Богдан Сушинский - На острие меча
Застигнутые врасплох, драгуны, до этого безмятежно сидевшие у костров, конечно же, засуетились. Кто-то сразу же помчался к возам, кто-то на ходу попытался достать татар из ружья. Крики, суета, пальба. А тем временем большая масса татарской конницы вырвалась из-за гряды и, даже не разворачиваясь широким фронтом и не беря стоянку в обхват, чтобы не терять времени, понеслась на врага.
В этом диком галопе, под свист, крики и круто замешанное на ржании коней улюлюканье, мало кто из татарских старшин принимал во внимание, что из оврага, расположенного по ту сторону табора, вырвалось еще до полутора сотен драгун. А также то, что десятки других воинов, притаившихся до того под возами и за ними, за две-три минуты расставили возы на свои места, так что оказалось, что все они прекрасно подогнаны друг к другу; и тотчас же подняли вверх оглобли, навесили щиты, выставили частокол из копий и ружей.
Точно так же, в считанные секунды, по всему периметру табора было устроено еще несколько навесов из войлочных покрывал, а под ними и за щитами, прикрытые от стрел, засели две сотни драгун Гяура с ружьями, пистолетами и луками.
И даже когда первые десятки конников, достигнув цепочки костров, вдруг наскочили на замаскированный такими же войлочными покрывалами, притрушенными травой, овраг, те, что мчались за ними, не сразу поняли в этой сумасшедшей скачке, что произошло, и валились сверху на упавших, затаптывая и даже сгоряча рубя их.
Правда, некоторые всадники пытались преодолеть это препятствие, но разбег уже был затруднен, и кони падали, цепляясь передними ногами за стенки оврага. Были и такие, что останавливались, разворачивая коней, но их сбивали копьями или просто конной лавиной те, что мчались вслед за ними.
А тем временем полсотни драгун, засевших за возами в малом лагере, и три сотни в большом, били и били по ним залпами, осыпая и поднимающихся, и мчащихся градом пуль и стрел. Десяткам двум татар все же удалось перебраться через овраг или же просто обойти его слева, со стороны проходящей неподалеку дороги, но они сразу оказались между огнем, ведущимся из двух лагерей, а также из лощины, пролегающей между основным лагерем и возвышенностью.
Только чудом уцелев в этой бойне, Кагарли-бей с трудом сумел восстановить кое-какой порядок и отвести оставшихся в живых назад, к гряде. Еще во время отхода полусотня из малого лагеря бросилась к оврагу и, добивая выбирающихся оттуда татар, под прикрытием ружейного огня быстро собрала все оказавшиеся там луки, стрелы, копья – и снова отошла в лагерь, чтобы на руках перенести повозки еще ближе к основному лагерю, подковой прикрывая его теперь уже со стороны дороги.
А на месте малого лагеря и вокруг него, а также со стороны дороги драгуны оставили три десятка западней, разбросав между ними столько же треугольных «ногоколов», как называл их Мамлюк. Еще полсотни драгун переползли в кустарник, прикрывающий табор справа, куда тоже подступала подкова возвышенности.
– Приготовьте пушки, – спокойно скомандовал Гяур, прикинув, что для того, чтобы решиться на новую атаку, татарам понадобится не менее часа. – Все шесть фальконетов на повозки – и на вал. Стрелять, как приказано: залпами из трех фальконетов, чтобы давать время второй тройке для перезарядки.
У них было всего по десять ядер на фальконет и тридцать – на большую пушку, которую они тоже привезли на повозке. Вот почему Гяур приказывал во время одной атаки делать не более трех выстрелов на фальконет и не более пяти выстрелов из пушки.
– Только бы Хозар не поспешил и не ринулся нам на помощь раньше времени, – с некоторой тревогой всматривался князь в чуть выступающую из-за возвышенности по ту сторону дороги опушку густого черного леса.
– Во время третьей атаки, – согласно кивнул Улич. Из того, уличского, отряда в лагере вместе с Гяуром осталась лишь десятка закованных в доспехи телохранителей-норманнов. – Но когда бы Хозар не появился, ты должен сразу же посадить свою сотню на коней и прийти ему на помощь.
– О-дар!
22
Сирко только что выслушал доклады своих разведчиков и теперь, сидя на стволе поваленного буреломом дерева, вычерчивал веточкой схему завтрашнего боя. Солнце уже садилось. Предзакатные лучи его падали на песчаный островок посреди подлеска, высвечивая в нем золотистые крупицы каких-то минералов, а сам полковник был похож сейчас на кладоискателя, пытающегося воспроизвести давно виденную им, но призабытую карту неизвестно когда и кем зарытого клада.
