Эммануил Казакевич - Весна на Одере
— Вот и все, — наконец заговорила Таня. Покачав головой, она произнесла уже без гнева, а с горестным изумленим и упреком: — Ой, какой вы нехороший! Какой вы жалкий!
И она пошла обратно в деревню.
Красиков стоял неподвижно, пока Таня не скрылась из виду. Потом он поднял с земли разорванные половинки письма, сунул их себе в карман и пошел к своей машине.
После отъезда Красикова в медсанбате стало шумно и оживленно. Женщины неведомо каким образом сразу узнала о случившемся. Левкоева вбежала к Тане в палатку, долго трясла ее руку, целовала ее и приговаривала:
— Молодец, Танюша! Я все знаю…
Таня грустно улыбнулась;
— Еще бы! В нашем медсанбате что-нибудь скроешь!..
Маша была очень довольна. Она вообще считала, что мужчин надо «срезать», «не давать им воли».
— Если им дашь волю, — говорила она Тане, гуляя с ней по деревне и держа ее за руку, как девочку, — они на голову сядут. При коммунизме — и то еще будет не мало возни с этими мужчинами!
Глаша, занятая эвакуацией раненых, все-таки выбрала свободную минутку и прибежала к Тане. Тут она впервые узнала, что без своего ведома имела отношение к Таниному разрыву с Красиковым. Она удивилась, охнула и сказала, прослезившись:
— Очень прекрасно!.. Так ему и надо!
Женщины медсанбата — милое, шумливое, доброе и говорливое племя были настроены как-то по-особенному радостно, словно они вместе с Таней совершили некий важный подвиг.
Они радовались не только тому, что Таня посрамила Красикова. Здесь торжествовало более высокое чувство — радость людей от ощущения чистоты и силы человеческого характера, не идущего на сделки со своей совестью. Покончив с работой, женщины и девушки расселись на крылечке и запели русские песни. Они пели про смерть Ермака и про гармониста в прифронтовом лесу, про широкую Волгу и седой Днипро.
Так они сидели, прижавшись друг к другу, до поздней ночи, и нежные женские голоса звенели в теплом ночном воздухе, вызывая в сердцах у идущих по ночным дорогам солдат сладкую грусть — тоску по родине.
XXI
Разговоры о переброске дивизии к югу оказались справедливыми.
Верховное Главнокомандование утвердило эту переброску еще несколько дней назад, затем все документы, относящиеся к маршманевру, отрабатывались в штабе фронта. На карты наносились маршруты и участки сосредоточения. Потом телеграф и телефон стали передавать длинные колонки цифр, шифровки, приказания, запросы.
Офицеры связи из штаба фронта на самолетах и машинах разъехались в штабы армий, оттуда другие мчались на машинах и верхом в штабы корпусов; из корпуса в свою очередь верхом и пешком спешили в штабы дивизий.
По дороге от Ставки до стрелковой роты приказ все уменьшается да уменьшается в объеме. До роты он доходит в форме телефонного звонка комбата:
— Поднять людей в ружье.
Пока что приказ о передислокации дошел только до штаба дивизии, и капитан Чохов безмятежно сидел на груде сетей возле рыбачьего сарая у Одера. Взошло солнце, но в воздухе еще ощущался ночной холодок, и ветки деревьев с нераспустившимися почками зябко подрагивали. Речная гладь отсвечивала красными полосами. Пахло гарью затухающего невдалеке пожара.
Рядом кто-то шевельнулся, приподнялся. Это был Сливенко.
— С добрым утром! — сказал он.
Чохов в ответ кивнул.
— В дивизионной газете про вас написано, — сказал Сливенко и протянул Чохову маленькую газету.
Чохов взял ее и пробежал глазами статейку под заголовком «Бойцы офицера Чохова всегда впереди». Краска удовольствия прилила к лицу капитана.
Он сказал:
— Спасибо солдатам. И вам, парторгу, спасибо за помощь.
— Служу Советскому Союзу, — ответил Сливенко, как полагалось по уставу.
Солдаты поодиночке просыпались, сладко щурились на солнце, позевывали.
— Жинка снилась, — сказал кто-то.
— То-то ты, как ошпаренный, вскочил.
— За самоваром сидели, в саду, — продолжал солдат рассказывать свой сон. — У нас сад хороший. Да… Сидим под черешней и чай пьем, горячий, с пампушками. Моя жинка эти пампушки ужас как хорошо делает. А кругом весна… А жинка…
— Сама, небось, как пампушка, — засмеялся кто-то.
— Да, вроде, — охотно согласился, широко улыбаясь, солдат.
