Михаил Лыньков - Незабываемые дни
Все произошло быстро, молниеносно, и в старой эмке с новыми пассажирами господствовало приподнятое настроение. Лейтенант мурлыкал какой то мотивчик, его спутник оживленно говорил:
— Все же на земле спокойней, уютней, чем там, в заоблачных высотах. Что ни говори, а я отдаю преимущество обыкновенному земному транспорту.
— Ну, это мы еще поглядим, где оно бывает лучше..
Новый шофер, нахмуренно поглядывая вперед, сосредоточенно правил машиной. Сквозь приподнятое настроение лейтенанта также прорывались настороженность и волнение.
Чувствовалось, что новые пассажиры эмки не совсем уверены ни в безопасности пути, ни в своих силах.
А навстречу им летела ночная дорога. Проплывали по обочинам зубчатые ели, густые придорожные сосны. Сверху цедился неверный свет луны, а клубы пыли, поднятые машинами, расплывались тусклым серебром, придавая темным кустам мягкие, невыразительные очертания.
Все приобретало сказочный, странный вид. И ехавшим в эмке казалось, что весь мир развертывается перед ними как неповторимая сказка, и она раскроется перед ними не сегодня, так завтра, в полном величии реальных дел, реальных достижений.
Впереди опять мелькнули красные огоньки. На освещенном луной подъеме шоссе они заметили длинную колонну автомашин.
— Должно быть, контрольный пункт, — высказал догадку шофер.
Лейтенант приказал остановить машину. Он посветил фонариком на карту, вылез из машины, прошел до километрового знака, стоявшего недалеко от обочины шоссе.
— Впереди спуск на лесную дорогу, туда и поедем… — сказал лейтенант, садясь в машину.
Эмка тронулась с места и, быстро съехав с шоссе, свернула на глухую лесную дорогу, в объезд контрольного пункта.
4
У молодого сосняка на опушке леса виден город. До него километра три-четыре. Запыленное уставшее лицо девушки просветлело, на нем промелькнула улыбка, и, взволнованная, полная надежд, девушка бросилась к Игнату:
— Ты только погляди, полюбуйся: это же наш город! Отсюда всего каких-нибудь десять километров до нашего села. Через три-четыре часа будем дома, вот сестру твою с детьми доставим. Как им будет хорошо! Они так измучились в дороге.
Говоря это, она озабоченно смотрела на Ксению, которая сидела под деревом и кормила ребенка, на маленького Васильку, настолько измученного этим тяжелым путешествием, что едва он лег, уткнувшись головой в мягкую мохнатую кочку, так больше и не пошевелился.
Глухо раздавались взрывы, орудийная пальба. Все это переместилось за пять дней вперед, на восток. Василька думал о самолетах, он спросил даже:
— Скажи, Игнат, а почему это бомбы так свищут, когда падают?
Игнат, занятый своими мыслями, не ответил, и Василька обратился к Наде:
— А зачем самолетам непременно бросать бомбы?
— Что же им делать? Ведь это немецкие.
— Пускай себе, — то ли разочарованно, то ли с досадой сказал Василька и задумался. — А лучше бы вот кабы наши… взяли бы да повезли нас: и тебя, и меня, и мамку с братиком, ну и… Игната… повезли бы далеко-далеко… где сейчас папа… У меня же очень-очень ноги болят…
Василька даже поморщился от боли, до того пыли ноги, сбитые о пни, узловатые корневища деревьев на лесных тропинках, наколотые сосновыми шишками, сухой иглицой.
— Вот я себе тут и останусь, мне тут хорошо, с вами я не пойду.
— Глупенький ты, — наклонилась к нему Надя. — Скоро дома будем, у твоего дедушки. Тут уж недалеко. Вот отдохнем немного, пойдем в город, а там и к дедушке недалеко. А он медом тебя накормит.
— А бомбы там не будут бросать?
— Куда там их бросать? У нас же тихо-тихо… никакого шума… Хаты у нас маленькие, какой толк немцу бросать бомбы в такие хатки? Однако, Игнат, не время ли нам уже итти дальше, чтобы к вечеру домой поспеть? Пойдем через город.
— Куда там в город? — сердито огрызнулся Игнат. — Ты погляди, что на шоссе творится! А в городе?
По шоссе, проходившему невдалеке, густой колонной тянулись автомашины, двигалась артиллерия. Обгоняя колонну, спешили грузовики с огромными понтонами. И повсюду — на машинах, на броневиках — отчетливо видны были чужие знаки.
