными пятнами. Потом спустились узким проулком.
Армяне жарили во дворе рыбу.
Нина Андреевна спросила:
— Часто бомбят?
— Ни вчера, ни сегодня не бомбили.
Повеселев, они двинулись к своей улице.
Улица лезла в гору… Обсаженная белыми акациями и тополями, залитая лунным светом, она, казалось, обрадовалась им, как родным.
— Хорошо у нас, правда, дети? — сказала Нина Андреевна.
И дети согласились…
Ванда увидела Степку издалека. Она всегда хвалилась, что видит в темноте. И Степка услышал топот ее ног, а потом различил белый воротничок. Она бросилась ему на шею, точно брату.