— Подъем! — послышался издали грохочущий голос старшины. — Сколько можно припухать?… Семиглав, за завтраком! Всем умыться и чистить оружие! Живо! Кому я вчера велел хлястик пришить? Иголка и нитки у меня! Живо!
Его голос по-хозяйски гремел над рекой.
С ближнего чердака весело отозвались разведчики-наблюдатели:
— Чего разоряешься старшина? С таким голосом тебе в Большом театре петь!
Старшина скинул с себя гимнастерку и нижнюю рубаху и пошел к реке. Спустившись к самой воде, он разулся, вошел в воду и стал умываться. Он вымыл студеной водой голову, шею и тело по пояс.
— Замерзнешь, старшина! — крикнули саперы из соседнего сарая.
Старшина не удостоил их ответом. Он обулся, надел на мокрое тело нижнюю рубаху и гимнастерку, накрепко затянулся поясом, собрал сзади на гимнастерке шикарные складки, повернулся лицом к солдатам и снова крикнул:
— Живо!
Из сарая вышел связист и сказал, обращаясь к Чохову:
— Товарищ капитан, вас Фиалка вызывает.
Чохов, не спеша, зашел в сарай, взял телефонную трубку и услышал голос Весельчакова.
— Чохов, — сказал Весельчаков, — поднять роту в ружье. А сами ко мне.
Положив трубку, Чохов несколько мгновений стоял в задумчивости, потом спросил вслух у себя самого:
— А куда пойдем?
Постояв еще мгновение, словно ожидая ответа, он пошел, наконец, отдать необходимые распоряжения.
Пока Годунов сворачивал несложное ротное хозяйство, Чохов отправился к штабу батальона. Всюду, в домах и по дворам, царила предпоходная суета. Связисты сматывали провода, шоферы заводили машины.
У Весельчакова уже собирались командиры рот и приданных «средств усиления». Никто не ожидал, что придется так скоро выступить в дорогу. Весельчаков вполголоса сообщил то, что слышал от майора Мигаева:
— Говорят, на берлинское направление.
— Без нас, значит, не обошлись, — удовлетворенно улыбнулся один из артиллеристов.
Командир первой роты спросил, где кормить солдат. Весельчаков показал на карте:
— Вот в этой роще позавтракаем. Батальонная кухня к тому времени подоспеет, — комбат просмотрел строевые записки и покачал головой: — Людей мало.
— Дадут, — сказал кто-то из командиров.
Все разошлись по своим подразделениям. Чохов, задержавшись, спросил у комбата:
— Какой дорогой пойдем?
Весельчаков махнул рукой — какая, мол, разница, — но Чохов настойчиво повторил:
— Какой дорогой?
Весельчаков дал ему посмотреть маршрут. Это был почти тот же путь, по которому они шли сюда, с небольшим отклонением на запад. Затем сосредоточение в каком-то лесу, а что будет дальше, известно большому начальству.
Чохов незаметно повеселел. Он всегда веселел незаметно для окружающих.
«Хорошо, что все эти иностранцы узнают, что слово советского офицера — закон: обещал вернуться — вернулся», — думал Чохов не без желания скрыть даже от самого себя интерес к предстоящей встрече с Маргаретой.
На обратной дороге в роту он думал о Маргарете, и ему почему-то казалось, что она по-прежнему все так же сидит на подоконнике, мокроволосая и счастливая, и ждет.
Маршманевр начался. Из Альтдамма в южном направлении вытянулись колонны. Гудели машины, ржали кони, кованые сапоги стучали по асфальту, развевались плащ-палатки.
Чохов медленно ехал верхом на своем коне впереди роты. Позади негромкими голосами переговаривались солдаты, сызнова вспоминая подробности боев за Альтдамм, нападение на немецкий катер, словечки покойного Пичугина.
По обочинам дороги валялись изувеченные велосипеды, скособоченные немецкие пушки, разбитые машины.
Время от времени раздавались заунывные голоса шедших сзади:
— Принять впра-а-во!..
Солдаты жались к правой стороне дороги, и мимо них проносились грузовики, орудия, «катюши».
Чохов издали завидел на перекрестке дорог несколько легковых машин, стоявших под деревом. Возле них прохаживались командир дивизии и начальник политотдела. Возле самой дороги стояла Вика, глядя на проходящие части и улыбаясь приветливой и счастливой улыбкой.
Чохов оглянулся на своих людей и вполголоса скомандовал:
— Разобраться. Генерал нас встречает, — и он отрапортовал на ходу, приложив руку к пилотке: — Вторая стрелковая рота следует по маршруту. Докладывает командир роты капитан Чохов.
Высокая папаха генерала, приветливое лицо полковника Плотникова и стройная фигурка Вики проплыли мимо.
— Вольно, — сказал Чохов.