Пластуны Лаврина доносили, что татарский чамбул остановился в десяти верстах от лагеря, который он только что приказал разбить между озером и берегом небольшой речушки. Впереди, на пути татар, лежало большое, разбросанное между холмами и левадами, село; позади – почти степная равнина, усеянная небольшими рощицами, последними мазками южноподолийской лесостепи.
Обозначив все это в своей схеме, Сирко решал теперь главный вопрос: с какой стороны подкрадываться к чамбулу? То, что выступать нужно будет, не дожидаясь рассвета, еще в полночь, для него уже было ясно. Но если он войдет в село и оттуда попытается ударить по татарам, они, скорее всего, уйдут в степь и на какое-то время рассеются, превратив его преследование в бессмысленные скачки по полям и перелескам.
Куда заманчивее было отправить часть полка в тыл ордынцам, создать видимость того, что путь к отходу в степь перекрыт. С другой же частью и местными крестьянами зайти со стороны села, охватывая при этом оба берега озерца и оттесняя крымчаков к заливным лугам.
Задумавшись, Сирко не заметил, как рядом с ним оказался Лаврин Урбач. Неслышно приблизившись, он остановился у плеча полковника и внимательно рассматривал схему, время от времени поглядывая на половецкий профиль командира.
– Уважаешь карты, атаман, – проговорил он, поняв, что присутствие его замечено.
– Пытаюсь представить себе, как оно все может выглядеть на поле битвы, да предвидеть ее кровавые повороты.
– Из всех казачьих атаманов, которых мне приходилось видеть, ты один вырисовываешь такие планы. Остальные воюют проще: налетим, саблями помашем, а там, Бог даст, видно будет.
– Ну-ну, не все так, – мрачно возразил Сирко, все еще не отрывая взгляда от нарисованной им карты, которая вполне могла бы сойти за расчерченное надгробие воинской могилы. – Если и не рисуют, то все равно обдумывают, прикидывают. Иначе какие они атаманы? Как им войско водить?
Лаврин присел и пальцем перечеркнул извилистую полосу реки чуть ниже озера.
– Брод здесь – удобный, каменистый. Не прикроем его – татары уйдут в заречную равнину. Прикроем – вынудим идти по лугам, по илистому дну. Тогда и расстреливать, и встречать на том берегу удобно. Татары – они в аллюре сильны, под рев глоток и перезвон тетив.
– Если не прикроем – уйдут, это точно. Но в этот раз нам выгодно дать им уйти. Истребить чамбул вряд ли удастся. А коль так, надо предоставить ему возможность вырваться в степь и рассеяться, чтобы затем преследовать его до Тилигула. Тебе легче, ты недавно видел эти места.
– Ты тоже видишь их, полковник, – указал Лаврин пальцем на план. – Хорошо видишь. А по настоящей карте можешь? Приходилось когда-нибудь?
– Австрийцы научили. У них там вся империя срисована, чуть ли не до последнего камня при большой дороге.
Урбач поднялся, расстегнул прикрепленную к поясу небольшую сумку из толстой бычьей кожи и достал оттуда сложенный вчетверо пергамент.
– Тогда и эту поймешь, – протянул его полковнику. Сирко развернул пергамент и несколько минут внимательно рассматривал начертанное на нем.
– Ага, вот это похоже на Днепр. Здесь – Кодакская крепость, Сечь… А вот и Дон… – водил он по степному миру огрубевшим пальцем воина, словно Божьим перстом. – Да это же Слободская Украина! «Слобожанщина», как у нас говорили.
– Еще бы тебе родные края не распознать, – вновь присел рядом, теперь уже на ствол дерева, Лаврин. – Ты приглядись, как всевидяще она вычерчена. Взглянул – и будто бы вместе с архангелом по небу пролетел: вся земля под ним – с журавлиного курлыканья.
– Германец, небось, рисовал?
– Француз. Инженер Гийом де Боплан, офицер на польской службе, а вдобавок еще и карторисователь.
– Боплан? Постой-постой, не тот ли это француз, что крепость Кодак на славу и горе Ивана Сулымы выстроил?
– Он самый.
– Гореть ему в пекле, французу неправославному. Но рисует, должен тебе сказать, так, что наяву явнее не бывает. Божий дар, а?
– Не без этого.
– В каждом деле – свой дар, – мудрил Сирко, не в состоянии оторваться от карты. – Жаль, что не с этой земли, между Бугом и Днестром, срисована, а то бы и разведке твоей легче было.
– Уж какая есть. Мои хлопцы взяли ее из сумки убитого польского офицера. Хорошо, что хоть разобрались, что к чему, да принесли.
– Коль твои воины добыли эту карту, значит, она твоя, – сложил пергамент Сирко, давая понять, что не претендует на нее. – Владей по праву трофея.