— Немцы… — побелевшими сразу губами прошептала Надя и инстинктивно подалась назад, в заросли сосняка. Она взглянула еще раз на город, и ее лицо потемнело, заострилось. Клубы черного дыма поднимались на окраине, сквозь них пробивались желтые языки пламени. Казалось, даже сюда, к самому лесу, долетал гул бушующего пожара, возникшего за какую-нибудь минуту. Не умолкал грохот артиллерийской канонады, и изредка слышно было, как где-то неподалеку, должно быть, за чертой города, возникала бешеная ружейная стрельба.
— Надо торопиться! Пойдем лесом до реки. Переправимся, а там обойдем город… — и Игнат помог Васильке встать на ноги.
— Держись, держись, ты же мужчина, Василька… ты же храбрый!
— Ноги болят… — поморщился мальчик и, прихрамывая, побрел за взрослыми.
Однако выйти к реке не удалось. Там, где Игнат и его спутники пересекали небольшую лесную дорогу, их и еще многих людей задержал немецкий конный разъезд. Грозно окликнув беженцев, немцы жестами показывали на дорогу в город, выгоняли из лесу всех, кто еще скрывался там или шел, ничего не подозревая о близкой опасности. Дорога была песчаная, развороченная танками, машинами. Итти Васильке было очень тяжело, ноги вязли в песке, но он напрягал все свои силы, не отставал и искоса поглядывал на хмурые запыленные лица конных немецких солдат, жался ближе к Игнату, крепко держась за его руку. Надя помогала его матери нести ребенка; та была еще очень слаба. Наверное, ей было еще тяжелее, чем Васильке. Она то и дело оглядывалась, звала его:
— Где ты, мой мальчик, смотри, не отстань!
Василька через силу улыбался, и улыбка его была жалкой, вялой.
— Иди, мама, мне с Игнатом хороша.
Они задыхались в клубах пыли, летевшей с шоссе из-под сотен машин, из-под тысяч солдатских сапог, поблескивавших на солнце стертыми гвоздями подошв. Их провели по нескольким улицам к берегу, густо уставленному штабелями дров, сплавных бревен. Наконец, можно было сесть на землю, примоститься на пахучем бревне, отдохнуть. Конвоиры куда-то скрылись. Да и не было особой нужды стеречь истомленных людей, убегать им все равно было некуда: почти с трех сторон протекала река, широкая, с крутым обрывистым берегом. Видно было, как вскипает воронками стремнина, и они бешено кружатся, исчезают. На их месте бьет из глубины вода, словно шумит родник, вскипая узорчатой пеной, бугрится и так же внезапно пропадает, оставив на поверхности прозрачные пузыри, которые еле поспевают за быстриной. Василька, как зачарованный, глядел на стремительный бег реки, и когда посмотрел в другую сторону, где стояли немецкие обозы, танки, ему показалось, что и танки, и машины, и даже огромные штабели дров и бревен поплыли по земле, поплыли быстро-быстро, словно наперегонки. Он зажмурил глаза и, когда снова раскрыл их, все оставалось на месте. Около машин суетились немецкие солдаты, чистили оружие, что-то перегружали. Некоторые спускались по круче к реке и, раздевшись по пояс, мылись там. Только брызги воды летели во все стороны, и горячо поблескивали на солнце голые солдатские спины. Сильно пригревало солнце, кружил голову смолистый запах бревен, и Василька задремал, уткнувшись в кучу коры, опилок, щепы, которыми была тут усыпана вся земля.
Вскоре он проснулся от чьего-то крика. Крик был таким отчаянным и пронзительным, что все сидевшие вблизи невольно втянули головы в плечи, а мать привлекла Васильку к себе, обняла и торопливо говорила ему:
— Ты не слушай! Не смотри. Ты вот лучше усни…
Но разве можно было уснуть! Из-под материнской руки Василька заметил необычайное движение около штабеля дров. Два фашистских солдата тащили за штабель девушку лет шестнадцати. Бледная, растерзанная, она упиралась изо всех сил, и ноги ее волочились по земле, разгребая песок и опилки. Сорванным, осипшим голосом она кричала уже еле слышно:
— Мама, мамочка!
Солдаты тормошили ее, пьяно хохотали ей в лицо. Седенькая женщина не отступала от них на на шаг. Она наваливалась всем телом на руки солдат, вырывая девушку, забегала вперед, не давала им итти. Один из солдат сильно ударил ее по лицу. Женщина повалилась было на землю, но тут же вскочила, бросилась с кулаками на долговязого гитлеровца, вцепилась в его каску, силясь сорвать ее с головы. Дикий хохот стоял кругом. Хохотала большая группа солдат, стоявших неподалеку, потешалась над этим забавным для них зрелищем. Из согнанной сюда толпы людей, примостившихся на земле, поднялось и бежало на помощь женщине несколько человек. Слышались выкрики:
— Что вы делаете, выродки, звери!
Ксеня видела, как встал с нахмуренным, потемневшим лицом Игнат. Она резко дернула его за руку, так что тот сел.
