Сергей Каширин - Предчувствие любви
Случись такое хотя бы получасом раньше, можно было выйти из положения, направив застигнутые ненастьем самолеты на какой-либо соседний аэродром. Теперь, когда они прошли по дальнему маршруту до полигона и обратно, их топливные баки были почти пустыми, а погода испортилась по всей округе. Оставалось лишь два варианта: либо приказать экипажам катапультироваться, либо разрешить им пробиваться сквозь многослойную завесу туч.
Когда я вошел в помещение стартового командного пункта, в мою сторону никто даже и не обернулся. Лица у всех были озабоченными, суровыми. Я взял свободную табуретку и молча, стараясь никому не помешать, устроился в затененном уголке, где сухо потрескивали крупногабаритные блоки раций дальней связи.
На пульте дежурного синоптика за коричневым полевым телефоном стоял графин с таким же коричневым, крепко заваренным холодным чаем. Мне очень хотелось пить, но и попить я не решился. По комнате, заложив руки за спину, сновал взад-вперед Генерал Тревога. Не сводя с него настороженного взгляда, старший лейтенант Карпущенко то и дело поддергивал и без того аккуратно затянутую у него на левой руке красную повязку с буквами «ПР». Он был сегодня помощником руководителя полетов и всем своим видом выражал готовность немедленно выполнить любое распоряжение генерала.
— Что будем делать, командир? — генерал повернулся к майору Филатову. — Ваше слово решающее. Вы лучше знаете своих летчиков.
Тишина на командном пункте казалась шершавой, словно наждак. Филатов медленно встал, одернул тесноватую куртку, собираясь что-то сказать, но в динамике послышался голос Пономарева, и майор поспешно включил микрофон. За него генералу поспешил ответить Карпущенко:
— А что с них взять? Лейтенанты…
— Перед небом все равны, — сердито взглянул на него генерал. — В авиации не так важно, какое у кот звание. Важно, кто как летает.
— Да в общем, — Карпущенко смущенно пожал плечами, — парни надежные, смелые.
— Смелые! — хмыкнул генерал. — Да смелость у них, по-моему, пока что слепая. Они по молодости как лошади в шорах: смотрят только вперед, а с боков не видят. Может, послать им лидера?
— Пошлите меня! — оживился Карпущенко.
Мне предложение генерала тоже показалось дельным. Пристроившись к крылу самолета, пилотируемого более опытным летчиком, Пономарев и Зубарев, пожалуй, гораздо спокойнее пробились бы вслед за ним сквозь облака к аэродрому. Однако майор Филатов, покачав головой, глухо сказал:
— Не успеем. У них на исходе горючка. Да и опасно: столкнуться могут.
— Что же вы предлагаете? — нахмурился генерал. Сквозь широкие окна в помещение лился мутный свет ненастного дня. Между двойными рамами бледно розовела электрическая спираль. В свое время ее протянули здесь по предложению Филатова, чтобы подогретый воздух не давал стеклам запотевать и покрываться морозным узором. Иван Петрович был страстным рационализатором и постоянно норовил что-то переделать на свой лад, улучшить, усовершенствовать.
Сейчас он смотрел на витую проволоку угрюмо, с явным раздражением. Ток шел по ней с легким жужжащим шорохом: где-то в цепи было замыкание.
Что мог предложить командир эскадрильи? Генералу не хуже, чем ему, было известно: в сложившейся обстановке наиболее верный шаг один — выброска экипажей с парашютами. Конечно, бомбардировщики — новые, могучие, дорогостоящие корабли — превратятся в груды покореженного металла, зато будут спасены люди. Если же решиться на посадку, можно загубить и самолеты, и людей. Ведь за штурвалами — безусые лейтенанты, не прослужившие в части и года.
У каждого из нас знакомство с особенностью полетов в сложных метеорологических условиях было весьма поверхностным. Училище в счет не шло. В Крымде Пономарев успел сделать лишь несколько полетов в зашторенной кабине. Как строить маневр для захода и расчета на посадку вслепую он, конечно, знал, но только теоретически. Навыков в таком маневрировании у него пока что не было. А у Зубарева дела обстояли еще хуже. В продвижении по программе летной подготовки Николай несколько приотстал и мог судить о пилотировании самолета в облаках разве что по занятиям на тренажере.
Майор Филатов долго молчал. Видимо, взвешивал все «за» и «против». Наконец он произнес:
— Разрешите, товарищ генерал, попытаться…
Генерал внимательно посмотрел на него, кивнул и, ссутулившись, отвернулся к окну. Никто не обронил ни слова, только солдат-хронометрист еще ниже склонился к раскрытому перед ним журналу, а дежурный метеоролог виновато втянул голову в плечи.
Все, кто присутствовал на стартовом командном пункте, избегали встречаться с Филатовым глазами. Чем можно было ему в эту минуту помочь? А медлить больше нельзя. Топливные баки на самолетах не бездонны. Заглохнут двигатели… Новые машины, только-только полученные… Такие размышления, вероятно, и толкнули комэска на риск.
Хорошенькое дело — снижаться к земле, земли не видя! И ладно бы аэродром лежал на равнине, в степи, а здесь подходы к нему загорожены сопками. Даже в ясную погоду глянешь иной раз вбок — и сердце замрет. Чуть уклонись с посадочного курса — загремишь вниз с отбитым крылом!
Распоряжение было уже отдано. Может быть, еще вмешается генерал? Нет, он не вмешивался. Он стоял у окна, смотрел в ту сторону, откуда должны были появиться бомбардировщики, и лицо его словно окаменело.
Первым подходил к аэродрому Пономарев. Из нескольких теоретически известных ему методов выхода на посадочный курс вслепую Валентин избрал наиболее простой и легкий: снижение по прямой.
— Рубеж, — послышалось в динамике командной рации. — Шасси, закрылки выпущены.
Обычно Пономарев говорил, словно из пулемета сыпал. «Авиационный скорострельный», — усмехался при этом майор Филатов. Но сейчас, оказавшись в трудной обстановке, Валентин вел радиообмен как заправский диктор, каждое слово произносил отчетливо, твердо, точно до конца хотел показать, что он совершенно спокоен, что владеет собой.
А до полного порядка было еще очень далеко. Самолет не вышел, а буквально вывалился из туч. Он падал. Падал с сумасшедшим, все увеличивающимся креном. Было ясно, что для пилотирования вслепую у летчика не хватило умения. Да и сейчас, после выхода из облачности, Валентин наверняка еще не очухался и не мог восстановить пространственной ориентировки. Бомбардировщик, круто забирая влево, мчался в сторону высокой горы, точно неуправляемый.
Вот так падал и я. Хорошо, что это было вдалеке от аэродрома, и никто моего падения не видел. Слишком уж неприятно смотреть на падающий самолет.
— Дай ногу! — подсказал Пономареву майор Филатов. — Помоги рулем поворота.
— По-онял, — нараспев, будто обрадовавшись, отозвался Валентин. И тут же, выровняв самолет по горизонту, радостно затараторил: — Бетонку вижу, разрешите на второй круг!
— Разрешаю, — коротко бросил в микрофон майор Филатов.
На это он, видимо, и рассчитывал. Главное, чтобы машины вышли под облака. Пусть раком, пусть боком, только бы вышли. А уж тут, когда пилот увидит землю, дело пойдет проще. Пономарев, во всяком случае, должен справиться.
И он справился, наш бесшабашный, во всем удачливый Валюха. Ему, как всегда, повезло. Нижняя кромка туч еще не достигала сопок. С запада, подгоняемая ветром, стеной надвигалась мутная завеса мороси, но она была еще далеко. А юго-восточная часть горизонта просматривалась пока неплохо. Этим Пономарев и воспользовался. Он не стал набирать высоту, повел самолет под облаками.
Его на каждом шагу караулила опасность. Нижняя граница облачности была неровной, ее клочья местами провисали почти до холмистой гряды. Окажись одна из вершин, скрытых непроглядной хмарью, на линии полета, самолет расшибся бы о нее в лепешку. Да и вообще, что значит высота в каких-то полсотни метров для реактивного корабля! Зевнешь — и ваших нет. Но все обошлось. Ревущая двигателями многотонная махина верткой ласточкой проскользнула между мрачным пологом неба и страшной в своей близости самой высокой сопкой. Ориентируясь не по приборам, а визуально, по наземным ориентирам, что было ему привычнее и проще, Валентин сделал последний разворот.
И все же этот воздушный лихач нервничал. Подходя к аэродрому с пологим углом планирования, что называется, крадучись, он развил излишне большую скорость, поздно убрал газ и приземлился не в начале, а чуть ли не на середине посадочной полосы…
— Тормози! — повысил голос Филатов.
От колес, намертво схваченных мощными тормозами, повалил дым, а машина все мчалась точно пришпоренная. Она выскочила за торец бетонки и поползла, увязая в рыхлом сыром грунте. Чудом уцелели шасси, створки колесных гондол смялись, высокий киль судорожно вскинулся кверху да так задранным и застыл.
Как бы там ни было, бомбардировщик находился уже на земле, и Пономарев мог сказать, что о кое-каких мелких неприятностях в трехтысячном году никто и не узнает. А вот Зубарев был еще в небе.
